– К т о вызвал меня сюда? зачем?
Судьи с интересом наблюдали «бывшего человека».
Кусок чёрных кружев, бывший когда-то частью лионского шарфа, спускался с её головы. Подол длинной чёрной юбки был украшен серой пушистой полосою въевшейся пыли. Белая, тонкая, прекрасная, словно восковая, рука мертвенно выделялась на чёрном бархате накидки. Глаза её были спокойно-надменны. И осанка её, и манера, и взгляд придавали всей её фигуре вид властного, не сокрушимого ничем человеческого достоинства. Анна Валериановна в этих лохмотьях и с этою гордостью даже здесь, даже в этом виде не могла казаться ни жалкой, ни смешной. По природе своей, по характеру, в каком угодно наряде, положении, месте она не казалась униженной. В эту же минуту, поражённая самоунижением Истомина, которого видела только в величии героических ролей на сцене и которым всегда восхищалась, она реагировала преувеличенной надменностью к тем, кто сидел на платформе. Длилась минута молчания.
– Будьте любезны сообщить, з а ч е м я здесь. В чём вы меня обвиняете?
– Вы вызваны не по обвинению, а…
– О, уже исчерпаны вами все возможности обвинения к семье Головиных? Так зачем же я вызвана, если не для обвинения? Для дружеской беседы?
Варвара возвысила голос.
– К делу. Ваше имя? Возраст? Адрес?
– Полно, Варвара! Имя моё было только что произнесено. Адрес? Ещё не так давно вы нанесли нам столь памятный визит. И вы спрашиваете а д р е с… Возможно, конечно, вы забыли последний визит среди сотен других подобных визитов. Но для вызова вы, очевидно, всё же вспомнили и адрес. Варвара, не будьте смешны, это неловко в вашей воинственной роли.
– Гражданка, оставьте этот тон. Он неуместен.
– Отчего же… здесь, я вижу, многие и многое не на своём месте.
– Будем строго формальны.
– Вы не ожидаете ли, что я вам кинусь в объятия? Быть возможно наиболее формальной с вами моё единственное желание.
Этот едкий тон, этот жгучий взгляд были новы для Варвары. В ней подымалось сложное тягостное чувство. Подавляя его, она заговорила ещё более бесстрастным и бесцветным голосом.
– Дело идёт об имении, называемом «Усладой».
– Желаете отнять и присвоить?
– Правительство приступает к конфискации частной собственности.
– Удачное формальное определение для ограбления, производимого кучкой захватчиков, назвавших себя правительством.
– Это делается в порядке законов нового правительства. Здесь несколько официальных бумаг для вашей подписи. В своё время они были посланы вам, но вы отказались их подписать.
– Товарищ конфискующий, войдите в положение тех, у кого конфискуют. Одно за другим в городе возникают правительства, объявляющие, что они, наконец, «твёрдая власть», и, как мне кажется, они и возникают исключительно для того, чтобы конфисковать. Немедленно приходят бумаги для подписи, именно, как вы уведомили меня, «законным порядком». Подписаны бумаги или нет, они конфискуют. Предыдущее правительство взяло даже узел белья, приготовленного для стирки, не ожидая, когда мы постираем, – так оно спешило сделать что-то для блага человечества. Чаще других приходила бывшая портниха Полина Смирнова, неизменно с бумагой – подписывать. Но сегодня что я вижу? Полина, оказывается, не правительство и не твёрдая власть, а сидит в тюрьме. Как знать мне, кто среди вас твёрдая власть и кто преступник? Клим Попов и Варвара Бублик – это одно ц то же или разное? Оба облечены властью над жизнью и смертью граждан – и он, и вы, Варвара, пользовались ею. Затем слышу – Варвара Бублик расстреляла Клима Попова, – и я не вижу, где же была разница между ними. Судя по действиям, это две секции одной и той же власти. Теперь Клим – в могиле, Полина – в тюрьме, Варвара – на платформе, но где же наши вещи? хотя бы узел белья, приготовленного для стирки? Его взял представитель власти, вооружённый декретом, с печатью, и с ним солдаты, вооружённые винтовками. И тоже приказ: подпишите. Вот и на прошлой неделе ворвался к нам человек и стал срывать ручки дверей, вешалки и лампы и складывать в корзину. Гляжу и не знаю, вор это или просто правительство. Но подписи не просит, о благе человечества ни слова, и нам ни упрёков, ни нравоучений. Не ругнувшись ни разу – представьте! – не пристращав ничем, молча сделал своё дело и ушёл. Да, думаю, так, с таким тактом может поступать только вор. Приятный человек! Учитесь у таких.
Лицо Варвары начало краснеть.
– Довольно! – крикнула она в гневе, стукнув кулаком по столу.
– Это вы на м е н я кричите? – деланно удивилась Анна Валериановна. – «Учитесь властвовать собою», Варвара! Как видите, я сохраняю полное самообладание, зная, с ке м я говорю, и помня всё. Ах, напрасно вы спешите расстреливать учителей гимназии… вы могли бы ещё кое-чему получиться…
– Довольно! – ещё раз крикнула Варвара.
– О, пожалуйста! Вызванная на допрос, я говорю, полагая, что вы д е й с т в и т е л ь н о ж е л а е т е з н а т ь, почему я не желаю подписывать бумаг. Я с удовольствием замолчу. Неужели вы думаете, что я н а с л а ж д а ю с ь беседою с вами? Могу я уйти?
