– Какой зов?
– Марийка, ученица моя, что до тебя была. Она прямо в огонь в Хтони шагнула. У меня сердце тогда будто в кипящий дёготь окунули… Зов сам вышел. Не зов, вой, – с сухим смешком сказала Обыда, глядя перед собой сквозь время. – От того, что в который раз ломоть от сердца отодрало, выжгло. А твой огонёк, от богинки который, и откликнулся. Закон такой в Лесу – мотай на ус на будущее: новая ученица всегда в день смерти старой является. Но позвать нужно. Пожелать, чтобы новая преемница нашлась. Вот я и позвала. А потом слышу – огонёк бьётся, плачет, разгореться никак не может. Где, что – не пойму. Дай, думаю, посмотрю.
– И?.. – Ярина затаила дыхание. Обыда запустила руки в горсть пепла, что остался от богинки, потянула силы. Слегка зарумянились щёки.
– И-и, – протянула Обыда. – Пришла я на поляну, где огонёк. А там сидит эта – кривляется, скалится, костерок собирает, чтоб тебя, значит, в жертву принести. А я… – Лицо у яги потемнело, голос стал злей, глуше. – Вспомнила, как Марийка богинок не любила. Уж сколько раз ей говорила: Лесные – они и есть Лесные, светлые ли, тёмные ли. Коли ты хозяйка Леса – привечай всех. А она всё равно богинок любыми дорожками обходила… Вот как ты, глазастая, акшанов не жалуешь, так Марийка богинок терпеть не могла. Вспомнила я это, поглядела на богинку, и будто глаза застило. Горько было на сердце… – Обыда сжала кулаки, помрачнела. Яростно сверкнула глазами: – Не выдержала я! Обиходила её так, что она до вечера в беспамятстве провалялась. А тебя она до этого в кустах, видать, где-то спрятала, – вот я и не заметила, улетела оттуда, про огонёк и думать забыла. Ты убежала, пока богинка звёзды в небытии считала. А вечером уж на кладбище выкатилась… Тогда я и поняла, чей огонёк был. Богинка с тех пор ползает за мной, должок просит отдать – тебя то есть. Считает, что она из-за меня жертвы лишилась. И ведь права… И ты права будешь, если скажешь, что я добычу отобрала у неё, хоть могла этим Равновесие покачнуть. Но меня только тем можно оправдать, что я тебя тогда на поляне не видела. Не знала, что добыча её убежит, пока богинка лапами кверху валяется… А она пришла в себя и до сих пор успокоиться не может. Вишь ты, дождалась часа, когда я совсем ослабла, когда ты рядом была. Налетела, наскочила. Если б не ты…
– Почему ты отпор ей не дала? – хмуро спросила Ярина. – Ослабла, конечно. Но не до того же, чтобы перед какой-то богинкой сдаться!
– Долг – дело такое, – задумчиво ответила Обыда. – Что им, богинкам, до Лесных забот? Ну, не могу я сотню лет преемницу вырастить – какое им дело? То, что Лесу конец прийти может, их и не волнует. Им бы только божкам своим угождать… А эта, ишь, ещё твердолобая попалась: мол, по твоей вине потеряла добычу – верни! Я уж ей и корову предлагала, и младенца, и дощечку берёзовую, которая заговоры хранит, – ничего не хочет. Тягаться со мной открыто боится, зато гадит исподтишка, сны дурные подкидывает, Корку пугает. Сегодня вот высунулась… Я у неё и вправду в долгу… была. Не всегда в ответ на такое силу собрать удаётся.
– Погоди, – ещё пуще нахмурилась Ярина. – Ты сказала, услышала где-то, что огонёк стонет. Почему ты его спасти решила от богинки? Ты ведь и не думала дальше его привечать. Правда? Зачем тогда пошла на него?
– А будто под локоть кто толкнул, – задумчиво сказала Обыда. – Может, кто из Ягова Безвременья. И не зря ведь, раз сумела ты выбраться ко мне на кладбище.
– Так, может, и я не зря тех людей спасла от огня? Раз прилетела к ним помощь?
Обыда прислонилась спиной к поваленной ступе, закрыла глаза. Приложила ладони к земле, впитывая жизнь. Покачала головой.
– Не знаю, глазастая. Так ты меня спрашиваешь, будто я всё на свете знаю.
– Для меня так и есть, – тихонько ответила Ярина.
Обыда слабо махнула рукой. Ярина прижалась к её плечу, совсем как с утра в ступе.
– А имя-то твоё знаешь, что означает? – спросила Обыда.
– Что?
– Ярь. Силу земную. Вот почему тебе так хорошо удаётся из земли тянуть. Кощей говорил, второе имя надо дать, новое придумать, чтоб настоящее укрыть, забыть, перелить в тайну. А я не стала. Потому что, глазастая, это и без того имя твоё второе, имя, что богинка тебе дала. Она ведь сама – из земли, из сырой травы, из гнилой глины. Вот и тебя назвала Ярью, что грибы тянет из-под корней, что дождевую воду копит, испивает до капельки, что в тёмных, сырых уголках тлеет.
Слабел её голос. Ярина, слушая, перебирала вялыми пальцами снежные камни. Подняла голову, глянула в небо. Рассы́пались в тучах снежные цветы. Осень отступала, приходила зима…
Подумалось вдруг: а если бы не увела Обыда ступу из пожара? Если бы глубже укусила богинка? Если бы она, Ярина, растерялась, испугалась её изничтожить? Посмотрела на лицо Обыды – сморщенное, как из дерева высеченное. На знакомые морщины, на худые руки в трещинках и в пятнах – будто скорлупка у кукушкиного яйца. В глаза, слабо зеленевшие, полуприкрытые тёмными ве́ками, долгими века́ми. В горле стало горячо и солоно. Ярина рукавом вытерла лицо, обеими руками сжала сухой, тощий кулак Обыды. Прижалась к нему лбом.
