Андрей Щербак-Жуков
Андрей Щербак-Жуков – поэт, прозаик, критик. Окончил отделение кинодраматургии сценарно-киноведческого факультета ВГИКа и там же аспирантуру. Участвовал в создании игровых и документальных фильмов.
Автор книг прозы «Сказки о странной любви», «Виртуальный Пьеро» и «Сказки для друзей, бывшие Сказки для идиотов», стихов «Дневник наблюдений за природой» и «Нью-Энд-Бестиарий», прозы и стихов «Один тюлень – один пельмень», монографии «Древний миф и современная фантастика, или Использование мифологических структур в драматургии жанрового кино», сборника эссе «Поэты должны путешествовать».
Лауреат ряда литературных наград: диплом Международного литературного фестиваля им. М. Волошина (Коктебель), призы форумов фантастики «РосКон» (Москва), «Проксима Центавра» (Москва), «Интерпресскон» (СПб.), «Аэлита» (Екатеринбург), «Фанкон» (Одесса) и др.
В этом Дарвин виноват(Написано в соавторстве с Евгением Лесиным)
Размышления над книгой Кира Булычёва «Кое-какие стихи: избранные стихотворения (1949–2003)» (сост. М. Манаков, К. Сошинская. Челябинск: ИзЛиТ, 2019), изданной к 85-летию писателя.
«Кир Булычёв, – пишут в предисловии Михаил Манаков и Кирилл Ратников, – был не только писателем-фантастом, но также ярким, самобытным, остроумным и тонким поэтом, настоящим мастером пейзажной, фило софской, любовной лирики, а ещё и автором шутливых текстов песен для кинолент и мультипликационных фильмов и очень весёлых, а порой лукаво-ироничных стихотворений для детей». Помимо предисловия в книге есть также несколько приложений: два предисловия к прижизненным публикациям стихов Кира Булычёва, библиографическое описание, состав сборников его стихотворений и алфавитный указатель произведений, вошедших в книгу. Сам сборник разбит на разделы: «Лирика», «Сатира и юмор», «Стихи для детей», «Песни к фильмам», «Инскрипты», «Поэмы», «Переводы», «Незавершённое» и «Варианты». Что ка сается, например, переводов, поэм или песен, то тут никаких вопросов нет. А вот деление на лирику, юмор и стихи для детей всё же представляется несколько условным. У Булычёва и лирика не без иронии, и сатира не без философии и грусти. И почти все его стихи (кроме откровенно «взрослых», так сказать, 18+) годятся для детей. Вот, скажем, такое стихотворение.
Как-то раз летела муха
Самолётом в Сингапур.
Поддалась та муха слухам,
Будто там снимает муху
В кинофильме Радж Капур.
Как расстроилась она:
Радж Капур снимал слона.
Ну и в каком, как вы думаете, это разделе? В «Стихах для детей» или в «Сатире и юморе»? Нет, в «Лирике»…
В разделе «Сатира и юмор» не зря, конечно, помещена лирическая зарисовка о Москве.
Всё в Москве наоборот.
Где ворота – нет ворот.
Нет Ильинских, нету Красных,
Нету Кировских ворот.
На Ямских не сыщешь ямы,
А в Хамовниках не хамы —
Вежливый народ живёт.
Но ведь лирики здесь не меньше, чем юмора. Кировские ворота!.. С ума сойти. Кировских ворот, конечно, никогда не было и быть не могло. Мясницкие ворота ещё когда-то были воротами, а уж Кировские – только названием.
