Пошёл снег, что касаясь пола пещеры превращался в пепел. Он падал, пока не покрыл весь камень, сделав его белым. Ашри подставила ладонь, и несколько лепестков легло ей в руку. Они были идеальными и одинаковыми. Это были крылья мотыльков. Те самые, что горят в огне свечи.
— Так вот куда исчезают все крылья, — Ашри дунула и крылышки взлетели вверх, заплясав среди подобных им. — Вся надежда рано или поздно умирает и отправляется в Дартау.
Интересно, удалось бы ей соткать из Пламени крылья? Жаль теперь не узнать.
«Там на краю света ты найдёшь дом»
Дом.
Ашри зацепилась за это слово. А ведь она и правда нашла его — дом на краю света. Чёрный дом Пожирателя в Дартау. Лабиринт Теней и дверей. Но для чего? Если шкатулки были лишь хлебными крошками, а Псы играли в свою игру, то кто расставил все фигуры на доске? Кому было дано знание грядущего и прошлого... Жажда власти и познания, сила ума и Пламени, убежденность в своей правоте...
Взгляд упал на кольцо: золотая рыбка пыталась проглотить рубин, но камень был слишком велик...
«В следующий раз я буду готов ответить тебе на вопросы»
«Неужели он существует! Я и мечтать не мог»
«Он сказал передать тебе кольцо»
«Учитель спас нас и обучил всему»
«Неужели я так могу?»
— Арнтару... Но как? Он не мог знать, что Пугатон преодолеет завесу. Что я попаду на Рок, пересеку весь мир, чтобы укрыться за клыками Энхар.
«Арпанлия — великая библиотека, связывающая все библиотеки миров».
Не было Пожирателя, был лишь тот кто открыл Гаару двери впустил Хаос в Аббарр, чтобы сейчас она оказалась тут. Но для чего?
Ашри раз за разом задавала себе этот вопрос, но не находила ответ. Устранить ее можно было единожды и безвозвратно бесчестное множество раз. Какая бы сила не была дана ей, использовать ее она так и не научилась в полной мере. Да хоть насыпь на неё гору ормов... Хотя нет, вместимость ормов не бесконечна, а высвобождение Пламени из камней могло обернуться катастрофой. Обратный эффект, как взрыв Кузнеца Азура. Вот они и привели ее сюда. Неужели машины древних остались лишь в Дартау? И весь этот путь, чтобы замуровать ее в этой капсуле? Обезопасить мир? Или исправить его?
Тюрьма разума. Пока не будет высушено тело. Элвинг встала и побрела вдоль каменных колонн. Будто внутри Дархи Тау и арки чёрные кости его рёбер. Туман то набегал, то вновь рассеивался. В моменты, когда он исчезал, Ашри вспоминала прошлое и искала в нем ответы, а когда бродила в молочной дымке, забывала, погружаясь в тревожное забытьё. И чем дальше она шла, тем плотнее становился туман, и все меньше вопросов тревожили ее разум. Раз или два она забыла зачем оказалась тут и кто она есть. Впервые, когда это произошло, к ее спине прилип холодный страх. А во второй — она приняла его как старого друга. Туман больше не исчезал, лишь становился гуще, пока не превратился в реку. И в той реке, где небо и вода сливались, а берега не были видны, элвинг была лишь крохотным пером, что лежит на грани миров и не может ни утонуть, ни вновь подняться в воздух.
Когда впереди показался свет, она увидела в нем очертания снежных гор и тропинку петляющую к деревянному крыльцу. Это место казалось ей знакомым, но она никак не могла вспомнить почему. Когда над хижиной распростерлась ночь, и тучи рассеялись, обнажая звезды, внутри элвинг все сжалось от невыносимой тоски.
— Лишь звезды неизменны, — прошептала она слова, что пришли к ней из сердца тьмы.
Слезинка скользнула по щеке и коснулась губ. Вкус соли. Запах моря. Треск падающих рей...
«На что ты готова чтобы вернуть свою Силу?», — вновь спросил голос.
— На всё! — крикнула она в пустоту.
Воспоминания захлестнули огненным потоком, хижина пропала в ослепительной вспышке. Боль разлилась по всему телу, выкручивая руки и ноги, вытягивая жилы. Неведомая сила рвала ее на части, не позволяя остаться там, куда стремилось ее сердце. Жажда мести и силы захлестнуло ее, а непреодолимое желание исправить всё, выжгло последние сомнения.
Жар и холод. Огонь внутри и шершавая прохлада вползающая через щеку, плечо, ладонь... Из-под ресниц, как через решетку, видны чёрные крошки камня. Тонкая трещинка змеится так близко, что кажется живой. Тень. То накрывает крошки и трещинку, то исчезает.
Кто-то убирает волосы и гладит ее по голове. Неуклюже, но очень бережно. Станет ли трещинка однажды пропастью?
На плечи опускается что-то тёплое и мягкое. Она так устала...
В следующий раз она пришла в себя окончательно. Ашри открыла глаза и увидела перед собой серый камень и чёрный плющ. Дернулась, приподнялась. Она лежала на камне перед домом. Вне Дома. Голова гудела, тошнота подступила к горлу, весь мир закружился, поплыл. Она зажмурилась и потёрла глаза. Почувствовала как с плеча сползло что-то дарившее прежде тепло, инстинктивно потянулась, сжала ткань и, сморгнув, увидела одеяло. Оно было несуразно ярким среди вылинявших безрадостных камней. Цветастое, стёганное, маленькое... и знакомое.
