она снова здесь? Снова у меня в голове? В зеркале никто, кроме самой Райны, не отражался. – Соберись! Ты Марго, забыла? Ты уже не та девчонка, которой была раньше…
– Он меня не помнит, Дора, милая, не помнит.
Хриплый шепот, а глаза горящие и больные, как у безумца.
– Помнит. Но это не значит, что любит и тут же бросится обниматься, поэтому веди себя прилично. Расчеши волосы и выходи наружу.
– Не хочу… Я боюсь.
– Все на свете чего-то боятся. Но все на свете что-то делают. Иди!
– Не могу…
Еще никогда раньше Райна не чувствовала себя настолько слабой. Ей забылось все: что она когда-то собиралась в поход, что хотела попасть на озеро, причина визита гостей – ей помнилось лишь то, что сейчас он в гостиной. Прямо. Сейчас. И ей до боли во всем теле хочется его обнять. Хотя бы прикоснуться, хотя бы еще раз посмотреть на него.
– Я – жалкая.
– Ты, – зазвучал откуда-то раздраженный голос почившей старухи, – давно уже не та девчонка, которой была.
– Я – размазня.
– Ты – Марго Полански. И не важно, кем ты была раньше, – подними голову, вздерни подбородок и иди уже встречать гостей!
– Я…
Невидимая Дора, как и при жизни, и после смерти оставалась непреклонной.
– Ты – одна из самых богатых женщин на Уровне. Вот и веди себя достойно!
– Я… хорошо. Я… пойду…
– Иди!
– Пошла.
И Райна, натянув на лицо маску полурадушной-полуравнодушной хозяйки, деревянная снаружи и распадающаяся на части внутри, заставила себя выйти из ванной.
(Chris Wonderful – When You Come Home)
Она не видела остальных – только его. Его лицо, окутанное расплывающимся, расфокусированным, как объектив камеры, фоном. Сидела в кресле – застывшая, замершая, – сидела безо всяких в голове мыслей – просто смотрела.
Она могла бы смотреть на него вечно. Вокруг могли бы создаваться новые Вселенные и распадаться старые, могли бы плыть мимо облака и ветра, могли бы вспыхивать и гаснуть звезды, а она бы все смотрела. Тысячекратно сменили бы друг друга времена года, рухнул бы этот мир и создался новый, а она бы все сидела тут – напротив него, способная различать лишь его лицо.
Те же самые губы, те же глаза… шрам на виске. Ей хотелось улыбаться.
К ней обращались с какими-то вопросами, но Райна едва ли слышала их.
– Мисс Полански, мы – служащие отряда…
Какого-то отряда… специального назначения – ей показывали печати, знаки, жетоны.
– Мы подходим вам.
Подходят. Да, подходят. Ей сейчас подходят все,… кто угодно.
Аарон. Те же стального цвета глаза, неулыбчивый рот.
– Договор уже составлен. Вы понимаете, что затраты будут большими?
Что? Затраты? Мисс Марго Полански просто кивала – она все понимала, на все соглашалась.
– Три с половиной миллиона в сумме. Вас устраивает?
– Да, устраивает.
Кажется, она постоянно теряла нить беседы. Вместо того, чтобы думать о нужном, не могла отвести от Аарона глаз – нежно ощупывала взглядом его фигуру, руки, плечи, шею… Касалась щекой уха, тихонько терлась о щетину.
Аарон.
Ей хотелось рыдать. Нельзя, нельзя рыдать…. Потом. И подходить к нему тоже нельзя, нельзя говорить, как сильно любит его. Только открывать и закрывать рот – немо рассказывать все то, что скопилось в душе.
– Наш стратег покажет вам карты, о которых вы просили. Поход будет сложным, понимаете? Вы должны будете исполнять все наши приказы – беспрекословное подчинение.
Да, хорошо, она согласна.
Все это говорил сидящий в центре человек – высокий, жесткий, с холодным взглядом. Рядом с ним вообще сидел кто-то страшный – в плаще, с черными глазами и длинными волосами. В другое время она бы напугалась прихода таких гостей, но сейчас ей было все равно – для нее в комнате находились не трое, а только один.
– Аарон, покажи мисс Полански карты.
Между ними стоял стол. Вот к нему и подошел человек, присутствие которого превратило ее в мраморную статую, – развернул какие-то бумаги, разложил их на столе, расправил, разгладил – она смотрела на его руки, пальцы…
А потом увидела кольцо. И едва не завизжала – не зарыдала мысленно:
«Дора, он… он…»
«Сиди тихо. Не смотри на кольцо…»
«Я не пойду, не пойду в этот поход! Он мне не нужен! Ничего больше не нужно…»
«Не глупи! Пойдешь!»
«Не пойду!»
Чужой. Аарон чужой. Он уже кому-то принадлежит. Теперь никогда не обнять, никогда даже в мыслях не позволить себе приблизиться к нему.
Ей что-то показывали, объясняли, просили посмотреть на точки – она делала вид, что смотрела. Подошла ближе и старалась не быть здесь, не чувствовать и не дышать – на безымянном пальце Аарона блестело кольцо. Не ее – чье-то.
Стояла рядом и крошилась на куски.
Не пойду.
«Пойдешь!»
– Мисс Полански, с вами все в порядке?
Она ведь не плачет? Нет, глаза ведь сухие? Темноволосый мужчина в плаще уже стоял рядом, смотрел вопросительно.