Так называемой политики, откровенной сатиры у Булычёва в стихах почти нет. Он в этом плане не Галич, а, скорее, Высоцкий. Булычёв никогда не был диссидентом, политики нет и в его прозе. Но вот ведь какой парадокс: многие его вполне безобидные по сегодняшним меркам произведения в советские времена не печатались десятилетиями. Например, повесть «Осечка-67», в которой в честь 50-летия Октябрьской революции устраивают ролевую игру – взятие Зимнего. Революционеров изображают передовики производства, рабочие ленинградских заводов, а женский корпус, защищавший дворец, – девушки из научного отдела Эрмитажа. Керенского играет спивающийся трагик. Но защитники понимают, что уже успевшие принять рабочие, захватив музей, могут причинить ему вред, и отражают приступ. История в игре переписывается по-иному. По-иному идёт история и в повести «Младенец Фрей». В ней Ленин, инфернально испугавшись, что его уничтожит Сталин, стремительно молодеет, а потом превращается в младенца. А затем снова взрослеет, но уже не при царской власти, а в советском детском доме. И становится не выдающимся мыслителем, а заурядным психопатом… Написанные в период застоя, обе эти повести вышли только в 90-е годы.
Но вернёмся к поэзии. Да, откровенной политики в стихах Булычёва нет. Есть, конечно, рискованные шутки и намёки, но не более («…Так и мы с тобой травинки, / Хоть и ходим по тропинке./ И на пятый пункт в ответ / Пишем: „К сожаленью, нет“»). Таков был склад его таланта. Детский взгляд даже на самые взрослые проблемы не предполага ет открытого противостояния. Тем более интересно читать у него то немногое, что иначе как гражданской лирикой не назовёшь.
За рекой Памир – курбаши.
За рекой Памир – басмачи.
Вы подумайте, в этой глуши
Тридцать лет живут басмачи.
Над рекой застава Харгуш.
Замполит, лейтенант КГБ.
Вы подумайте – тридцать душ.
Тяжелее, чем на губе.
А четыреста сабель ждут,
И у сабель душа болит.
Курбаши в тридцатом году
Власть со Сталиным не поделил.
Стихотворение 1965 года. Более полувека прошло, поменялись вожди и режимы, а актуальность, увы, не ушла. А вот ещё стихи 1963 года.
Иду гулять по городу,
В котором не гуляют,
И с девушкой, которую
За это расстреляют,
Но не у стенки, выжженной
Тупыми лбами пуль,
А на скамье, просиженной
Задами толстых дур.
Расстрелянная взглядами,
Убитая словами,
Идёт пока что рядом и
Смеётся как живая.
Идёт и улыбается.
Жизнь только начинается.
Лирика, она, конечно, лирика, но в 63-м году все прекрасно всё помнили и слишком многое понимали. И последние две строчки ничего не меняют.
Есть, впрочем, у поэта Булычёва и классическая лирика.
Вроде засиделся я в гостях.
Что же будет, раз меня не будет?
Женщины, которые простят,
Мужики, которые забудут.
Вроде я на суд к себе пришёл
И признал, что жил я недостойно.
Всё хотел, чтоб было хорошо
Мне, а самым близким делал больно.
…
Загрустят тогда, не загрустят,
Если я среди других не буду?
Жертвы, пожалев меня, простят,
Остальные, пожалев, забудут.
Есть и настоящие маленькие шедевры. Где даже рифмы в первых двух стихах интересные (что вообще-то редкость для Булычёва).
В глаза газели
Козлы глазели.
Одни в ней видели козу худую,
Другие – в бороду думу дули.
А в результате
Лежат на дорожке
Газельи ножки,
Газельи рожки.
Тут ведь, согласитесь, не только переосмысление серенького козлика, тут ведь и аллюзия на Маяковского. Верблюд недоразвитый и лошадь-ублюдок («Лошадь сказала, взглянув на верблюда: „Какая гигантская лошадь-ублюдок“. Верблюд же вскричал: „Да лошадь разве ты?! Ты просто-напросто – верблюд недоразвитый“»).
Ещё одно переосмысление и ещё один маленький шедевр.
Как мне жалко Пенелопу!
Плачет, бедная, навзрыд.
Одиссей-старик ухлопал
Ухажёров молодых.
И ведь не поспоришь. На Троянскую войну Одиссей, может, ушёл и молодым, но вернулся-то уже пожилым. Десять лет войны и десять лет пиратских странствий – это вам не шутки.
