Карш сомневался, что всякая девчонка мечтает быть шлюхой, даже элитной. Но не стал возражать. Всё-таки Талламиль говорила о мечте стать принцессой, а не путях её достижения.
— Мы восхищались и ненавидели её. Восхищались ведь она давала надежду, и ненавидели ведь теперь каждый богатый ублюдок желал хоть на ночь стать Орму. Каждая из нас играла роль Илламиль, мы даже имена выбирали похожие. Вот только я сомневаюсь, что Орму творил со своей супругой то, что доводилось пережить нам.
Талламиль припала к бутылке и несколько раз моргнула, загоняя обратно подступившие слезы.
— Не все пережили. Не все возвращались, если их отправляли в Песью Башню, а кого-то выкупали насовсем. И тогда мы придумывали новые сказки о счастливом конце для них. Сказки, единственное, что спасало. Их мы пересказывали чаще всего, ими мы отгораживались от реальности.
— Ты знала Илламиль?
— Видела пару раз. Она была слишком хороша, чтоб делить с нами трапезу и секреты. Но все знали, что ей повезло получить дар.
— Дар?
— Это когда девушку выкупает полностью для себя кто-то один.
— Эта история известна всему Аббарру, как Орму выкупил силурийскую красавицу.
— Не Орму, — покачала головой Талламиль. — Никто не знал его имени. Он присылал ей огромные букеты лилий. Он был могущественен, наделён властью и поговаривали, что сам некогда был продан из Силурии в Аббарр. Словно все дороги мира ведут в эту проклятую пустыню.
— А где началась твоя дорога?
Девчонка скривилась:
— На одном из северных островов, парящих в небе, в забытом богами местечке Рагкаэр, что значит Долина трёх камней. Три камня — это три горы, с одной видны лишь бескрайние волны океана, с другой убегающая вереница небесных островов, а с третьей — белые шапки Севера. Говорят, стылые земли нам ближе силурийской знати. Так оно и есть. Даже названия и имена были не столь певучи, скорее как застрявшая в горле кость или ворчание камня, да перезвон горного ручья. Вот там, в доме из камня и дерева жила девочка Альта. Она не могла похвастаться кровью старшего или младшего нобеля, наследием рубиновых шахт, но ей досталась красота, которой позавидовали более именитые элвинги. Ее отец возделывал землю, не участвовал в политических играх и даже носа не совал в столицу. Но это все не уберегло его от тяжелой болезни и неминуемой смерти жены, и свалившегося от неё наследства: трёх детей и непомерных долгов. Отцу удалось не растерять первое и приумножить второе. Игры, залоги, выпивка... Альта была старшей из всех, и когда в дом постучался лихвач, первое что он оценил это красоту девочки: остальное-то богатство семьи давно было продано.
Талламиль рассказывала свою историю так, словно это произошло с кем-то другим. Будто эта была одна из сказок, которые девочки шепчут куклам перед сном. Вот только Карш знал, что в этой истории будет слишком много чудовища и ни одного рыцаря в сверкающих доспехах, спешащего на выручку Альте.
— У нас могли забрать всё. Отправить отца на шахту, а младших в приют. У меня не было выбора, — отстранённо произнесла элвинг и замолчала.
— Кто привёз тебя в Аббарр?
— Имперцы, работорговцы, — девчонка задумалась. — Лихвач свёл меня с «нужными» людьми. Таких, как я, было не мало. Весь путь был как в тумане из-за качки и духоты, но нас никто не трогал. Лишь опаивали снотворными отварами, чтобы вели себя тихо. Не плакали. Не портили вид товара... Сознание прояснилось лишь в «Силурийской Лилии».
Талламиль разгладила складки на покрывале кровати:
— На краткий миг я проснулась принцессой, — она улыбнулась воспоминаниям с горькой тоской. — Под расшитым пологом на снежных простынях. Меня накормили, отмыли, нарядили в красивые одежды, и я уже было подумала, что сказки не врут. А затем продали с торгов и клеймили как животное.
Тилламиль откинула волосы, обнажив шею:
— Пылающий лепесток и треугольник трёх башен — тавро элитного товара, дороже нас только белоснежные кайрины и ветераны арены. Белый, пока твоё тело принадлежит Аббарру и чёрный, когда долг будет уплачен. Знаешь, я ведь давно оплатила долг отца и свою вольную. Орт совершил уже оборот, как я свободна. Первым делом я выкрасила волосы в чёрный и отправилась на Лантру. Никто не смотрел на меня как на шлюху, никто не знал моей истории. Я добралась до Рагкаэра, подошла к плетёной изгороди, и верный пёс кинулся мне на встречу. И тогда из дома вышел мой старик, я хотела окликнуть его, но он лишь улыбнулся и спросил: «Вы кого-то ищите?». Мой отец не узнал меня. «Этот пёс был любимцем моей дочери», — кивнул он на льнувшего к моим ногам зверя. «А что с ней стало?», — спросила я. И знаешь, что он ответил? Он сказал, что его дочь умерла, и даже указал место, где стоит могильный камень.
Бутылка опустела и элвинг поставила ее на пол.
— Я дошла до того камня, и прочла выбитое на нем имя, некогда принадлежавшее мне. А после вернулась к старику и купила за пять золотых пса. По «дракону» за каждый год, что он ждал. — элвинг горько усмехнулась. — Единственная любовь, которую можно купить.