На платформе совещались: это сумасшедшая? она на свободе? определённо помешанная.
– Приступим к делу, – объявила Варвара.
– К делу? – удивилась Анна Валериановна. – В своё время я в с ё с д е л а л а для вас, Варвара, выбрав подходящее время, и вы в с ё с д е л а л и для меня. Вы полагаете, вы сделали ещё недостаточно?
Секретарь начал ей задавать вопросы, и она отвечала ему спокойно и кратко. Да, «Услада» была переведена на её имя. С каких пор? Когда покойный генерал Головин уходил на войну. Почему? Предполагая, что может быть убит, он желал освободить жену от всяких хлопот по делам вообще. Бумаги в порядке? Все документы на руках и в порядке. Есть совладельцы? Нет никаких. Завещание? Да было и составлено братом тогда же. Имущество должно перейти к тем из его детей, кто будет жив после войны. Заложено? Нет, ничто не заложено. Долгов по усадьбе нет и не было. Никаких семейных споров о завещании нет и не было.
– Ещё один, последний вопрос, гражданка Головина, – заговорила Варвара. – Кого из детей генерала Головина вы полагаете в живых?
На этот вопрос, вздрогнув и сильно побледнев, Анна Валериановна не отвечала.
– Ну? – повысила голос Варвара.
– Их было трое, – сказала Анна Валериановна тихим, вдруг надломленным голосом. – Их было трое.
Она боролась с внезапным приступом слабости и головокружения. Где-то таилась опасность. Может быть, Мила уже найдена?
– Ну?
– Димитрий – старший. Не о нём вы спрашиваете?
– Нет, о нём я не спрашиваю.
– Второй – Борис.
Головины ничего не знали о нём. Они надеялись и молились, не называя его имени вслух. Пусть забудется имя… пусть враги забудут о нём!
– Ну?
– По слухам, он был убит в первые дни революции. Мы с тех пор ничего не слыхали о нём.
– Кем убит?
– Неизвестно. Мы ничего не знаем точно.
– Должно быть, убит своими же солдатами.
Анна Валериановна впилась глазами в Варвару, пытаясь угадать, знает ли Варвара что-либо о Борисе.
– Но ведь как-то вы узнали же о его смерти. Есть доказательства смерти?
Она ничего не знает о Борисе, радовалась тётя.
Вслух она сказала уже спокойно:
– Мы получили тогда открытку без подписи. О смерти сообщил, верно, кто-либо из друзей или солдат, кто знал наш адрес.
– Можете вы представить суду эту открытку?
– Нет. Я уничтожила её. Она была на моё имя.
– Зачем уничтожили? С какой целью?
– Я пыталась скрыть это несчастье от его матери. Она могла бы найти открытку. Не зная, она могла надеяться, что сын жив.
– Так, но вы сказали: «мы получили открытку, мы узнали». Кто это «мы»?
– Я и моя племянница.
– Мила?
– Людмила Петровна.
Помолчав, Варвара спросила:
– Где сейчас находится Мила?
– Людмила Петровна. Она исчезла неизвестно куда.
– Расскажите подробно об этом.
– Каких подробностей желаете вы, товарищ Варвара Бублик?
Анна Валериановна была вновь спокойна: значит, Варвара ничего не знала о Миле.
Варвара допрашивала:
– Что она взяла с собой? Какой багаж? Деньги? Паспорт? С кем ушла? Что сказала вам и матери перед уходом? Что слыхали вы о ней с того дня, как она покинула город? Каковы были её намерения относительно будущего? Всё точно и подробно.
– Она ничего не сказала. Она ничего не взяла из дома. И мы ничего не слыхали о ней.
– Но это не в обычае вашего дома, чтобы Мила ушла, не сказав куда.
– Жизнь переменила обычаи. Людмила Петровна часто уходила в поисках пищи. Уходила молча. Молча она ушла и в последний раз, и не вернулась.
Варвара задумчиво смотрела куда-то вдаль, на миг позабыв платформу и суд. Перед нею вдруг возникло лицо Милы, и Мила, полуприкрыв лицо маленьким кружевным веером, шептала ей, как когда-то давно-давно: «О, Варя, ты ничего не знаешь о любви».
– Вот что, гражданка, – заговорила она наконец, встряхнувшись, – тут есть необъяснимое, странность: вы и мать так просто и легко смирились с исчезновением Милы?
– Людмилы Петровны. – Она ничего не знает, уверенно думала тётя, и воинственный дух вновь поднимался в ней. – То есть как это – «легко»?
– Молодая девушка исчезает из дома – и вы молчите об этом… Почему вы не искали помощи у власти? Почему не сделали формально письменного заявления о розыске исчезнувшей девушки? не требовали следствия? В городе была же полиция. И вы не обратились к ней?
– Не правда ли, как странно! – саркастически воскликнула Анна Валериановна.
Не слушая, Варвара перебила её:
– Из дома вдруг исчезает девушка. Две её ближайшие родственницы живут себе спокойно, не делая попытки её найти.
– У вас неверные сведения, товарищ Бублик! Первое, что было нами сделано в тот же вечер, около десяти часов, – мы обратились к вашему товарищу, или, простите, преступнику, ибо он вами недавно казнён, – к Климу Попову, тогда всемогущему члену правительства и главе полиции. Он прибыл к нам в дом. Ему были даны все сведения и показан оставленный дома паспорт… фотография…