А на плацдарме у Вуосалми весь северный берег Вуокси был завален нашими ранеными. Я их переправляла на южный берег на лодках. Один раз лодка была настолько переполнена ранеными, что мне пришлось плыть в воде, толкая лодку перед собой. И тут налет. Самолеты пикировали очень низко и били из пулеметов. Раненые лежали в лодке, мы их накрыли плащ-палатками. Настя Решетнева была на веслах, а я в воде. Я могла только в воду нырять, когда слышала «фьють, фьють». Не знаю, были ли это финские или немецкие самолеты. Плыла без сапог и без брюк это все тянуло вниз. Там меня легко ранило 7 июля 1944 года — осколками по спине прошлось, но в медсанбат я не пошла, потому что работы было много, раненых надо было выносить.
Один раз мне пришлось накричать на начсандива. Как раз я должна была отправлять очередную партию раненых на южный берег, и на лодке приплыл начсандив. Когда он увидел, что творится на плацдарме, он испугался, побледнел и вцепился в лодку. Никак не хотел ее отдавать. Я на него кричала, чуть ли не матом, а он — ни в какую. Потом один из наших офицеров просто взял его в охапку и высадил из лодки. Я нагрузила лодку ранеными и поплыла на южный берег.
Уже когда на той стороне Вуокси были, на плацдарме, наша пушка осталась, а из расчета остался сержант Володя Глебов, командир орудия, и еще один парень. Так Глебов сам заряжал, сам себе командовал и сам стрелял. А было до этого в расчете шесть человек. Я теперь сама себе удивляюсь, как я могла тогда, но я подтащила ему два ящика снарядов. Там были очень большие бои на плацдарме. Вообще, хотя я и научилась стрелять на войне и автомат все время с собой носила, стрелять мне много не приходилось. А вот там, на плацдарме, когда мы с Володей остались одни у орудия, там в ход пошло уже все оружие, какое было. И я стреляла, но убила кого или нет — я не знаю. Дай бог, что нет. Бои на Вуокси при переправе и на плацдарме были самые тяжелые. Потом таких сильных боев не было.
Настя Решетнева, с которой я переправляла раненых с плацдарма, даже пленила одного финна. Он лежал раненый, перебинтованный, у нас в тылу. Она подумала, что это наш, подобрала, посадила на телегу — а оказался финн.
После заключения перемирия мы шли дальше с полком, в районе Хиитола встали в оборону, и оттуда нас вывели на отдых в район озера Муолаанъярви. Там же нас награждали за бои на Карельском перешейке. Оттуда мы уже пошли на Польшу и прибыли туда 29 декабря 1944 года. Я запомнила это потому, что у меня 26 декабря день рождения. Там как раз у поляков Рождество было, и я говорю ребятам давайте пойдем, послушаем, как в церкви служба идет.
И я в первый раз в жизни услышала, как звучит орган. Войну мы закончили в Польше, там уже полегче было.
Вуокси я запомнила на всю жизнь. Многие мои боевые товарищи по дивизии мне говорят: «Да что ты там помнишь!» Я говорю: «Это вы как можете не помнить, беспамятные! Это самое большое сражение, которое я видела за всю войну». В Польше были тоже тяжелые бои. Вроде Краков уже очищен, бои закончились, и вдруг стрельба. Власовцы из окон, из чердаков били. У нас был такой Миша Измаил, связной командира батальона, так он там заслонил офицера-особиста, а сам погиб. Я так переживала, так мне Мишу было жалко. Уж лучше бы этот особист погиб. Этот Миша был за Невский пятачок награжден орденом Боевого Красного Знамени.
