ь, не таясь. Один только конь в ночную пору мог идти по болоту. И правда: отодвинув редкую занавесь из рябиновых листьев, показался Тём-атае.
– Ты что тут делаешь? – тихо спросила Ярина.
Ночь подступил ближе. Мелькнула улыбка, блеснули глаза.
– Тебя хотел встретить. А ты зачем явилась?
– За травами, – ответила Ярина, но вместо этих слов прозвучало почему-то: – Тебя искала.
– Посмотри-ка. Не твоё? – Тём-атае раскрыл ладонь, и в ней засветился ужиной чешуёй, острыми травинками голубой браслет.
– Мой. – Ярина протянула руку, но Ночь убрал свою. Пальцы ухватили бы пустоту, если бы в то же мгновение Ярина не велела рябиновой ветке позади Ночи отнять браслет. Ветка склонилась, словно тетива, распрямилась с гулким древесным звоном. Браслет лёг в подставленную ладонь, Ярина сжала пальцы и улыбнулась: – Спасибо.
Тём-атае рассмеялся – мягко, как рысь ступает. Мурашки пробежали по спине, но Ярина храбро взглянула в смоляные глаза.
– Ты меня сюда завёл?
– Я.
– Теперь выведи.
– Выведу. Разве мне перечить будущей яге? Только прежде… Так ты хотела узнать, что в Золотом саду. Хочешь, покажу?
– В памяти я его и у Обыды видела, – ответила Ярина, чувствуя, как против воли в груди поднимаются тревожные волны.
– Я не в памяти. Я наяву.
– И как же это?
– Согласишься – увидишь.
– Я не смогу чернодверь открыть без Обыды.
– И не надо.
– Я не смогу в сад войти. Равновесие покачнётся.
– Ты и не войдёшь.
– Так как ты хочешь мне показать, что там?
– Согласишься – увидишь.
Ярина засмеялась. Заметила, что до сих пор держит в левой руке бусины. Присела, выложила их горкой на кочку, обвела взглядом закружившиеся лесные кроны.
Разве может яга соглашаться на такое? Но ведь она и не яга пока.
А если Равновесие покачнётся?
– Посмотри мне в глаза. Увижу твой страх и развею, – велел Тём-атае.
Ярина посмотрела снизу вверх. Пальцы впились в прохладную, пронизанную корнями землю, мысли растворились в звёздной изнанке, в глубине ночного взгляда. И тёплой, парно́й пеленой заволокло все тревоги.
– Ночь умеет баюкать, – прошептал в голове голос, а в следующий миг Ночь уже помогал ей взобраться на спину вороного жеребца. Стоило оторвать ноги от земли, как пошёл наконец дождь – но такой, что не трогал их. Пошёл наконец дождь – такой, что оглушил Лес. Пошёл наконец дождь – последний перед первым серьёзным снегом.
– Каждый день, как Утро выходит в Лес, я ухожу в Хтонь, – наклонившись к Ярине, шепнул Тём-атае. – Мне туда вход открыт в любое время. Прокатимся до Терема царевен, пролетим на коне над Золотым садом. Ты увидишь, что там делается, а Обыда ничего не узнает. Обернёмся до света.
– Она узнает, – выдохнула Ярина, мотая головой. Сгинул морок, и холодно стало, и страшно, и вспомнила она, как остерегала Обыда: плохи шутки с Ночью в глухом лесу. – Она узнает, и ни мне, ни тебе несдобровать. Ночь! Останови коня!
Конь встал как вкопанный. Ночь тронул холку.
– Я пойду домой, – глухо произнесла Ярина, спрыгивая в пружинящие, скользкие травы.
– Как знаешь, будущая яга.
Застучали по листве капли. Заструилась по лицу, затекая за пазуху, ледяная вода.
– Я расскажу обо всём Обыде. И если она отпустит…
– Как знаешь, будущая яга.
– А сейчас выведи меня отсюда.
– Как знаешь, будущая яга.
– Набрала травы? – насмешливо спросила Обыда.
Ярина открыла рот – рассказать о встрече с Ночью, – но встретила взгляд яги и умолкла. Всё наставница знала. И так знала.
– Что? Отпустишь меня?
– Странную ученицу дал мне Лес, – ответила Обыда сердито и печально. – Выросла ты уже, давно должна понимать, что нельзя это.
– Я понимаю, – кивнула Ярина, выжимая косы.
– Но ведь если скажу: не ходи, – всё равно пойдёшь.
– Всё равно пойду.
– Вот она, странность, – задумчиво кивнула Обыда. – Та, которая станет ягой, и думать о таком не должна: чтобы Лесу нести опасность. И Лесу, и ягам. И царевнам заодно уж. А ты не только думаешь. Ты ко мне пришла спросить, позволю ли я. Хотя могла сегодня же ночью отправиться.
– Могла, – весело сказала Ярина. – Но вот она, странность. Я от тебя это не пытаюсь спрятать не потому, что разрешения спрашиваю. А потому, что совета жду. Как бы так сделать, чтоб никому не навредить?
– Сиди здесь. И не трогай ничего. – Обыда сдёрнула с зеркала чёрный платок, накинула на плечи и на голову, надвинула до самых глаз. Обернулась и пригвоздила Ярину взглядом к месту. – Жди!
Толкнула чёрную дверь и вышла наружу. Медленно, со скрипом закрылась створка. Ярина только и успела, что нахмуриться, как дверь снова отворилась, и Обыда свалилась на порог – измождённая, с бороздами по лицу, в грязи и в тине. Ярина бросилась к ней, подхватила под руки, помогла сесть. Обыда упёрлась в стену и запрокинула голову, дыша тяжело, мелко.
– Что случилось? Что такое, Обыда?!
