шёл, которую Инмар держал в горсти, прежде чем создать землю[89].
Обыда сбросила руки Кощея с плеч, поднялась, выглянула в окно. Над Лесом ходили тучи, кричали журавли. Ясное красное утро разгоралось в небе.
– А ведь оно созреет. Нынче, – сухо, скрипуче произнесла она и засмеялась, засмеялась так, как никогда не смеялась. Схватилась за сердце и осела на пол.
Глава 25. Тишина
Сколько яблок в Калмыш упало,
Сколько лодок ушло от па́ли[90],
Сколько юных, бескрылых пало,
Расточилось в Яговой дали!
Только сколько б девичьих судеб
Ни лежало под дверью этой,
Настоящей беды не будет
До последнего, Яра, лета.
Сирин уронила перламутровую слезу. Слеза обернулась стеклянной горошиной, ударилась о землю и разлетелась тысячью осколков возле хвоста, обросшего чешуёй. Мгновенье стояла в воздухе цветная солнечная пыль; Сирин махнула крылом, пыль исчезла, и белым глазом глянула птица на мир.
Пол-луны прошло с шестнадцатой весны.
Ярина прибрала в избе, приласкала солнце, накормила прискакавших белок. Вырастила на маковом лугу тепло земли. Надела монисто. Решила, что, прежде чем отправляться в неблизкое путешествие, хорошо бы предупредить Обыду – та и без того в последние дни сама не своя была, всё валилось из рук. Всё больше молчала, а когда не молчала – обругать готова была без причины, щедро одарить едким словом.
Ярина вздохнула, подошла к ней.
– Обыда… Сходить хочу к Яблоневой роще.
Обыда, вынимавшая из печи лопату со смаженками[91], застыла. Закаменела спина. В избе стало прохладней, солнышко убралось прочь от слюдяных квадратов.
– А чего это тебе там понадобилось?
– Хочу сварить живицу для тех деревьев.
– Каких ещё деревьев?
– Тех, в Дальнем лесу. Про которые ты сказала, что тяжко им, когда Равновесие качается.
Яга опустила лопату, мрачно повернулась.
– Не твоя это забота, сколько раз повторять.
– Как же не моя, если это Лес? Деревья многие умирают… – осторожно сказала Ярина. – Ты сама говорила, как зелень для леса важна. А если живицей намазать, если я чуть-чуть жизни туда добавлю, хоть капельку, – выживут. Поправятся.
– Как это ты туда жизни собралась добавить? – холодно, с насмешкой спросила Обыда.
– Глоток Надежды капну. Надо, чтобы живица была пожиже, чтобы Глоток растворился. Поэтому и хочу в рощу, собрать лепестков на сок, разбавить живицу.
– Просто так, значит, возьмёт она и оборвёт лепестки. – Яга нависла, выросла над ученицей. – Ну-ну! А у яблони ты разрешения спросила? А у меня ты разрешения спросила – Глоток взять?
– Я думала, разрешишь…
– Думала она! – крикнула Обыда. – А о том, что и лепестки не просто так растут, и Глоток не сам собой варится, и у меня, может, для тебя другое дело есть, кроме как по рощам разгуливать, не думала?
– Обыда! – удивлённо, обиженно воскликнула Ярина. – Ты чего?..
– А ничего! – рявкнула яга. – Сколько раз тебе объясняла, ведӥнь коӵо! А у тебя в голове всё ветер гуляет!
Ярина вскинула голову, открыла рот. Прекрасно знала, что скажет Обыда, готова была стоять на своём, если понадобится. Но наставница повела бровью, и язык примёрз к нёбу, а губы слиплись.
– Какие-то деревья и сами справятся. Какие-то погибнут. Упадут! А может, повалят их! Стволы сгниют, будет удобрение почве, – яростно, будто топором, рубила Обыда. – Будет дождь – размоет листву да щепки. По Ближним полянам, по Дальним! Размоет, растворит – это уж как Лесу угодно будет!
– Не Лесу, а людям, – выпалила Ярина, одолев наскоро брошенное колдовство Обыды. Та свела брови и заморозила голос: Ярина будто лёд проглотила.
– Лесу ли, людям ли – это не твоё дело! Твоё – собирать отжившее, собирать и отпускать в Хтонь. А то, чему суждено в Лесу задержаться, не пускать!
Ярина яростно замотала головой. Обыда сощурилась:
– Опять мудрёно объясняю? Ещё попроще сказать? Не вмешивайся в людские дела, будущая яга! – сказала и поперхнулась на последних словах; откашлялась. – А то от самого Леса тебе худо придётся! Твоё дело – стеречь проход, раз уж он такой узкий меж Лесом и Хтонью. Открывать, когда надо. Закрывать, когда требуется. И следить, чтоб никто лишний ни с той стороны, ни с другой не прошёл!
Лёд растаял. Ярина, растирая горло, прохрипела:
– Но если я могу? Если могу кого-то сохранить?
– Никто не вечен. Ничто не вечно! А о сроках не тебе решать. Неужто и этому я тебя не выучила? На кого, на какую ведӥнь коӵо Лес оставляю?..
Совсем близко оказалось лицо Обыды; на миг Ярине почудилось, что яга замахнулась, занесла руку…
Где-то далеко грохнуло, молния метнулась к самому Сердцу Озера.
Съёжилась яга, уменьшилась в росте. Отвернулась к печи. Дрожащими руками сложила смаженки на блюдо. Тихо произнесла, не глядя на Ярину, будто её и вовсе не было:
– В Яблоневой роще у бурдо́-вал[92] жеребята народились, нечего туда ходить, их тревожить. Лепестков и в елани можно набрать. Малиновый лист куда лучше с Глотком мешать да с живицей.