Многие стихи Булычёва трудно читать без боли. Как многие настоящие поэты, он как будто предчувствовал свой скорый уход. Это сейчас воспринимается довольно странно. Он был полон творческих планов. Булычёв вернулся к эпопее «Река Хронос», которую считал главным трудом последних двадцати пяти лет и от которой его постоянно отвлекали дети и издатели, требовавшие новых повестей про Алису; он заканчивал роман «Покушение», в котором вымышленные герои должны были столкнуться с реальными, историческими – Фанни Каплан и Лениным. Книге не хватает буквально нескольких финальных страниц… Кроме того, он написал новый большой детский роман «Убежище» с новым героем. Это произведение должно было открыть цикл, задуманный как «наш ответ» «Гарри Поттеру»… Мечтал поехать в Китай, познакомиться с тамошними историческими памятниками и переделать свою научно-познавательную книгу «7 и 37 чудес» в «7 и 47 чудес»…
Планы, планы…
А в стихах проскакивало:
Напишите на сайте
Игорю. ру,
Что вы будете жить,
Когда я умру.
Я приму то послание
Без возражений.
Жизнь, увы, не бывает
Без поражений.
Написано в Лондоне в 2000 году, за три года до смерти, 5 сентября 2003-го.
Строчкой «2000, Лондон» подписано сразу несколько стихотворений: видимо, в Туманном Альбионе хорошо писалось…
А начал писать стихи Игорь Можейко, как и многие творческие люди, ещё в юности, даже в детстве. Ожидая в больнице операции на гландах, исписал целую тетрадку строками сказочной поэмы «Замок Фахры», подражания «Руслану и Людмиле» Пушкина. Всю жизнь параллельно с романами и рассказами, выходившими стотысячными тиражами, и сценариями, которые ложились в основу популярных фильмов, Игорь Можейко писал стихи, которые почти никому не показывал. Только в 1992 году он выпустил книжку «Что наша жизнь?», в которой каждое стихо творение сам же любовно украсил авторскими коллажами из старых газетных объявлений. Ещё несколько малотиражных книжек в Челябинске выпустил биограф и библиограф писателя Михаил Манаков. Две из них – уже посмертные – собраны из стихов, найденных в архивах. И вот настоящий подарок поклонникам Кира Булычёва (а их немало) к 85-летию писателя, отмечавшемуся 18 октября прошлого года. Неутомимый Манаков составил том больше чем на 500 страниц… Названием послужила строчка из автобиографического, получившего премию «Русский Букер», романа Андрея Сергеева «Альбом для марок». Когда-то они вместе учились, и Игорь Можейко уже тогда активно проявлял творческие способности. Сергеев написал в романе: «Иняз. Первые впечатления. Игорь Можейко. Лёгкий человек. Кое-какие стихи». Кир Булычёв любил цитировать эту фразу со смесью самоиронии и обиды: «Кое-какие…»
Разные. И смешные, и грустные, и философские, просто шутки…
Утконос и утконожка
Как-то выпили немножко.
И такой пошёл разврат…
В этом Дарвин виноват.
Вновь открывая Рэя Брэдбери
О сборнике неизвестных рассказов известного писателя
«Мы – плотники незримого собора»
(М.: Эксмо, 2016)
Звучит потрясающе: Рэй Брэдбери был и остаётся одним из самых активно переводимых на русский язык зарубежных писателей на протяжении всего последнего полувека. Написанный в 1953 году роман «451 градус по Фаренгейту» уже в 1956-м вышел в Советском Союзе. В 1965 году был издан канонический состав «Марсианских хроник» (канонический – потому что потом автором дописывалось довольно много новых «марсианских» рассказов, ещё на целую книгу), а в 1967-м – роман «Вино из одуванчиков». Многократно обращались к творчеству Рэя Брэдбери российские и советские кинематографисты. Полнометражные картины «Вельд», «Тринадцатый апостол», мультфильм «Будет ласковый дождь», телевизионный мини-сериал «Вино из одуванчиков», несколько сюжетов в телепередаче «Этот фантастический мир» – этот список далеко не полный…
При этом Брэдбери в СССР позиционировали, во-первых, как писателя-фантаста, во-вторых, как гуманиста и борца против буржуазного строя. Собственно, это и помогало переводчикам продвигать его книги. Да и сам Брэдбери это подтверждал: «Жюль Верн был моим отцом, Уэллс – мудрым дядюшкой. Эдгар Аллан По приходился мне двоюродным братом; он, как летучая мышь, вечно обитал у нас на тёмном чердаке. Флэш Гордон и Бак Роджерс – мои братья и товарищи. Вот вам и вся моя родня. Ещё добавлю, что моей матерью, по всей вероятности, была Мэри Уоллстонкрафт Шелли, создательница „Франкенштейна“. Ну кем я ещё мог стать, как не писателем-фантастом, при такой семейке?»