Сбоку зашуршали камушки, Ашри обернулась и обомлела:
— Сиола?
Девятая история моолонга: Кровавые воды Лантру
Тонкая вязь слов оборвалась. Карш поставил точку, подождал, когда чернила высохнут, и закрыл книгу. Бессонная ночь насыпала песка в глаза, но он дописал последнюю из легенд, что подарила ему Мэй. История о Кузнеце Азура и пепельной птички. Быль, оправленная в дремотный кошмар Марага. Явь, принявшая форму сказки.
Почему он вдруг, поддавшись порыву, запечатал, пусть и иносказательно, произошедшее в Гиблых песках? Оттого ли что страшился случившегося и, как за щитом, укрываясь в словах. Или же напротив, желая рассказать другим о пережитом, пусть и таким витиеватым способом. Луна сменилась дважды с тех пор, и память отшлифовала эмоции. Как ветер выдувает горы, так и, падающие друг за другом дни, покрывали вуалью случившиеся. И, возможно, апогеям спасительного забвения стала трансформация реальности в слова на пергаменте. Может ли сказка причинять боль? Караванщик, словно проверяя, погладил переплёт из белой кожи, коснулся холодных металлических уголков и, приняв решение, взял чистый лист. Всего несколько строк, три сложения и воск тающей свечи запечатал письмо. Обернув книгу и надежно стянув бечевкой, Карш вывел на письме имя, подоткнул под веревку записку и вышел на улицу. У постоялого двора уже крутились мальчишки. Утро приносит монеты с первыми лучами, как говорили в Аббарре, но иные считали, что и свет звёзд разбивается медью о белые камни города.
Заколебавшись на миг, Карш все же не доверил столь ценный сверток посыльному, и сам отправился в торговый сектор. Остановившись у дома, знакомого с детства, Карш засомневался. Рука занесённая для удара в дверь опустилась, не нарушив покоя тихого переулка. Взвесив ещё раз на руке свёрток, караванщик подошёл к небольшой нише, в которой стояла корзина для заказов, и, сняв крышку, бережно опустил книгу. Несколько клочков бумаги взметнулось вверх, и Карш успел прочесть «четверть веса чавуки» и «куль сушеной милорвы». Улыбка тронула лицо караванщика, будто он на миг прикоснулся к прошлому — уютному, понятному и безмятежному.
Вернув крышку на место, Карш пошёл прочь. Когда он вернётся с Лантру, то скажет старику Стуриону, что не держит на него обиды. Спросит про Отца и то, кем он был. Кем все они были. Но это будет после. Сейчас он должен отправиться туда, где оборвалась жизнь Дхару, и найти того, чей кинжал перерезал нить жизни Отца.
С тоской Карш посмотрел на юго-запад, отыскал взглядом крышу приюта «Надежды»:
— Не успеет луна отрастить горб, как я вернусь.
Нутро сжалось, и острое лезвие тоски кольнуло сердце. Он не хотел оставлять Маан, но убедил себя, что это лишь краткая разлука перед долгим совместным путешествием.
«Надо б кольцо заказать», — мелькнуло в голове, и Карш улыбнулся, вспоминая отца и его подтрунивание: что не говори, но старик был прав.
У гварен, Карш отыскал Марага. Однорогий бист был сам не свой. Да и зеваки, обступившие один из загонов, жужжали как пчелиный рой.
— Что стряслось? — нахмурился Карш.
— Вэл Карш, — Мараг махнул рукой и стал протискиваться к загону. — Тучка ошалела.
Карш добрался до забора. Сначала он принял алые пятна на мягком песке загона за игру Орта, но все остальное... В тени, опустив голову, стоял гвар. Налитые кровью глаза и розовая пена, хлопьями падающая на песок. Шкура покрыта кровоточащими ранами, бока тяжело вздымаются, воздух с хрипом вырывается из ноздрей. Поодаль жалобно стонет, лежащая на боку, Золотинка, еще дальшевздымается то, что осталось от третьего гвара, которого Карш не мог опознать.
Карш нахмурился, желваки на лице заходили, он схватился за, выбеленное временем и солнцем, дерево и уже было перемахнул через забор, но Мараг схватил его за рукав и указал в тень, возле входа в стойла. Там лежал один из гварников, чьё имя Карш даже не знал.
— В неё словно Гаар вселился, — зашептал Мараг. — Меня она тоже не узнаёт.
Гаар или Хаос, вечное воплощение зла и темной стороны, наполняющий Бездну и лишающий разума.
— Скоро прибудут стражники, — добавил Мараг виновато.
Карш знал для чего они прибудут. И когда появился дозор, он вышел к ним. Среди троих прибывших на валангу, один был ему знаком — Плаш. Поприветствовав друг друга, караванщик обратился к старшему:
— Эти гвар прошла со мной столько песка, что..., — Карш запнулся, подбирая слово. — Позвольте мне лично прервать ее караван и отпустить на ту сторон.
Старший нахмурился:
— Я понимаю твои чувства, караванщик, но мы лучше сделаем, что должно сами. Вчера пустили одного к взбесившемуся валангу, и вытаскивали потом с вспоротым брюхом.
Карш хотел возразить, но Плаш обратился к главному и поручился за Карша.
— Будь по твоему, — нехотя страж протянул арбалет. — Твоё решение и твоё пузо.
Карш благодарно кивнул и принял у Плаша бол