– У Твена, по-моему, этого нет.
– А ты читал «Простаки за границей»?
– Не читал, – признался Игорь. – Я опять поползу, ладно? До следующего фонаря: два фонаря – пара. А ты смейся, Кимка. Смейся. Я буду ползти на твой смех, как на маяк.
Кима тихо смеялась. Игорь преодолел наконец-таки темное пространство, и их руки встретились. И возникло молчание. Потом Кима очень серьезно спросила:
– Ты с кем на выпускном вечере целовался?
– Я?! – с возмущением переспросил Игорь. – Я вообще никогда ни с кем не целовался.
– А Катька написала, что ты с ней целовался в раздевалке.
– Как ей не стыдно! – возмутился Игорь. – Если хочешь знать, единственный человек, которого я хотел поцеловать…
Он замолчал.
– Вспоминаешь, как его звали?
– Вспоминаю, что у этого человека была ангина и на вечер он прийти не мог.
– Я знала, что Катька – врушка, – помолчав, сказала Кима. – А почему же ты не поцеловал меня, когда мы в походе ушли за хворостом?
– Я мечтал об этом, Кимка, но… Мне казалось, что ты сердишься на меня.
– Сержусь? Да за что же, господи? – Она вздохнула. – Ничего-то вы, мальчишки, не понимаете. Разве я могла на тебя сердиться? Любая девчонка поняла бы, что не могла. Даже страшная дура поняла бы, а ты…
– Ты сердилась на меня, – упрямо повторил Игорь. – Мне очень стыдно, Кима, честное слово, стыдно. И всегда было стыдно. Мне и сейчас стыдно, но тогда я поспорил с Борькой Яценко…
– Он погиб, Игорь.
– Да, он погиб. А я всегда думал, что ты была в него влюблена.
– Вот глупости-то. Какие же вы, мальчишки, дураки! Так о чем вы поспорили?
– Ну, мы поспорили… – Игорь с трудом начал исповедь. – Ну, что… что я дотронусь до тебя. Ты стояла у доски, а я подошел и положил тебе руку на плечо. Вот… А потом взял и провел рукой… Ну там, где нельзя.
– А где нельзя?
– Ну там. Ну сама знаешь…
– Знаю? – Кима тихо засмеялась. В темноте послышалось какое-то шуршание, что-то негромко щелкнуло. – Да-да, это ужасно! Ты нарушил табу…
– Вот, – тяжко вздохнул Игорь. – А ты на меня так тогда посмотрела, будто я тебя ударил. И мне стало стыдно. И стыдно до сих пор.
– Иди сюда, – шепнула она. – Ближе. Еще. Тут места хватит. Дай руку. Значит, тут нельзя? Тут, да? Тут?…
Она была совсем рядом. И рука Игоря ощутила теплую и упругую девичью грудь.
– Молчи, – бессвязно шептала она. – Можно, понимаешь. Можно, потому что вас убивают… а мы остаемся. Можно, потому что я люблю тебя. Можно, дурак ты несчастный, и я дура несчастная, и пусть хоть наши дети будут счастливее нас…
Тенгиз охапками доставал гвоздики из корзины, а Юнесса, Валентина Ивановна и сестры Крынкины складывали из них букеты.
– Подумать только, гвоздики – в марте, – сказал профессор Сайко. – За парочку этих корзин можно, я полагаю, и «Волгу» купить?
– Можно, – спокойно согласился Тенгиз. – Можно купить «Волгу». А можно положить на могилу отца.
– Вопросы будут, профессор? – ехидно поинтересовался Лавкин.
– Извините меня, Тенгиз, – виновато произнес Сайко. – Я имею глупую привычку неудачно острить.
– Я тоже люблю шутки, – сказал Тенгиз. – Только сегодня не время для шуток. И не место. Так мне кажется. Извините.
Анна и Константин сидели в узкой светелке и молчали, то ли прислушиваясь к разговорам в соседней комнате, то ли думая о своем. Потом Анна спросила:
– Сколько же ему лет?
– Кому?
– Илье Ивановичу, – пояснила Анна. – Отцу вашей жены. Вы что, забыли? Вы же только что говорили о нем.
– Да, да. – Константин вздохнул. – Позвольте, сколько же ему?… Да, пожалуй, лет шестьдесят – шестьдесят пять. Признаться, я точно не знаю.
– Значит, его день рождения в вашей семье не отмечают, – невесело усмехнулась Анна. – Неужели так ни разу и не отмечали?
– Да как-то не получалось, – виновато сказал Константин. – Знаете, как в части? То учения, то стрельба, то еще что-нибудь.
– «Еще что-нибудь» – самый точный ответ. Я не права?
Константин подавленно молчал. Из соседней комнаты донесся голос Лавкина:
– А что у тебя в третьей корзине, Тенгиз?
– «Цоликаури», Леня, – ответил голос Тенгиза. – Ровно восемнадцать бутылок «Цоликаури». Мы будем пить его вечером, вспоминать наших отцов и говорить хорошие тосты.
– Это правильно, Тенгиз, – помолчав, сказал Лавкин. – Ты очень хорошо сказал, летчик.
В доме Валентины Ивановны спали гости. На полу, на лавках, по двое на кроватях.
Начало светать, когда Анна проснулась. А может быть, она и не спала, а просто тихо лежала рядом с мирно посапывающей Валентиной Ивановной. Но посмотрела на светлеющее окно и осторожно выбралась из постели. Подошла к окну, отдернула занавески. Спокойно было за окном. Быстро светало.
Валентина Ивановна шевельнулась, посмотрела на стоявшую у окна Анну. Подошла, стала за спиной.
– Морозно, – тихо сказала она.