Однако на самом деле творческий охват Брэдбери гораздо шире. По большому счёту он написал всего один научно-фантастический роман – «451 градус по Фаренгейту». «Марсианские хроники» – это цикл новелл. А остальные крупные вещи – мистика, детективы, лирический мейнстрим. Брэдбери – один из самых известных в России американских писателей, но при этом и один из самых нераскрытых, да-да, неизвестных авторов. Российским читателям Брэдбери ещё открывать и открывать… И, слава богу, переводчики и издатели этому радостно способствуют.
Не так давно вышедшую книгу «Мы – плотники незримого собора» перевёл и составил Арам Оганян. Послесловие Оганяна к сборнику правильнее было бы дать в качестве предисловия. В этом тексте Оганян не только сообщает, что «…за семьдесят лет творческой жизни Брэдбери создал сотни рассказов, с десяток романов, множество пьес, стихов, эссе и сценариев» и что «…некоторые из них остаются ещё в рукописях, не нашедших издателя, а среди опубликованного многое затерялось в старых журналах и малоизвестных антологиях». Он рассказывает, что за книгу держит в руках читатель и как она создавалась: «К счастью, интерес к таким произведениям возник у знатоков и исследователей творчества Брэдбери ещё при жизни автора. Брэдбери допустил их в свои подвалы и чердаки с сокровищами».
Подавляющее большинство произведений сборника – это самые ранние произведения совсем ещё юного автора, только ищущего свой путь в литературе, свой неповторимый язык и стиль. В основном это фантастика, написанная, как замечает переводчик-составитель, «в предвкушении космической эры».
Оганян рассказывает: «В конце 1930-х годов, когда Брэдбери начал писать рассказы, в Калифорнии уже сложился кружок писателей-фантастов, именовавших себя „Научно-фантастическим обществом Лос-Анджелеса“. В нём состояли тогда ещё мало кому известные Роберт Хайнлайн (1907–1988), Генри Каттнер (1915–1958) и Ли Брекетт (1915–1978). Они-то и стали старшими наставниками юного Брэдбери, вчерашнего выпускника школы, и не жалели времени на разбор его произведений».
Немного отвлекусь. В 1990 году я попросил Кира Булычёва дать что-нибудь из своих неопубликованных произведений для сборника «Послание Фениксу», в составлении которого я участвовал. Но все тексты Булычёва в те годы были нарасхват, а удастся ли получить для авторов серьёзные гонорары, мы не были уверены (и оказались правы, оригинал-макет книги у нас, горе-составителей, попросту украли, и о том, что она вышла, я узнал, увидев её в книжном магазине), и автор дал нам тексты, которые не взял бы никто другой. Как написал в кратком предисловии сам Кир Булычёв, это была «проза, написанная тогда, когда ещё не существовало Булычёва, а Можейко и не подозревал, что когда-нибудь увидит свои труды напечатанными». Писатель заметил, что эти тексты «могут оказаться поучительными для тех, кто сегодня вступает в литературу. Так тогда вступал я». И это было очень интересно и весьма поучительно – читать первые опусы автора, которого давно знаешь как признанного мэтра.
