– Что, на Уровне не работали телефоны?
– Работали. Я не мог позвонить.
«Не мог? Или не хотел?» – вопрошали ее зеленые глаза. Идеальный, как и всегда, макияж, прикрывающий и эмоции, и душу.
«Откуда было звонить, – думал Аарон, – с Магии? Или из Черного Леса? С Уровня на Уровень не позвонить – нет таких аппаратов». Ах да, он, кажется, забыл сказать ей, что может путешествовать так далеко.
Вот был бы повод похвалиться перед подругами…
Дались ему эти подруги.
– Мог бы сказать, что с тобой все в порядке, сообщить, как ты и где.
– Не мог, – повторил Канн. «Или не хотел», – встретил ее взгляд своим, жестким.
Мила отвернулась к окну; он заметил, что стакан в ее руке дрожит. Затем она посмотрела на него с нервной улыбкой:
– Ты ведь хочешь мне что-то сказать, да? Что-то… неприятное.
– Да, – он не стал ходить вокруг да около. – Давай… расстанемся.
Слова прозвучали, как пистолетный выстрел в тишине. Запах пороха, необратимые последствия и душащая обоих тишина.
А потом она усмехнулась. И в этой усмешке прочиталась душевная боль; он чувствовал себя полным козлом. Однако как еще строить разговор, если не прямо? Врать, выживать ее из-под крыши, ждать, пока сама примет решение, даст ему пощечину и соберет чемоданы? Не по-мужски это, неправильно.
– Я… – ее пальцы с идеальным маникюром теперь дрожали еще сильнее, – плохо готовила? Чем-то не угодила тебе? Мало убиралась, делала что-то не так? Недостаточно хорошо ублажала тебя в постели?
Последняя фраза прозвучала и вовсе неприятно – болезненно для обоих.
– Мила, не надо. Ты… – хотел добавить «всем мне угодила», но понял, что в этом случае точно выставит себя полным дураком, – продолжил иначе: – Ты хорошая.
Она рассмеялась неестественно и зло.
– Так говорят всем, с кем прощаются, да? «Мила, ты хорошая! Но только иди, ладно?» Аарон, что случилось с тобой за время отсутствия? Что заставило тебя принять такое решение? Если уж хорошо готовила и «ублажала».
– Просто не люблю, – ответил Канн коротко, как рубанул топором по канату. – Прости.
А на ее лице одна за другой сменяли друг друга эмоции – удивление, недоверие, разочарование, печаль, удрученность, злость.
– Раньше любил, а теперь не любишь?
Он не любил ее и раньше. Но почему-то позволил с ним жить, зачем-то согласился надеть на палец ее кольцо.
– Давай не будем, хорошо? Обойдемся без драмы.
Не бывает прощаний без боли. Прощаться больно даже с тем, кого не любишь. Потому что, если любишь «не так», то козел, если не любишь совсем, то козел еще больше. Он уже понял, что козел в любом случае, – так чего тянуть?
– Без драмы?! – с нее в один момент слетела вся культурность; возмущенно дрогнули золотые локоны. – Я сутками здесь горбатилась – старалась, чтобы все блестело, сияло и переливалось! Чтобы у тебя всегда было что поесть и попить, чтобы был сыт и доволен. В кабинет твой заходила только на цыпочках, от половины того, что любила, отказалась, друзей твоих терпела!
Он достал из кармана золотое кольцо и положил его перед собой на стол. Произнес тихо, но жестко:
– Вот и не терпи больше. И не отказывайся от того, что нравится.
Полный бешенства взгляд из-под длинных, накрашенных тушью ресниц, сжатые в ярости губы. Она сгребла кольцо пятерней и тут же бросила его ему в лицо. Попала в лоб – он не стал прикрываться ладонью.
– Подонок!
И тебе только хорошего. Жаль, что без драмы не обошлось.
Кольцо упало на пол, встало на ребро и укатилось под стол.
– Сволочь!
Жаль. Он не хотел, чтобы больно… Но не больно, наверное, не бывает.
– Когда ты в следующий раз позвонишь мне, я не возьму трубку, понял?!
Он понял. Он сидел молча – знал, что извиняться бесполезно, а говорить, что звонить не собирается, не стоит точно. Лишь сморщился, как от зубной боли, когда по полу агрессивно и звонко процокали к выходу из кухни каблуки модных туфель.
«Зачем, – спросил себя мысленно в который раз, – в доме, где должно быть тепло и уютно, носить каблуки?»
Чтобы собрать вещи, ей понадобилось около часа; вызывая такси, она демонстративно не смотрела в его сторону.
«Ты еще пожалеешь… – немо упрекала его ее напряженная фигура – вздернутый вверх подбородок, неестественно ровная осанка. – Пожалеешь, вот увидишь!»
– Мне машину на ближайшее время…
Наверное, стоило бы предложить подбросить ее до дома, но он не предложил – знал, что любая фраза теперь станет острой иглой, которая проколет наполненный дерьмом пузырь. И тогда польется «я тебя любила…», «я на тебя столько времени потратила…», «да как ты мог!»
Как? Он бы и не мог, если бы не одно «но» – чего он точно «не мог», так это жить с нелюбимой женщиной дальше.
Когда распускающая вокруг себя волны праведного гнева Мила выкатила за дверь огромный чемодан, Аарон тяжело вздохнул, потер небритую щеку и с непонятной полувеселой грустью подумал о том, что теперь может курить прямо на кухне.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, ключи она с грохотом бросила на тумбу.
