– Хоть на этот бы час перестала ты сумасшествовать. Нет на тебя бомбы немецкой!
Вдруг, увидя её с кувшином, к ней подошёл солдат. Он был измучен, грязен, запылён, почти не было возможности разглядеть, какое у него было лицо. Он увидел кувшин. Он изнемогал от жажды. Прикоснувшись к руке Анны Валериановны, он попросил:
– Тётя, дайте напиться!
И это слово совершило чудо: «тётя». Как молния, оно сверкнуло в её сознании и отбросило далеко-далеко в прошлое. Как давно она не слыхала этого слова!
«Тётя! Тётя!» Да, она была тётей, не ведьмой, не колдуньей, не старой барыней, не «пережитком». Она была тётей. Всю свою жизнь она была тётей! Как облака, гонимые ветром, волною различные чувства отразились на её лице. '
– Димитрий! – крикнула она. – Ты вернулся! А мне сказали, что ты мёртв, мне кто-то всё шептал и шептал, что я – причина твоей смерти. И в саду кто-то даже вырыл тебе могилу…
Солдат жадно пил воду из кувшина, не слушая, на миг глухой ко всему, кроме утоляемой жажды.
А тётя между тем бежала к дому, крича:
– Сбылось, наконец! Свершилось! Господин ваш вернулся домой. Как я ждала… Я стояла на большой дороге, по ночам, под осенним дождём, под зимним снегом, чтобы, встретив тебя, показать дорогу… Я по утрам кричала: «Облака, облака! Издалека вы плывёте: не видали ли где кого из Головиных?.. Куда они держат путь? не домой ли? Их дом, их земля тоскует по ним»… Я ветру молилась: принеси мне одно только слово: «Живы!» Хоть только одно эхо этого слова принеси мне! Я солнце просила: согрей их, когда им холодно… Грей их, грей! Я ожидала птиц, что прилетают весною: «Откуда летите? Не видали ли нашу Милу?» Я этих птиц умоляла осенью: «Улетаете? Возьмите моё сердце с собою… оно иссушилось, невесомым стало и лёгким».
Она кричала и бегала, почти кружась на месте, всем мешая, наступая на раненых.
– Пошла с дороги, стерва! – крикнул санитар, выносивший раненого. – Дайте ей кто-нибудь по шее.
Анна Валериановна снова очутилась около солдата, пившего воду. Он подал ей пустой уже кувшин со словами:
– Спасибо вам, тётя!
И снова это слово осветило ей что-то. Она поняла, что надо сделать. Медленно, торжественно она пошла к дому, отдавая приказания.
– Слуги! Господин ваш вернулся! Возвратился наследник «Услады»! Приготовьте лучшую комнату! Откройте шкафы! Возьмите лучшее серебро и хрусталь! Мы даём пир. Димитрий Головин возвратился с победой! Вы слышите музыку? Гости! Гости! Глядите: они спешат отовсюду! Они идут и едут… с востока и запада, с юга и севера… Они едут в каретах, плывут в лодках… Поскорей накрывайте столы! Свершилось! Поклонитесь ему. Приветствуйте вашего господина. Свершилось. Наконец он с вами!
Это были последние слова Анны Валериановны. Это был конец и тёти, и «Услады», и раненых в доме и вне дома, и солдата, только что напившегося воды. Лётчик на вражеском самолете выполнил данное ему задание…
Варвара оставалась на своём посту до последней минуты. После непосильных трудов и бессонных ночей она изнемогла совершенно. Она села в коридоре на пол, за дверью, отдохнуть на секунду, но не могла подняться. Где-то вверху, над нею, было открыто маленькое оконце, и ей казалось, что аромат резеды (любимый цветок генерала!) доносился оттуда. И мгновенно Варвара погрузилась в глубокий сон. Она смутно увидела себя в каком-то ином мире. Тишина, нерушимая, невозмутимая, мёртвая, была главным элементом этого мира. В жизни своей она не знала и не испытала такой тишины. Ей казалось, она вытянулась во весь свой рост и стала узкой, но очень длинной. Тишина увеличивала её.
Проходившие по коридору толкали дверь, дверь ударяла Варвару. Всё кричало, суетилось вокруг, раздавались грохот и взрывы – но это было уже в другом мире. Это не нарушало тишины. Это уже не могло её нарушить. За дверью взрывы и крики – одно заглушая другое – сливались, всё сливалось в последний ужас жизни – во всеобщую смерть, но Варвара была за дверью – она уже переступила порог, – и тишина её мира не нарушалась ничем. Покой, покой! Она стояла на берегу реки, на том самом месте, где когда-то началась её сознательная жизнь. Но был только полусвет, берег и река – все спокойное, неживое. «Всё течёт», – сказал чей-то голос. Она увидела лодку. Лодка плыла к ней. В лодке сидел старый учитель греческого языка и чистописания. Он сидел на корме, правя веслом. От приближения лодки тихо всплескивала вода. Учитель смотрел на Варвару. «Я приехал за вами», – сказал он и приподнялся на лодке, протягивая ей руку. Он одет был странно, в какую-то хламиду, и ноги его от колена были голы. Варвара увидела себя в лодке. Учитель высоко поднял весло и ещё раз произнёс строго: «Всё течёт…,» Они медленно плыли вниз по течению, и всё темнело вокруг. Отовсюду подымался серый лёгкий туман, и всё выше к краям лодки подымалась вода.
Лодка вплывала в густые заросли каких-то стеблей. Стебли стояли прямо и твёрдо, словно были из стали. Она знала: они были без жизни, пустые внутри. Учитель веслом раздвигал их, и они издавали свистящий шелест, воющий металлический звук, едва весло прикасалось к ним. Варвара задыхалась. Она хотела руками отодвинуть стебли, которые низко склонялись над нею.