Примерно такие же чувства охватывают и при чтении книги «Мы – плотники незримого собора». Её открывает рассказ-зарисовка «Долой технократов!», подписанный псевдонимом Рон Рейнольдс и напечатанный в журнале Futuria Fantasia в августе 1939 года. Подумать только – Брэдбери тогда было 19 лет. Так вступал в литературу он.
Заглянуть в литературную кухню мастера, который тогда только набирал своё мастерство, позволяет и рассказ «Скелет». В сборнике «Тёмный карнавал» есть произведение с таким же названием и датированное тем же 1945 годом. Книга вышла в 1947 году и была переиздана в 2001-м с комментариями. Вот что рассказывает Брэдбери, предваряя этот рассказ: «У меня болело горло, я скверно себя чувствовал и отправился к врачу, а он, заглянув мне в глотку, сказал: „Ничего страшного, лёгонькое покраснение… Примите пару таблеток аспирина и ступайте домой, на приём больше не ходите“. Я ответил: „Как же, доктор, я ведь чувствую там мускулы и связки“. Доктор сказал: „Ну и что, в нашем теле вообще много всего, что мы обычно не чувствуем: локти, колеблющиеся рёбра, продолговатый мозг“. Когда я выходил из кабинета, я чувствовал в себе и колеблющиеся рёбра, и продолговатый мозг, и надколенники в придачу. Эти мысли не отпускали меня и дома, и я сказал: „Боже, а ведь у меня внутри СКЕЛЕТ“. Название было готово, я сел и написал рассказ. На это у меня ушло два дня».
Получилось странное, завораживающее читательское воображение произведение о человеке, который осознал, что внутри него скелет – ровно такой же, какие можно увидеть в фильме ужасов… И ужаснулся. Он испугался своего скелета и решил от него избавиться. И нашёлся умелец, который ему помог. И тогда герой рассказа превратился в растёкшуюся по полу медузу. Чем испугал свою девушку… В книге «Мы – плотники незримого собора» находим совершенно другую историю, явно навеянную тем же самым походом к врачу. Начало очень похожее, но финал совсем другой. Жена героя помогает ему пережить свой страх перед собственным скелетом и вообще своим телом, предложив… заняться сексом. И все страхи перед всеми телами сразу прошли.
Вообще надо сказать, что главный двигатель творчества Рэя Брэдбери – страх. А все его произведения – это преодоление этого страха. И в первую очередь – единственный фантастический роман «451 градус по Фаренгейту». Брэдбери описал мир и общество, которых боялся. Это такой вид литературной магии – описать то, чего боишься, чтобы его как бы сглазить, чтобы это страшное не случилось. Этот приём заметен и в самых первых рассказах писателя, и в нескольких поздних произведениях, написанных уже в XXI веке и завершающих сборник.
Кстати, в качестве названия для этого сборника – «Мы – плотники незримого собора» – переводчик и составитель использовал заглавие поэтического произведения Рэя Брэдбери. Сам же этот текст в книгу не вошёл. Так что нас ещё ждёт открытие Брэдбери-поэта.
«Нехорошее» слово «фантастика»
Ситуация с фантастикой в современном российском культурном обществе мне лично больше всего напоминает анекдот про то, как отец отучал Вовочку говорить «нехорошие» слова.
– Никогда не говори слово «жопа». Запомни: нет такого слова! Ты понял? Нет его – и всё тут!..
А Вовочка задумался и отвечает:
– Как-то странно выходит: жопа есть, а слова – нет! Вот и у нас примерно то же самое. Фантастика есть. Она по мере сил развивается, становится разнообразней, берётся за новые для себя темы. Всё больше проявляется интерес к фантастическому инструментарию со стороны писателей, которых принято считать авторами мейнстрима… Но вот это самое «принято считать» всё портит! Стоит только произнести в приличном литературном обществе «нехорошее», табуированное слово «фантастика», как тут же раздаётся хоровое «фи-и-и!», носики брезгливо морщатся, бровки гневно поднимаются вверх… И всё!..