– Да, в порядке.
Не пойду.
– Когда бы вы хотели отправиться в путь?
Не пойду.
«Пойдешь!»
«Зачем? Дора, зачем я пойду? Теперь…»
«Потому что не все в этом мире очевидно. Все еще может быть не так, как кажется…»
«Я не верю…»
«Зато верю я. Ты пойдешь. Ради меня».
«Ради тебя я его нашла. Все, я свободна».
«Ты пойдешь ради меня. Обещай!»
«Зачем?»
– Мисс, с вами все в порядке?
«Обещай!»
«Не могу».
«Обещай!»
«Я…»
«Обещай!»
«Обещаю».
Райне хотелось свернуться в баранку на полу. Какой поход? Зачем он ей теперь?
А Дора уже исчезла.
– Мисс Полански, так что – мы беремся за эту работу? Вы согласны подписать договор?
Да, наверное. Она больше ничего не чувствовала. Что-то подписала, как обычно, не глядя, смотрела сквозь стены. Сама не поняла, зачем произнесла деревянным голосом:
– Выходим как можно скорее. Хорошо?
– Как скажете. Мы с вами свяжемся, как только завершим все приготовления.
И они ушли.
Все.
Забрав с собой огонек из ее души, который навсегда приклеился к отблеску на тонком ободе золотого кольца.
– Не все в этом мире очевидно, так, Дора? А что здесь неочевидного – он отдал свое сердце другой. ДРУГОЙ!
Она впервые сидела не на шезлонге, а на парапете. Никогда раньше не приближалась к краю террасы – боялась, – а сейчас не испытывала ни грамма страха, одну лишь едкую и безнадежную горечь. Настоящее, достигшее пределов отчаяния горе.
– Он помнил мое имя, но не меня… Зачем ты взяла с меня это обещание, зачем?!
Райна не замечала того, что кричит, – ее халат и волосы трепал ветер, по щекам текли не слезы – боль.
– Зачем мне теперь туда идти? Даже если я смою с тела шрамы, я никогда уже не смою их с души. Может, мне нанять сенсора? Как ты и говорила? Стереть эту гребаную память и никогда больше не вспоминать о нем? А-а-а? Ты ведь так советовала?
Дора молчала.
Дора исчезла.
А по перекрестку мелкими точками ползли машины; Райна стеклянными глазами смотрела вниз.
– Она рассматривала тебя так пристально, как обдолбанная.
– Может, и правда, была под кайфом? Приняла пару таблеток перед нашим визитом.
– Зачем бы это ей?
– Наркоманка?
Канн не слушал друзей, он думал о другом – о том, что она подписала бумаги, даже не взглянув на них. Не думая, не спрашивая их имен, согласилась выбросить на ветер три с половиной миллиона долларов. Вот так просто.
Все верно – уже не Райна. Марго Полански. Потому что та Райна, которую он помнил, так бы не сделала.
А он помнил ее.
Все это время. Иногда задумывался, почему, и никогда не мог найти ответа – просто помнил. Несмелой, неуверенной, постоянно чем-то напуганной, но честной и искренней. Той, которая, оказавшись в его доме – чужом для нее доме, – сумела наполнить старую хибару, которую он снимал, теплом.
Девенпорт. Тогда у него не было ни постоянной работы, ни желания ее искать – Канн перебивался разовыми заказами. Старался не лезть в криминал, и потому ходил по грани – за честную платили мало. Жил один, богатств копить не спешил – сразу тратил то, что зарабатывал, и мало о чем горевал. Хотел одного: стать лучшим в своей профессии, а потому много читал, учился, анализировал, тренировался.
И уж точно не мечтал ни о долгосрочных отношениях, ни о том, чтобы жить с кем-то под одной крышей.
А пришлось.
В ту зиму старина Барни – жадный до денег и скользкий типок, который приторговывал наркотиками, – провернул неудачную сделку, попался на краже, сбежал и залег на дно. Сам исчез, а подружке своей оставил записку: «Если я исчезну, позвони по этому номеру, и о тебе позаботятся».
Угу. И оставил его – Канна – номер. Его, потому что Канн тогда был ему должен.
И Райну пришлось временно взять к себе.
– Аарон, мы куда-то торопимся?
Водитель, потонувший в воспоминаниях, бросил взгляд на спидометр – сто семьдесят километров в час. Он всегда водил быстро, если злился или расстраивался.
А он расстроился.
Почему? Ведь отпустил ее тогда на все четыре стороны, даже думал, что благополучно забыл. Нет, несколько раз порывался отыскать – проверить, все ли у нее в порядке, устроилась ли в жизни, не попала ли в беду? Ведь Рейка – как он ее тогда называл, – всегда во что-нибудь вляпывалась. И каждый раз сдерживал себя – с ней все хорошо: он снял для нее однокомнатную квартиру, одел, снабдил деньгами и нашел работу.
Рейка. Райна Вильяни.
Дурочка, теплая дурочка. Она боялась его и все равно постоянно совала свой любопытный нос в его кабинет – лезла с разговорами, путалась под ногами, готовила ему еду, пекла торты. И он привык. Осознал это позже, когда она ушла.
Следом не пошел лишь потому, что так и не смог поверить в то, что у них может быть совместное будущее – не был готов к отношениям. И какое будущее может быть у молодой пустоголовой девчонки и волка-одиночки? Никакого.