– Оставь, – крикнул учитель. – Скоро взойдёт луна, и ты увидишь, куда мы едем.
– Тогда будь осторожен! – крикнула Варвара. – Смотри, как ты правишь!
– Я не правлю совсем, – с насмешкой ответил учитель. – Лодка плывёт сама собою.
Они затерялись в каких-то кустах. Лодка ударялась о них. Вода вплескивалась в лодку. Воздух был душен. Казалось, совсем не было воздуха. Варвара руками раздвигала камыши, она задыхалась, и страх, какой в жизни ей был неизвестен, наполнял её сердце.
И вдруг кончились камыши. Покой и тишина встретили Варвару снова. Всё осталось позади. Лодка была в каком-то безводном, бесконечном, безвоздушном пространстве, которому нет имени.
– Мы приехали! – сказал учитель. – Я привёз вас. – И он засмеялся глухим гортанным смехом. – Я обманывал вас. Я вовсе не учитель. Я никогда не был ничьим учителем. И вы ошиблись, осудив меня на смерть. Я – бессмертен. Я – Харон, а река эта – Стикс.
В этот миг раздался страшный взрыв – он прикончил «Усладу» и всех в ней, и с ними Варвару Бублик.
Бой затих. Город был наполовину разрушен и взят немцами. На развалинах университета сидел тот же местный философ, он же юродивый и дурачок. Он пытался разумно объяснить происшедшее. Но с какой точки зрения он ни рассматривал его, он не находил ему разумного объяснения. Всё виденное казалось ему фантастической бессмыслицей. И проблема, как человек, одарённый разумом, способный логически рассуждать и нормально чувствовать, мог прийти к таким действиям, – эта проблема оставалась неразрешённой.
Вместо послесловия к роману «Жизнь»
Доктор филологических наук Дмитрий Михайлович Урнов обратился к сыну Нины Фёдоровой, Николаю Валентиновичу Рязановскому, профессору Калифорнийского университета (США), с просьбой рассказать о творческой судьбе писательницы.
Приводим этот рассказ с небольшими сокращениями.
Хочу поблагодарить Д. М. Урнова, а также сотрудников «Роман-газеты» за интерес к творчеству Нины Фёдоровой.
Долгое время русская культура оставалась разорванной между Советским Союзом и эмиграцией. Разрыв был глубоко горестен ещё и потому, что там и здесь имелись успехи большого значения: культурный рост народа в СССР, а по другую сторону – блестящие достижения отдельных деятелей зарубежной русской культуры. В последние годы разрыв начал рубцеваться, но полное взаимообогащающее слияние этих двух культур дело сложное, требующее времени. Пусть же состоявшийся в России выход произведений моей матери, романов «Семья» и «Жизнь», а также намечающийся выпуск ещё одного произведения – «Дети» – послужит скромным вкладом в это доброе дело.
Насколько «Жизнь» автобиографична? Видела ли Нина Фёдорова или пережила сама то, что ею описано? Излишне говорить, что произведение художественной литературы является творением автора. Но это, разумеется, не означает, будто всё в трилогии создано воображением. «Вот тот мир, где жили мы с тобой» – эти тютчевские слова мать написала, даря книгу своей сестре. Трёхтомный роман насыщен тем миром, который питал воображение автора. Чтобы ответить на ваши вопросы, я взялся перечитывать трилогию, и некоторые эпизоды побуждали меня вспомнить устные рассказы матери, но в то же время я лишний раз убедился, до чего похоже и не похоже – преображено. Провинциальный город, являющийся в романе основным местом действия, нельзя показать на карте, в нём соединены несколько небольших городов Европейской России, где мать работала учительницей, а также город на Востоке, вне России – Харбин, который представлял в миниатюре далёкую российскую метрополию.
Многих не только восхищает, но и, кажется, несколько удивляет, как могла Нина Фёдорова со столь чутким пониманием писать о русских людях, хотя её жизнь большей частью прошла за границей. Чему удивляться? Нина Фёдорова хорошо знала то, о чём она писала. Жизнь её была долгой, без двух недель девяносто лет, но ведь свои первые двадцать лет она провела на родине – Полтавщина, Забайкалье, Питер. Окончила Бестужевские курсы, а затем ещё два десятилетия – Харбин.
Чем был в её и, отчасти, моё время Харбин? Он существовал как бы сам по себе, не принадлежа ни Китаю, ни царской России, ни Советскому Союзу. По составу населения город русско-китайский, русских – более ста тысяч, и у них была своя печать, шла своя насыщеннейшая деловая и культурная жизнь, действовало множество православных церквей, открылось немало школ и высших учебных заведений. В одном из них мой отец, супруг Нины Фёдоровой, правовед Валентин Александрович Рязановский был деканом юридического факультета. Крупный специалист по китайско-монгольскому праву, он там и преподавал.
Харбин как наблюдательный пункт многое позволял усмотреть. То был последний ковчег, только на суше. Вместе очутились и советские служащие, и всевозможных оттенков «беляки», включая «семёновцев». И не было конца свидетелям-современникам «тех страшных лет России». Уж как водится, со страшным уживалось смешное, а с ничтожным – грандиозное. Здесь просияла-таки вспышкой та жизнь, которая переселилась на берега Сунгари с невских и московских берегов, из пригородов Петрограда и Москвы. Жизнь, уходившая навсегда, и жизнью этой Нина Фёдорова успела пожить полной мерой. Многое из того, что ей выпала участь от разных людей услышать