Что всё? Ну, например, большинством голосов членов жюри престижных литературных премий произведение прокатывается. При этом не будучи даже прочитанным! Да-да! Иногда раздаётся критика в адрес «фантастических» премий: мол, голосуют за имена, не читая… А вы думаете, в жюри серьёзных мейнстримовских премий все всё прочитывают? Точно так же верят именам, издательским лейблам и сериям. И уж если книга вышла в «фантастической» серии, если хоть где-то в её аннотации фигурирует это «нехорошее» слово, то максимум, что ей уготовано, – это стараниями гибких умом и всё же читающих тексты членов номинационной комиссии прорваться в длинный список, ну, может быть, в короткий, если он, как, скажем, на «Большой книге», достаточно велик. Дальше – стоп! Стереотипы работают железно! То, что, скажем, у Татьяны Толстой, Ольги Славниковой и Павла Крусанова воспринимается литературной общественностью как достойное уважения расширение «серьёзным» автором ассортимента форм и приёмов, то же самое, скажем, у Андрея Лазарчука, Евгения Лукина и Олега Дивова – как смехотворная попытка беллетриста прыгнуть выше головы. А то, что если с книг этих авторов сорвать обложки и перечитать сами тексты, окажется, что все они уже давно играют на одном поле, – это признать серьёзные критики, от которых зависит погода в мире литературы, никак не желают.
А всё потому, что «фантастика» – это бранное слово. Лишнее доказательство тому – стремление некоторых издательств придумать для него эвфемизм. Когда мы хотим выругаться, но боимся в глазах утончённых эстетов про слыть грубиянами, мы говорим: «Блин!», или «Ёлки-палки!», или «Пошёл ты на хутор бабочек ловить!». А для того чтобы в приличном обществе поименовать всем известную часть тела, мы жеманно употребляем слова «член» или «прибор». Именно так же поступает издательство «Амфора», называя свою серию книг «История будущего», а «Форум» – продвигая термин «гиперфикшен». По сути, это та же самая фантастика! Те же яйца – только в профиль! Но – ура! – само табуированное слово не произнесено! А это значит, что есть шанс носикам остаться ненаморщенными, а бровкам не подняться на лоб… Увы, этот приём срабатывает не на все сто процентов – шансов попасть в короткий список престижной премии у такой книги больше, но стать лауреатом – всё равно нет. Ситуация сложилась патовая.
Обратимся к зарубежному опыту. Когда-то английские и американские критики говорили о «гетто», в котором находится их фантастика. Однако примерно полвека назад всё изменилось. Пришла так называемая «новая волна» – поколение писателей, значительно расширивших само понятие фантастики, скрестивших её с литературой абсурда, добавивших структурализма и прочих достижений культуры ХХ века. Их имена нам хорошо известны: Филип Дик, Роджер Желязны, Сэмюел Дилэни, Брайан Олдисс и др. «Утоптанную» ими площадку в 80-е годы ещё больше расширили «киберпанки» и «гуманитарии», а также неорганизованные постмодернисты от фантастики, пришедшие позднее.
Увы, в России подобного не произошло. Нечто подобное готовила «четвёртая волна». Они хотели «сделать из фантастики литературу». Но перестроечный вал дурной переводной литературы смёл их – сейчас большинство их не пишет фантастики, а если и пишет, то не делает погоды… Впервые в истории российской фантастики была прервана нить прямого наследования. Новая формация писателей как бы начала всё с нуля – с боевика, с космической оперы, с откровенных приключений. И как результат – российская фантастика утратила свой культурный авторитет, тот, что был некогда заработан братьями Стругацкими и их непосредственными учениками.
Кто же виноват? Винить писателей бессмысленно: они пишут как умеют и по мере сил дрейфуют в сторону максимальной востребованности. Стараясь угодить невзыскательным вкусам, издатели «заужают» само понятие фантастики. За последние пятнадцать лет «карта страны Фан тастика» заметно уменьшилась. То, что когда-то ею считалось и как раз было самым передовым, самым экспериментальным и интересным, оказалось «за границей». Но свято место пусто не бывает – эти территории начали «осваивать» авторы мейнстрима, в меньшей степени ориентированные на коммерческую прибыль, чем фантасты.