Резко обернулась, сверкнули глаза:
– А хочешь Глоток взять – сама вари! Тот, что в подполе, не смей трогать!
Ярина попятилась к двери, выскочила из избы. Уже со двора услышала, как загремело, зазвенело внутри. Увидела в окно, как Обыда осела у печки – локтем, видать, задела смаженки, те и полетели на пол вместе с блюдом.
Хотела вернуться, поднять – и не стала.
«И что на тебя нашло, Обыда?..»
Отдышавшись, Обыда вытянула из складок юбки стёклышко. Глянула на Яринку. И вправду, ведь помчалась на Малиновую елань… Бежит, слёзы по щекам размазывает. Ишь, нежная какая! Спасибо хоть не в рощу бежит. Ещё не хватало, чтобы про яблочко прознала раньше срока!
Обыда посидела, прислонившись к тёплой печи. Дождалась, пока перестанет так колотиться сердце. Подумала ещё раз да и решилась. От избы до елани неблизко; хватит времени.
Тяжело поднялась, вытащила лохань. Налила воды, покрошила золотой хлеб, сдула с ладони щепотку соли, бросила травы с трёх погостов. Выждала, пока уляжется рябь, и, не глядя, позвала:
– Остромира! Если есть силы, приди… Совет нужен.
Вода совсем утихла, соль растворилась на глубине, терпко пахну́ло тимьяном, гречневыми цветами, мокрой землёй. Отражение давно не белёного потолка расплылось, дрогнуло и затянулось. Из чёрного обода глянуло морщинистое лицо, блеснула густая проседь в гладко убранных волосах.
– Здравствуй, Обыдушка. О чём хотела спросить?
От голоса, который не слышала сотни лет, перехватило дыхание. Знала, что тень это, призрак, образ легче ветра, – и всё равно впилась глазами, потянулась всей душой, всем сердцем.
– Я… я…
– Что ж ты, Обыдушка? Говори, раз позвала. Не смогу я тут долго. Бело больно у тебя.
Обыда оглянулась на мрачную избу, на мгновение удивилась, а потом поняла: Остромира чувствует Белое Ярино Пламя; сама-то Обыда уж притерпелась, не замечала… С острой жалостью посмотрела на наставницу: каково в родной избе чужое видеть, чужое чуять, ученицу, в я́ги выведенную, встретить старухой испуганной, сухотелой? И вырвалось из груди – как птица из клетки:
– Не знаю, что с Яринкой делать.
– Всё ты знаешь, Обыда.
Обыда втянула воздух, подняла глаза к потолку. Заметила, как жжёт вокруг них кожу.
– Всё ты знаешь.
Голос у наставницы был совсем как в прежние дни: надтреснутый, суховатый, будто старый горох сыпали по половицам.
– Знаю, – кивнула Обыда, не отрывая глаз от копоти на потолке. – Знаю. Боюсь.
– Боишься, – согласилась Остромира. Вода всколыхнулась, лицо поплыло в разводах соли, бальзамина, в тёмных цветах календулы. – А кто не боится, когда порог близко? И я боялась.
Обыда закусила губу, вспомнив, как провожала наставницу к речке, как хлестал рогоз по голым ногам, как песок осыпа́лся из-под пяток на крутом обрыве и ветер рвал волосы. А Остромира шла, как плыла, ни травы её не трогали, ни вихри, ни отчаянный Обыдин крик.
– Так что… уступить? Она ведь юна ещё совсем. Не выучилась ещё. Не хватит ей ни силы, ни умения…
– Хватит, Обыда. И тебе деньков в Лесу тоже уж хватит. Незачем так за жизнь цепляться.
– Страшно. Страшно!
Хотелось, чтоб наставница укрыла ото всех страхов, как в детстве. Чтоб утешила, как в юности. Чтоб обняла, как на прощание.
– Укрою. Утешу тебя, девочка моя. Скоро встретимся. Только не наводи шум, уйди с миром.
Обыда резко опустила голову, глянула в лохань. Кровь с прокушенной губы в три капли упала в воду. А Остромиры уж и не было. Только в ушах звенело:
«Утешу тебя, девочка моя. Скоро встретимся».
– Иди и забери тех, кому на ту сторону пора, – скупо велела Обыда. Ярина глазом моргнуть не успела, как оказалась на Дальних полянах – никакого тебе бережного ветра; схватила сухая рука за шкирку да перекинула куда надо. – На землю не опускайся, – донеслось с родной опушки, и голос Обыды растворился в звоне и ветре.
Сдавливало горло, скручивало нутро, и кровь приливала к лицу, пока Ярина послушно следила, как тени-ходики скользили в лес, плыли к избе, к чёрной двери. А оттуда, из-за двери, доставая до Дальних полян, дул ледяной вихрь – иглы летели, жалили в руки и в шею, в лоб, в щёки. Никогда прежде не было такого; будто Хтонь рвалась из-за двери в Лес… Ярина сжимала кулаки, сцепляла зубы, но ни разу не дала себе никого задержать, ни за кого срок не решила. А когда вернулась в лес – не осталось ни капли силы. Ни слова. Ни слезы.
На полдороге встретился красный конь. Ярина отпустила ступу; не здороваясь, тяжело взобралась в седло, привалилась к спине Дня и закрыла глаза. Долго молчала. Наконец проговорила, чувствуя, как от знакомых запахов прибывают силы, как лечит душистый лес.