– Прости. Сама не знаю за что, прости, Обыда…
– И ты меня прости, глазастая. На будущее это. И ты прости…
…Такой выдался денёк, что, опустившись на родной поляне, Ярина поверить не могла, что только вчера с Ночью сговаривалась в Хтонь лететь.
Глава 20. Равновесие
Этот Белый и Лиловый зов безмолвный,
Не сожжёт тебя – так выплеснется в травы.
Погляди: уже идут по Лесу волны,
Погляди: уже, испробовав отравы,
Стонут корни, подбираются к избушке,
Запетляли ядовитые дорожки,
В тихой заводи выкармливает стужа
Золотые оштолэ́зевые[74] крошки.
…Разве дело – у девчонки-нескладушки
Оба Пламени сплетаются под кожей?
В полдень явился День, осадил коня у самой околицы. Ярина набросила на плечи шаль, выбежала на крыльцо. Теплом веяло ото Дня, летом.
– Здравствуй, День мой Красный! – улыбнулась она. Давно не видела мо́лодца; вроде и кафтан алый, и сапоги по-прежнему блестят, и сам румяный, а что-то поменялось. То ли осунулся, то ли устал за долгую зиму.
– Здравствуй, Ярина, – ответил День, но спешиваться не торопился.
Она подошла, вынула из кармана припасённый сахар, протянула коню. Тот мягкими губами собрал белые крошки с ладони.
– Разбаловала ты его. К кому будет ластиться, когда тебе не до него станет?
– С чего это мне не до него станет? – спросила Ярина. Спросила мягко, а у самой внутри царапнула коготками обида. Сколько уж не виделись – хоть бы спросил, как дела, как в Хтони побывала. Куда уж! Конь важней, сахар важней!
– С того, что ягой станешь – другие заботы будут, кроме как коня моего нежить.
Ярина отряхнула руки, вытерла ладонь об сарафан. Всё ещё улыбалась, но ответила с прохладой:
– Что ж теперь, вовсе без друзей остаться? Не так много тут тех, кого я побаловать могу… С кем могу словом перекинуться.
День глянул холодно, хмуро. А Ярина добавила, будто кто за язык дёрнул:
– Вот и приходится по ту сторону избы собеседников ис…
– Вот про это я и хотел сказать, – сердито перебил День. – Яга разве может так себя не беречь?
Улыбка Ярины стала совсем натянутой.
– Яга должна быть мудрой, терпеливой!
Дрогнула Ярина. Закололо ладони.
– Как ты вообще согласилась поехать в Хтонь – да с кем? С Ночью!
Улыбка померкла. Обида распустилась внутри горячим цветком, обожгла, подняла со дна старые мысли.
– Это моё дело, День. Ты пришёл советы мне давать, наставлять, что яга должна, а что не должна? Так мне для этого Обыды хватает, можешь не стараться!
– Ярина! – с досадой воскликнул День. – Ты, верно, после этой ночки сама не своя!
– Я давно сама не своя, – резко ответила она. – С тех пор, как в Лес попала. Все мне с тех пор твердят: яга должна да яга не должна. Туда не ходи да туда не заглядывай. Заботься о том, думай об этом. Вот что тебя ждёт, и только этой дорогой тебе можно. Никакой другой не велено! С самого первого дня, как я тут очутилась!
– Ты всегда тут была, – неожиданно сурово возразил День. – Всегда была в Лесу. Только Лес всюду разный. Побывав в одной части, уходим в другую, а про первую забываем… Лес порой сам желает, чтобы мы забыли о прошлом. Вот и ты забыла – что было, прежде чем Лес тебе предназначил ягой стать.
– Я забыла? – звонко спросила Ярина. – Нет, День мой Красный, это Обыда меня забыть заставила. Керемет предлагал вспомнить, да хорошо, ума хватило не согласиться с этой птицей скользкой. Кощея Обыда запрягла помочь ей, да я успела перехватить. Я ведь знаю, было что-то. Я ведь знаю, День, Обыда не хочет, чтобы я вспомнила. Хочет только, чтобы я вперёд думала, вперёд училась. А по-настоящему и не показывает ничего. Пестуй, говорит, зверьё. Травы убеждай не уходить в землю, не растворяться в небытии. Небо проси погоду давать верную, чтоб урожай родился. Ну взяла один раз с собой, у стволов жизни отбирать… И что же? В этом разве вся работа яги? Где же тут Равновесие?
– Если до сих пор не поняла, видно, не выйдет из тебя яга, – хмуро произнёс День. Снял притороченный к седлу туесок, протянул: – Обыда велела привезти тебе озарень-ягоды для воршудов. Я за этим и приехал. И права ты, не мне тебе советовать.
– Не тебе! – бросила вслед Ярина, прижимая туесок к сарафану. – Тебе, как и всем тут, только о судьбе моей яговой думать! А о том, чтобы просто поговорить… О чём угодно, без умысла, без ученья – не дождёшься!
День посмотрел на неё печально. Не прощаясь, пришпорил коня и был таков. Небо тут же затянуло тучами, хотя едва миновал полдень. Ярина поглядела на туесок, чувствуя и досаду, и злобу, опустила глаза и заметила, что снег вокруг ног растаял. Позванивая, пробивались не к месту, не ко времени разбуженные подснежники – кривые, уродливые, с серыми лепестками, с розовым стеблем.