Российская фантастика сама отдала все свои самые «перспективные» земли, сама загнала себя в «гетто», из которого так стремилась вырваться англо-американская фантастика полвека назад. И теперь у большинства представителей основного потока литературы само это слово ассоциируется не с Гоголем и Булгаковым, не с научно-философскими изысканиями Ефремова и не с социально-психологическими загадками Стругацких, а с лёгким приключенческим жанром.
Тут сам собой напрашивается второй проклятый вопрос: «Что делать?». Вернуть утраченный авторитет труднее, чем потерять его. Нужно время. И нужно возвращать «отданные территории». Нам всем, кто связан с фантастикой, вместе необходимо «разминать» это понятие, развивать его. Иначе оно так и останется в категории табуированных, не принятых в приличном обществе.
Случай – псевдоним Всевышнего
Два доктора наук в одном мультфильме. Предисловие к изданию романа Кира Булычёва «Посёлок» с рисунками Анатолия Фоменко
Роман «Посёлок» в творчестве Кира Булычёва стоит несколько особняком. Массовый читатель в основном знает адресованные детям и подросткам повести о приключениях непоседливой «девочки с Земли» Алисы Селезнёвой, а также остроумные комические истории из жизни города Великий Гусляр, который по непонятной науке причине облюбовали «пришельцы из космоса, избравшие Землю целью своего путешествия». «Посёлок» – роман не детский и тем более не юмористический. Хотя его главные герои – молодые люди. И остроумных моментов в нём хватает; чего стоит хотя бы история с инопланетным животным, которого называют козлом, а оно оказывается козой и приносит козлят…
«Посёлок» – это сложное философское и социально значимое произведение. Оно о том, как люди теряют свои корни, а потом мучительно возвращают их себе. Этот роман о том, как земляне теряют связь со своей родной планетой, а потом восстанавливают её. Это произведение про обретение корней, про невероятную важность и сложность этого процесса.
Неудивительно, что столь необычное произведение привлекло внимание одного из самых необычных советских мультипликаторов – Владимира Тарасова. Он всегда отдавал предпочтение фантастическим сюжетам и комиксовой изобразительной стилистике. И это сделало его мультипликацию актуальной и сегодня. Даже ролик о необходимости соблюдать правила дорожного движения он решил как полную гэгов историю о ковбоях в городе. Его визитная карточка – мультновелла о том, как незадачливый художник учил инопланетянина напевать без фальши лирическую мелодию Нино Роты из фильма «Крёстный отец»…
Получасовой мультфильм «Перевал», поставленный по первой части романа «Посёлок», получился ещё более необычным, чем роман Кира Булычёва. «Перевал» вполне читается как полноценное произведение, в 1980 году он печатался в журнале, а в 1983-м вошёл в одноимённый сборник повестей. И только в 1988 году вышел полностью роман в двух частях «Посёлок».
На первый взгляд довольно смелым, но, как оказалось, весьма удачным ходом было решение использовать в видео ряде мультипликационной картины графические работы Анатолия Фоменко, профессионального математика и историка-любителя, создавшего вызвавшую множество споров «Новую хронологию». Владимир Тарасов гордо хвастался: мол, у него на фильме работают два доктора наук – как известно, Кир Булычёв, он же Игорь Всеволодович Можейко, был доктором исторических наук, а Анатолий Фоменко уже тогда был доктором математических наук.
Как же собрался столь необычный и представительный творческий состав?