В Польше был такой эпизод. Мы шли с Настей Решетневой, впереди бойцы шли. Мы с Настей немного приотстали — надо было нужду справить. А эти брюки — пока расстегнешь, пока застегнешь. И тут на нас выходит девушка в черном платке с красными цветами. Говорит нам: «Добрый день». Мы ее спрашиваем: «Вы местная?» — «Нет, с Украины». Мы ей говорим: «Так давайте домой, на Украину уже, она освобождена!» А она отвечает: «Зачем вы сюда пришли? Вас никто не звал, нам без вас и так хорошо было». В первый раз мы услышали такой ответ.
Я помню, как бежали и стремились домой узники концлагерей, которых мы освобождали, — это ужас был! А эта девица там прижилась.
Под Белоостровом я хорошо запомнила 1 мая 1944 года когда наш Михаил Фролов и офицеры пришли к нам в гости праздновать 1 мая 1944 года. А чем угощать? Пришли и все на стол флаконы одеколона выставили. Я говорю: «Мы из парикмахерской будем ресторан делать?» Я как раз чугун киселя наварила. Правда, наварила из овса, который был как шрапнель, чистить пришлось много. Но все равно, поели и посмеялись еще. Вот такое было. И шутили, и любили. Все было. Это же молодость. У кого вся юность, у кого более зрелая молодость прошла. Отнятая юность, отнятое детство. И теперь, когда я смотрю фильмы про войну, я ревмя реву.
Но сама я не жалею о годах молодости, проведенных на войне. Мы стали не то что жестче, не то что смелее — не знаю, как сказать. Может, более сильными духом, может быть, более закаленными физически. Смогла бы я сейчас столько ходить, если бы мы тогда столько не ходили? Одно, чему я радуюсь, — это тому, что не пришлось работать ни в каком штабе. Писарем я никогда не была.
На войне я вела дневник — просто записывала какие-то мысли, когда что-то приходило в голову. У нас был один фельдшер, Сазонов, который потом стал особистом, а после войны стал писать о войне, так он много у меня и списал, и выспрашивал. А вообще отношение к особистам у меня было неприязненное. Я никак не могла понять, зачем за нашими спинами надо всегда ходить и что-то вынюхивать. Они выискивали все время, очень неприятные люди это были. Это была слежка. Не дай бог какое-то лишнее слово сказать. С другой стороны, они были нужны — шпионов ловили. Хотя они никуда не ходили, шпионов им приводили. А политработники у нас были очень хорошие. Комиссар 92-й дивизии, Мирон Побияха, погиб еще на Невском пятачке. Он был железнодорожник, я его знала еще с довоенного времени. Парторг одного из полков, Вася (фамилии уже не помню), тоже был хороший человек. Начальник политотдела дивизии Знаменский тоже очень приятный. Я всех их знала уже в послевоенное время, в годы войны я никого из штаба дивизии не знала. Тогда я знала только парторга батальона и полка. Потом, когда меня в партию приняли в Шувалово, я стала парторгом батареи. Мои обязанности проведение политбесед, политчасов. Насколько я видела — на фронте коммунисты шли первыми. Это то, что я видела, те, которых я знала. Политруки были разные, и командиры были разные.
Я была в госпитале в День Победы, малярия меня замучила. Я малярией болела еще до войны, и вот в мае 1945 года меня эта болезнь прихватила. Отстала от своих, и меня другая часть подобрала. Температура у меня была под сорок, и я попала в госпиталь. Когда мы получили известие о Победе — это было потрясающе! Нам не из чего было стрелять, но мы кричали, орали, прыгали. Я это помню. Потом нас перебросили в Петергоф, а меня перевели в прожекторную часть, которая в Ленинграде стояла. Оттуда я демобилизовалась. Я как пришла в эту прожекторную часть, сказала им: «Для меня что ваш прожектор, что котелок — все равно!» Надо же было так сказать, обидно же! Но они меня выпускали в город. Эта часть стояла на углу Измайловского и 1-й Красноармейской, а моя мать жила на 12-й Красноармейской. В части служили солдаты местные, которые на фронт не пошли. Когда была их смена, мне говорили: «Слава, беги!» Они меня Женей не называли, только Славой. Я прибегала, маме приносила что-то из еды, потому что в армии в 1945 году было получше, чем на гражданке. И мне сразу надо было бежать обратно, чтобы они не сменились и меня не наказали за отсутствие.