– Всё, всё хорошо, – выговорила та, роняя голову на грудь. – Дай пить…
Ярина не глядя подозвала чашку, но Корка успел прежде: высунулся из-под лавки и сунул в руки Обыде питьё. Расплескав половину, она кое-как выпила, закрыла глаза и задышала спокойней. Не дожидаясь, пока попросят, Ярина бросилась к сундуку, принялась рыться в поисках разрыв-травы. Что-то держало Обыду, что-то тянуло из-за чёрной двери, тянуло из неё силы по невидимой нити… Нужно было порвать. Быстро скатала шарик, сощурилась, пытаясь, как в детстве, различить нитку, дрожащей рукой метнула траву туда, где мелькнула, искрясь, натянутая струна.
– Не забирай, – непонятно прошептала Обыда и затихла.
– Корка! Согрей воды! И закваску достань сейчас же!
Точно то же делала Обыда, когда Ярина, маленькая ещё совсем, обожглась колдовством, тронув Лиловое Пламя голыми ладонями, нежными, неготовыми… Губы сами шептали нужное, слова вспыхивали в голове, затверженные, столько раз повторённые, столько раз вышитые на оберегах, и руки делали то, что надо.
Ничего не помогало.
Обыда сидела бледнее смерти, не разрумянилась и после Яриных стараний. Завыл Мунчомурт, на холме застучали кости – Кощей почуял неладное.
– Обыда! Вернись, Обыда! Не уходи туда! – отчаянно позвала Ярина, уложила наставницу на лавку – тяжёлая какая! – расстегнула тугой ворот и сбросила платок. Наклонилась, прислушиваясь к сердцу, убрала с лица налипшие волосы, отбросила свои косы, лезшие в глаза. – Прости меня… Прости… Я не знаю, что ещё сделать! Зачем ты туда пошла?!
Подула на руки, согревая, потёрла друг об друга. Прижала пальцы к глазам, сама боясь того, что сейчас сделает. Шепнула что-то, что – и не поняла толком. В сложенных ладонях зажёгся белый огонь – крохотный, но силы в нём было столько, что закололо пальцы. И тут же по рукам поползла краснота, затанцевали от огня витые тени.
Ярина поднесла руки к Обыде, затаила дыхание и отпустила Белое Пламя ей на грудь. Будто лилия распустилась, побледнела и растаяла. Будто дневная робкая бабочка села, затрепетала крыльями и исчезла. Будто крохотный огонёк обернулся лепестком снега и остыл, отдавая тепло. Обыда прерывисто, хрипло вдохнула. Открыла глаза. Глянула на Ярину. Осмотрела избу – всю в подпалинах; не сумела Ярина целиком удержать власть над Белым Пламенем. Увидала испуганное, сморщенное лицо Коркамурта. И засмеялась, так громко засмеялась, что Ярина подумала, уж не лишила ли ненароком Обыду рассудка. А та только смеялась, прижимая ладони к груди, будто больно было ей так хохотать; смотрела на Ярину, всё пытаясь выговорить:
– Странную… странную… – Наконец успокоилась, выдохнула, села как следует. Договорила: – Странную ученицу дал мне Лес. Ты подумай: кто, ну кто ягу Белым Пламенем спасает?
– Что случилось? – мрачно спросила Ярина, дуя на обожжённые руки. – Там, за дверью? Ты зачем туда пошла?
– В Хтонь я ходила. В одно далёкое место. Тебе рано ещё о нём знать. Но силы такая дорога столько берёт, что…
– Так зачем ты туда ходила? – яростно повторила Ярина. Корка, подавший ей таз с ледяной водой, отпрянул.
– Чтоб предупредить, что завтра будущая яга на скакуне Тём-атае над Золотым садом полетит. Чтоб было кому тебя охранить да вытащить, если вдруг в Калмыш опять упадёшь.
Ярина опустила руки в колодезную воду и зашипела. Совсем как дождь по листьям, закапали в воду слёзы.
Глава 18. Шудэ-гуртын[73]
– Ни один живой не должен
Тот порог переступать.
Ни один живой не сможет
Дверь от тени расковать.
Ни один живой не станет
На заветное крыльцо.
Солнце сядет и устанет,
Время вычертит кольцо,
Корни рек придут к изножью,
Расплетутся кружева –
Ни один живой не должен…
– Я, выходит, не жива?
Ветер бил в лицо так, что мешал дышать. Ярина раскрыла рот, не в силах сдержать ликующий крик: Лес расстилался внизу синими, изумрудными лоскутами, вершины темнели, как перезрелая ежевика на бескрайнем кусте, как свекольные чернила на бересте. Лунные пятна выхватывали то опушку, то разбросанные по пустоши и́збы, то проплешины холмов, то вившуюся между селений ленту дороги.
Ярина впервые видела так много людей – внизу, бесконечно далеко, но так явно различимых острым взором, занятым у сокола. Под звон копыт о тучи, под цокот чёрного железа о морозный воздух жадно вбирала она, впитывала всю ширь Леса под конём, вглядывалась сквозь седловину меж ушей скакуна в дальние дали, в чёрную кромку елей, за которыми шумела Хтонь.
Чем ближе была граница, тем размытей казалось всё кругом, тем скорее нёсся конь Ночи, тем сильнее кололся воздух. Ветер перебрасывал Яринины косы за спину. Когда до Хтони осталось всего ничего, всё смазалось, вихрь засвистел в ушах так, что Ярина не слышала больше ни слов Ночи, ни вздохов мира. Пальцы, впившиеся в гриву, онемели, спина одеревенела, глаза слезились. Но всю её обуяли отвага и торжество, и грудь теснил жуткий восторг бесконечной удали и удачи.