«Во многом всё получилось случайно, – рассказывал Тарасов. – На фрагмент, тогда ещё только фрагмент, из романа Игоря Всеволодовича я наткнулся в журнале „Знание – сила“, и он меня очень заинтересовал. Там были такие нотки, которые меня всегда теребили. Это разговор о взаимоотношении человека и космоса, об одиночестве человечества в этом огромном мире… Надо было найти художника, который бы создал соответствующий видео ряд. Я очень верю в такое понятие, как „Его Величество Случай“. Кто-то из великих замечательно сказал, что Случай – это псевдоним Всевышнего, когда Он не хочет засветиться. И как я случайно наткнулся на публикацию Кира Булычёва, так же – уже не помню, каким образом – мне попала в руки книжка по математике. Хотя я крайне далёк от точных наук. И в этой небольшой брошюрке помимо умных теоретических концепций были иллюстрации – графические изображения различных математических формул. Я очень удивился и решил посмотреть, кто же сделал эти иллюстрации… Они были очень выразительными, чёрно-белыми… Я выяснил, что и автор этой тоненькой книжки, и автор иллюстраций в ней – человек по имени Анатолий Тимофеевич Фоменко. Он уже тогда был профессором МГУ, а по вечерам занимался историей».
Да, профессор Фоменко уже в 1980-е годы был культовым персонажем в кругах студентов физико-математических вузов, его рисунки передавали из рук в руки, копировали на первых копировальных машинах, сканировали на первых попавших в Москву сканерах и распечатывали на первых принтерах.
«Уже познакомившись с Анатолием Тимофеевичем, я как-то приехал в его скромную квартиру где-то на окраине Москвы, – продолжает Тарасов. – И на стенах его рабочей комнаты я увидел большие бумажные простыни с какими-то датами, с какими-то надписями, скажем: „Карл XII, Иван Грозный…“ И он мне рассказал о своей теории „Новой хронологии“, о том, что все даты, по его мнению, сдвинуты лет на 300–500. К этой мысли он пришёл, используя метод математического анализа. Потом это всё было изложено в его знаменитом, довольно скандальном издании. Это очень любопытно, будоражит воображение… И вот этого человека я пригласил, чтобы использовать его как художника, для того чтобы проиллюстрировать произведение Кира Булычёва. Специальных иллюстраций к произведению Булычёва Фоменко не делал. У него уже был набор работ, которые он рисовал для себя, и я, увидев уже довольно обширный запас вещей, постарался осмыслить, что из того, что уже есть, можно использовать как иллюстративный материал, чтобы создать определённую атмосферу, создать мир посёлка на далёкой планете, на которой произошла катастрофа, а теперь происходит прорыв молодого населения к своим корням, попытка выйти на связь с Землёй. По-моему, иллюстрации Фоменко очень хорошо легли на то, что было написано Киром Булычёвым. Он не очень хорошо это воспринимал, он писал об этом, но конфликтов не было».
Так получилось, что у этих двоих незаурядных творческих личностей, встретившихся на одной мультипликационной картине, были диаметрально противоположные взгляды на историю. Доктор исторических наук Игорь Всеволодович Можейко наотрез не принимал теории доктора математических наук Анатолия Тимофеевича Фоменко. При всём при том оба эти человека были творческими личностями и учёными очень широких взглядов, с уважением относились к мыслям и творчеству друг друга, несмотря на непримиримость их научных позиций.
«Обычно в мультипликации творческая группа – это группа единомышленников. Мы с ними иногда встречались вместе, обсуждали разные темы… – также вспомнил Тарасов. – Предположим, за столом, и между ними обязательно вспыхивал спор. Было очень интересно слушать их диспут по поводу истории как таковой. Каждый из них стоял на своей позиции…»
Как бы то ни было, но получилось незаурядное произведение о культуре, без которой немыслимы люди. Огромное впечатление производит сцена, в которой герои Кира Булычёва идут по снежной пустыне, звучит песня Александра Градского на стихи Саши Чёрного, звучит романс Александра Вертинского, звучит закадровый голос Александра Кайдановского, а на скалах, которые проплывают мимо, проступают графические работы Анатолия Фоменко… Культурные пласты сталкиваются и вступают в синтез, и в результате этого синтеза возникает связь между людьми, потерянными в далёком космосе, их и родиной – планетой Земля.
Эта маленькая короткометражная картина стоит многих полнометражных лент.
Тексты вошли в книгу публицистики Андрея Щербака-Жукова «Мой Кир Булычев, мой Рэй Брэдбери и другие мои писатели». Книга представлена издательством ИСП на ММКЯ-2024.