Цитата «За время службы в 317-м стрелковом полку неоднократно участвовала в разведывательных операциях, где показала себя смелой, решительной и отважной. Несмотря на сильный артминометный и пулеметный огонь со стороны противника, вынесла с поля боя тринадцать бойцов и командиров с их личным оружием, чем спасла им жизнь. Находясь на пункте санитарного транспорта, в весьма трудных условиях правильно и быстро оказала первую помощь до 250 человек, получившим ранения при выполнении боевых задач. Награждение медалью «За отвагу» от 9 марта 1944 года».
Приказ 92-й стрелковой дивизии о награждении орденом Славы 3-й степени:
«15 июня при наступательных действиях на высоту 136 северо-западнее деревни Корпикюля под огнем противника оказала умелую первую медицинскую помощь 21 человеку, бойцам и офицерам, и вынесла их с поля боя с личным оружием. 16 июня 1944 года при прорыве второй линии обороны белофиннов, в районе противотанковых надолб, рискуя жизнью, вынесла с неразминированного минного поля пять человек, подорвавшихся на минах, где, получив сама ранение, отказалась эвакуироваться. 7 июля 1944 года, в боях за овладение плацдармом на правом берегу реки Вуокси, вынесла с поля боя с личным оружием 16 человек раненых, которых эвакуировали в медсанбат».
(Интервью Б. Иринчеев, лит. обработка С. Анисимов)
ГЛУЩЕНКО Лидия Михайловна
Я родилась на Урале, в Челябинской области, в 1922 году. Мне больше досталось работать, чем быть на фронте: мы работали под девизом: «Все для фронта, все для победы». Открылся цех, мы сушили картофель, морковь, капусту, лук. Гоняли нас и по командировкам: грузить уголь для города, бревна для города. В 1943 году я училась от военкомата на шофера: днем работала, а вечером училась. Через несколько месяцев нас уже взяли в женский учебный автополк — был такой в Ульяновской области. Полк женщин! От военкомата мы изучали только «ГАЗ» да «ЗиС»: «полуторка» и «трехтонка». Дома нам дали «стажерку», а уже в Ульяновской области нас уже одели в женское обмундирование. Были серые шинели, хлопчатобумажное обмундирование, сапоги с портянками. Зимой нам давали шерстяные чулки. Женское белье было, даже трусики и бюстгальтер. В учебном полку нам преподавали машину, но больше была строевая подготовка. Там мы получили права, приняли присягу, и нас направили в Житомир, в запасной полк. Нас вымыли, выкупали — и там мы и приняли боевое крещение. Ночью нас начали бомбить. В Ульяновской области мы ничего такого не видели, не знали. Казарма большая, целый полк там был. Нары были большие, двухъярусные, мы сверху вниз прыгали, кричали, все побежали на улицу от страха. После этого нас быстренько начали распределять по частям. Нас, нескольких женщин, направили в город Луга. Там находился учебный артиллерийский полигон, и там мне дали машину, «полуторку», — старую-престарую, которая от рукоятки заводилась. Ну, конечно, там мне доставалось, особенно зимой! Машину-то я еще плохо знала: начну рукояткой крутить, а она как даст обратно! А через некоторое время приходят и говорят: «Сдай машину, принимай американский вездеход «Виллис». Будешь возить на стрельбище офицеров». Вот эта машинка хорошая была! Я так была рада, что мне дали такую хорошую машину! Но моя радость недолго длилась, капитан предложил мне быть ППЖ. Бывало, куда-то надо ехать, а у него стол накрыт. И вот раз мы сели, попили чай, и тут он мне такое предложил. Я говорю: «Будем жениться