Карш подавил желание встать и подойти к элвинг, обнять, утешить. Девушка благодарна кивнула. Она давно перестала жалеть себя и не просила жалости от других.
— Иногда мне кажется, что отец узнал меня, но не смог принять. Как бы оно не было, Альты больше нет, а дом Талламиль тут, в городе, где место найдётся для всякого изгоя, где можно купить новую жизнь, оплатив старой.
Элвинг прищурилась и улыбнулась. Поднявшись с кровати, Талламиль сделала шаг к Каршу, села к нему на колени, взяла его лицо в свои ладони и подарила жаркий поцелуй, неистовый, страстный, словно последний перед концом мира.
— Знаешь, ты был не прав дважды, — Карш чувствовал дыхание элвинг. — Это были одни из самых тяжелых «драконов». Отдавать тело учишься быстро, а вот выворачивать душу и вспоминать, кем ты был до всего этого... Но, я благодарна тебе, что напомнил мне и освободил от этого груза. Может, однажды, и у моих ног будет плясать зелёное пламя, и простираться золотые пески.
Элвинг коснулась губ Карша, и в этот раз поцелуй был робок и невинен, как легкое порхание бабочки у свечи.
— Я отдаю тебе мою прошлую жизнь. Продаю последнее воспоминание о той, кем я была.
Элвинг встала и обошла биста.
— А второй раз? — спросил Карш. — В чем я был не прав?
— В том, что хочешь лишь услышать мою историю, — усмехнулась элвинг. — Твоё тело явно желало большего.
Талламиль замолчала и добавила с лёгкой грустью:
— Повезло той женщине, что держит в ладонях твоё сердце, Караванщик.
Карш не обернулся когда щелкнул замок, и дверь закрылась за элвинг. Он знал, что три «дракона» со стола исчезли. Знал, что вряд ли запишет эту историю, но никогда не забудет. А ещё он знал, что Альта жива. В глазах того пса осколки прошлой жизни. И каждый раз он напоминает Талламиль, кто она есть, а ещё о том, что для собаки нет значения, как зовут его хозяина, и какой груз несёт новое имя. Беззаветная любовь видит лишь сердце.
Карш поднялся на самый верх здания таверны, вышел на открытую террасу и окинул взглядом город. Звезды неспешно плыли по бархату ночи. До восхода было ещё далеко. Карш прищурился и посмотрел на восток. Где-то там, за руинами Тхару и ютившимися на остатках былого величия деревень лежит неизведанная земля, пески Безмолвия. Как далеко на восток простирается белая длань, не знал никто. По легенде белые пески запада это павшие стражи Энхар, а восточные — смолотые кости всех, кто решился противостоять Хаосу. В эпоху легенд, когда боги бродили по Тхару, Хаос сломил печать.
Вырвавшись из Бездны, темная волна обрушилась на Семь Оплотов и Стражей Интару. Застигнутые врасплох правители Мэй проигрывали бой за боем. Стены и города осыпались прахом, превращались в Белый песок. И тогда был заключён первый мир и избран первый Орму, что носит на груди печать Мэй — треугольник и шесть лепестков, что свидетельствуют о поддержке каждого из Оплотов и ответсвенности за единство их всех. Три Башни и пламя Интару. Знак власти и клеймо.
Одна фраза не давала покоя. Карш ощущал жжение и покалывание. Он чувствовал, что в ней ключ к головоломке.
«Может, однажды, и у моих ног будет плясать зелёное пламя и простираться золотые пески».
Что если Илламиль Парме и была тем недостающим фрагментом мозаики, что объединял златорогого Орму и Белого Пса, Дхару и Южную звезду, Шахты Энхар и Алый дом Цави... Но как?
Все больше происходящее походило на хитроумный план и крепко скованную цепь событий, нежели на чреду случайных совпадений.
«Повезло той женщине, что держит в ладонях твоё сердце, Караванщик».
Холод пробежал по хребту и кольнул в сердце. А что если Маан тоже лишь звено этой цепи?
***
— Орхи тебя дери, Вариол Карш, — Маан распахнула дверь, кутаясь в шаль. — Жар пустыни окончательно выжег твой разум, что ты громыхаешь тут посреди ночи. Детей разбудишь!
— Мне надо было срочно тебя увидеть.
Карш без церемоний оттеснил Уну, вошёл в приют и закрыв за собой дверь обнял удивленную аллати.
— Что случилось? — озабоченно прошептала Маан.
— Мне надо знать, что ты настоящая.
На рассвете, Карш любовался, как первый луч солнца золотил веснушки Маан. Вот он прокрался по упавшей на лицо прядке волос и скользнул по носу, ресницы аллати затрепетали, Уна приоткрыла глаза.
— Ты помнишь, как мы познакомились? — Карш убрал локон с лица Маан и прочертил пальцем линию от уха по шее и к плечу...
— Конечно! — сладко потянулась Уна, прижимаясь к нему. — В торговых рядах, я шла за рыбой сог, и ты помог ее донести до приюта. Наверное, не самое романтичное знакомство.
Уна рассмеялась и Карш улыбнулся:
— Ты еле тащила корзину и когда опрокинула себе на ноги, то такой отборной брани я не слышал даже в пивной Серцевины!
— Я бы никогда не опрокинула корзину! — Уна уселась на кровати, и погрозила указательным пальцем. — Если б не этот бешенный олень, что подрезал меня своей тачкой!