Вот и все. Лягушку он съел. Неприятную на вкус, горькую и ядовитую.
Едва не подавился.
Зато теперь может спать в своей спальне, шерудить по кухонным шкафам в поисках знакомого на вкус кофе, заполнять пепельницы окурками доверху и без угрызений совести засиживаться в кабинете допоздна.
А еще он может привести сюда Райну.
Странная мысль – дикая и притягательная одновременно. Интересно, ей бы здесь понравилось?
«Не позволю жить с уродом. Никому не позволю».
Она не придет.
На кухне тихо – слишком тихо. Не гудел холодильник – специально купил новую модель (беззвучную), – не тикали часы, не слышалось ничьих шагов. Вновь «холостяк». Возможно, до конца своих дней.
Исходил длинными безответными гудками номер Райны; Канну стало грустно.
До половины второго он пролежал на кровати, затем поднялся, покурил, вновь натянул на плечи Баалову куртку (все равно возвращать и одежду, и авто), вышел за дверь и сел в чужую машину.
Через минуту уже ехал в сторону Реактора.
– У тебя есть пять минут.
Начальник оказался на месте. Жесткий и прямой, как лист металла, совершенно неулыбчивый. В руках он держал какой-то документ. Канн подумал о том, что бумажные листы представителям Комиссии не нужны – им хватало виртуальных экранов, – но обычные бумаги делали их похожими на людей.
Пыль в глаза. Был бы человеком, не отправил бы их к сухому озеру.
– Это было нечестно, Дрейк.
Голос Аарона прозвучал хрипло – выдал всю гремучую смесь клокочущих внутри чувств.
– Что «нечестно»?
Человек в форме на него даже не смотрел.
– Посылать нас к тому озеру.
– Да? А я думал, честно.
– Как можно было? Отправить своих в такой трудный поход для того…
Дрейк не дослушал, перебил:
– В тот поход просился ты сам, так мне помнится.
– Сам. Ладно! Но зачем было писать в приговоре Райны, что озеро ей поможет? Для чего?!
– Не помогло?
Канн покраснел от злости.
– Не помогло!
– Почему?
Кажется, Начальник его даже не слушал. И уж точно бровью не вел от того, что подчиненный сочится гневом из-за чьей-то «несправедливости».
– Потому что в нем не было воды! Вот почему! – кажется, он орал. – Потому что мы едва дошли до этого места, едва выжили, чуть кости не сложили в Черном Лесу, а потом…
Ему вспомнилась лежащая на дне сухого каменистого кратера Райна. И вновь живот скрутила боль.
– А что потом?
Дрейк Дамиен-Ферно поражал. Он один умел задать вопрос таким тоном, будто не выслушивал жалобы на жизнь, а интересовался тем, что произошло в сериале, который он пропустил по телевизору накануне.
– Потом! Дрейк! Там не было воды! Она шла, надеялась, терпела все сложности, верила, что после этого похода все изменится. Верила! А что получила в итоге?!
Еще чуть-чуть, и он вспыхнул бы ярким пламенем. Взорвался бы прямо в этом чертовом пустом кабинете, изошел бы на едкий дым, разлетелся бы на кусочки!
Дрейк на этот раз соизволил поднять глаза – бросил на стоящего напротив человека такой презрительный взгляд, что тот разом заткнулся. Лишь побагровел еще сильнее.
– Кажется, ты меня невнимательно слушал, Канн. Что я говорил тебе тогда, в ресторане?
Что? Аарон судорожно пытался вспомнить. Говорил, что озеро существует, говорил, что дойти можно, дал карты…
– Я говорил, что запер в этом месте энергию. Похожую на воду. Создал антураж в виде озера, чтобы было красиво. Говорил, что энергия эта похожа на воду. Похожа! Иногда она видна, а иногда…
И он позволил стратегу самому додумать концовку.
– Не видна? – спросил тот хрипло и окончательно опешил. – Так она просто… была… не видна?
– Ты и дальше будешь тут стоять или уже дашь мне поработать?
Аарон с глупым видом смотрел на зажатый в руке Начальника лист бумаги – поработать над этим? Так в озере… на самом деле была вода? Только невидимая? И это значит, что Райна…
– Так… ее шрамы…
– Канн, иди уже отсюда! – на этот раз взорвался Дрейк. – Все уже понял? Или еще не все?
– Все, все… я понял.
И стратег выбежал из кабинета, как пацан, едва не сшибив угол, едва не сорвав с петель дверь.
Райна! Райна! Он должен позвонить Райне!!!
Ланвиль.
Небо хмурилось с самого утра; Райна шагала, не останавливаясь. На ногах кроссовки, на плечах тонкая курточка и рюкзак. С ним привычнее.
Город вот уже час умывался дождевыми струями, блестел лужами, проливался на прохожих сверху и окатывал брызгами из-под шин. Сыро, свежо, прохладно. Мокли под прозрачными крышами автобусных остановок люди, мокла ткань разноцветных зонтиков, дороги и мостовые. Качалась битая каплями листва.
Несколько раз Райна замирала у окон, принадлежащих офисам агентств путешествий, – рассматривала цветные фотографии с незнакомыми местами, вчитывалась в горящие предложения, шептала названия незнакомых городов – станут ли они ей интересны после?