– Как тогда, – эхом отозвалась Анна. – Мне мама рассказывала. Сейчас кончится их счастье…
Резко откинулся чердачный люк. Высунулась девичья голова:
– Буди своего лейтенанта, Кима. Тяжелого полковника привезли. Он срочно требует кого-нибудь из офицеров. Буди лейтенанта, Кимка!..
В операционной лежал умирающий полковник. Худое матово-бледное лицо его уже было неподвижным, как у мертвеца.
Рядом хлопотали двое немолодых врачей в белых халатах. Мужчина и женщина. А за окном стучал молоток.
Молоденькая медсестра ввела Игоря, на ходу застегивающего портупею. Молча кивнула на полковника. Игорь подошел, склонился над ним:
– Товарищ полковник, младший лейтенант Суслин. По вашему приказанию.
– Оставьте нас с офицером, – с усилием проговорил полковник. – Скорей. У меня мало времени…
Врачи и сестричка вышли, плотно притворив за собою дверь.
– Немцы вырвались из окружения, – с трудом шептал полковник. – Механизированная группа. Танки и бронетранспортеры.
– Понял, товарищ полковник.
– Обожди. Не перебивай. Идут на Ильинку. Здесь полно раненых. Я доложил о прорыве. Помощь будет. Но ты должен задержать немцев. Должен. Сколько у тебя бойцов?
– Взвод истребителей танков.
– В Ильинку ведут две дороги. Постарайся перекрыть обе. И продержись. Продержись, лейтенант.
– Продержусь! Разрешите выполнять?
– Никому ни слова. Помочь тебе не смогут. Только возникнет паника. А помощь придет. Слово даю… Продержись.
– Понял.
– Продержись, сынок, – умоляюще шептал полковник, и по худому мертвенному лицу текли слезы. – Здесь раненые, женщины. Немцы всех передавят. Помни об этом, сынок. И все – бегом, бегом. Встреть немца подальше от деревни. Оседлай дороги. По целине они не пройдут. Снегу много… Ну ступай. Ступай, сынок, ступай…
Игорь вдруг наклонился, прижался губами ко лбу умирающего и сразу же вышел из палаты.
В коридоре толпились встревоженные врачи и сестры. Двое тотчас же прошли в палату, следом шмыгнула сестричка. Игорь подошел к Киме.
– Ну пока, – бодро сказал он. – Тороплюсь.
– Что сказал полковник? – тихо спросила Кима.
– Чтобы я тебя поцеловал! – громко выпалил Игорь.
Он и вправду поцеловал ее. В губы. При всех. Выхватил из ее рук свой полушубок и бросился к дверям.
Кима догнала его, когда он уже спрыгнул с крыльца. Догнала, обняла, прижалась.
– Я вернусь!.. – Игорь вырвался, побежал.
А Кима осталась. Смотрела сквозь слезы ему вслед, повторяя одно и то же:
– Только уцелей. Только уцелей!.. Прошу тебя, родной мой, только уцелей!..
Ранним утром приехавшие собрались возле дома Валентины Ивановны. Женщины несли цветы. Много цветов.
«Волга» подкатила к крыльцу. Со столичным номером. За рулем сидел мужчина с актерским лицом. Рядом – женщина в дорогой шубке явно неотечественного пошива.
– Как проехать к памятнику? – опустив стекло, спросил мужчина, ни к кому, впрочем, не обращаясь.
– Вы, вероятно, Мятников? – улыбнулась Анна. – Так вылезайте, мы как раз идем туда.
– У моего мужа через три дня концерт в «Ла Скала», – объявила женщина в шубке. – Надо же понимать…
– Я спрашиваю, можно ли проехать к памятнику на машине? – резко повторил мужчина. – Дорога приличная?
– Дорога расчищена тридцать лет назад, – еле сдерживаясь, сказал профессор. – Ради вас, Мятников, заметьте.
– Скатертью дорога! – выпалил Леня Лавкин.
Рывком взяв с места, машина укатила.
– Неужели сам Мятников? – с радостным удивлением сказала Юнесса. – Тот самый? Знаменитый? Народный артист?
– Пошли, друзья, – скрыв вздох, сказала Анна.
– В ружье!.. – задыхаясь, прокричал Суслин, с грохотом распахнув дверь в сарай. – Выходи строиться!..
Разобрав оружие, солдаты выбегали на улицу. И опять Сайко с Хабанеевым не поделили было бронебойку, и опять Лавкин тащил пэтээр в одиночестве, а Святкин, позевывая, лениво трусил сзади.
Взвод строился у входа в сарай. Игорь поманил Гарбузенко, отвел в сторону. Открыл планшетку с картой, сказал негромко:
– Танки и бронетранспортеры немцев вырвались из окружения. Наша задача – держать обе дороги. Часа три… Сколько продержимся, пока не придет помощь. Так приказал полковник.
– С марша бой не выдержим, – вздохнул старший сержант. – Надо бы заранее позицию подыскать, укрепиться.
– Станете на этой высотке, – Суслин ткнул в карту. – Тут болота кругом, не обойдут. А я их в низинке возле речки задержу. Может быть, мост удастся взорвать.
– Лады, – опять вздохнул Гарбузенко. – Ну прощай, лейтенант.
– Вы эту мистику оставьте, – нахмурился Суслин. – Бой как бой. И чтоб без паники! Кто первым встретит противника, вышлет связного. Пока не придет связной, позиции не оставлять.
– Лады, – еще раз грустно подтвердил Гарбузенко.
Молчаливая процессия из родственников и присоединившихся к ним жителей Ильинки, среди которых выделялся шофер Сергей с большим самодельным еловым венком, медленно шла по дороге.