приходил вечером. Но ей не посчастливилось его увидеть: бедняга так был оскорблен словами богача Кампиреали, что днем он никогда не появлялся в Альбано; только чувство долга заставляло его являться туда каждое воскресенье к мессе своего прихода. Мать Елены, боготворившая ее и не отказывавшая ей ни в чем, три раза выходила с ней на прогулку в этот день, но все было напрасно: Елена не встретила Джулио. Она была в отчаянии. Каково же было ее волнение, когда вечером, войдя в комнату отца, она увидела, что две аркебузы были заряжены и что чьи-то руки перебирали почти все кинжалы и шпаги, находившиеся там! Единственное, что ее немного отвлекло от смертельной тревоги, была необходимость держаться так, как будто она ничего не подозревает. Уйдя в десять часов к себе, она заперла на ключ дверь своей комнаты, сообщавшейся с передней ее матери, и затем легла на полу у окна так, чтобы ее нельзя было заметить снаружи. Представьте себе, с каким беспокойством прислушивалась она к бою часов; она позабыла об упреках, которыми осыпала себя за то, что так быстро привязалась к Джулио, ибо, по ее мнению, это должно было уронить ее в его глазах. Один этот день содействовал успеху Джулио больше, чем шесть месяцев постоянства и клятв. «К чему лгать? — говорила себе Елена. — Ведь я люблю его всей душой».
В половине двенадцатого она заметила, что отец и брат устроили засаду на каменном балконе под ее окном. Через две минуты после того, как в монастыре капуцинов пробило полночь, она отчетливо услышала шаги своего возлюбленного и заметила с радостью, что ни отец, ни брат ничего не слышали. Нужна была вся тревога любви, чтобы услышать такой легкий шум.
«Теперь, — говорила она себе, — они меня убьют; но необходимо во что бы то ни стало, чтобы они не перехватили сегодняшнего письма: они будут преследовать бедного Джулио всю жизнь». Она перекрестилась и, держась одной рукой за железный балкончик перед своим окном, высунулась, насколько было возможно, на улицу. Не прошло и четверти минуты, как букет, привязанный, как всегда, к длинной жерди, ударил ее по руке. Она схватила букет, но из-за стремительности, с какой она сорвала его, жердь ударилась о каменный балкон. Сразу же раздались два выстрела, после которых наступила глубокая тишина. Ее брат Фабио, не разобрав в темноте, что за предмет стукнулся о балкон, решил, что это веревка, по которой Джулио спускался из комнаты сестры, и выстрелил в направлении балкона; на следующий день она заметила следы пули, которая расплющилась, ударившись о железо. Что касается синьора де Кампиреали, то он выстрелил на улицу, под каменный балкон, так как Джулио произвел шум, стараясь удержать падающую жердь. Джулио, услышав шум над своей головой, понял, в чем дело, и спрятался под выступом балкона.
Фабио быстро зарядил свою аркебузу и, не слушая отца, побежал в сад, бесшумно открыл маленькую калитку, выходившую в соседнюю улицу, подкрался к главной улице и начал внимательно разглядывать прохожих, прогуливавшихся под балконом палаццо. Между тем Джулио, которого в эту ночь сопровождало несколько человек, стоял в двадцати шагах от него, прижавшись к дереву. Елена, дрожавшая за жизнь своего возлюбленного, перегнулась через перила балкона и тотчас же громко заговорила с братом, стоявшим на улице. Она спросила у него, убиты ли воры.
— Не воображай, что ты обманешь меня своими мерзкими хитростями! — воскликнул тот, бегая взад и вперед по улице. — Приготовься лучше лить слезы, потому что я убью дерзкого негодяя, осмелившегося шататься под твоим окном.
Едва он произнес эти слова, как мать Елены постучала в дверь ее комнаты.
Елена поспешила открыть, сказав, что не понимает сама, почему дверь оказалась запертой.
— Не играй со мной комедии, ангел мой, — сказала ей мать, — твой отец в бешенстве и может убить тебя. Пойдем, ложись со мной, в мою постель, и если у тебя есть письмо, дай мне, я спрячу его.
Елена ответила:
— Вот букет, письмо внутри.
Не успели мать и дочь улечься в постель, как в комнату вошел синьор де Кампиреали. Он пришел из своей молельни, где в бешенстве перевернул все вверх дном. Больше всего поразило Елену то, что отец, бледный, как привидение, действовал с медлительностью человека, принявшего определенное решение. «Он убьет меня!» — подумала Елена.
— Мы радуемся, когда имеем детей, — сказал он, направляясь в комнату дочери (он весь дрожал от ярости, но старался сохранить хладнокровие). — Мы радуемся, когда имеем детей, а должны были бы проливать кровавые слезы, когда эти дети — девочки. Боже милосердный! Возможно ли это! Их легкомыслие может обесчестить человека, который в течение шестидесяти лет ничем не запятнал себя!
С этими словами он вошел в комнату дочери.
— Я пропала, — шепнула Елена матери, — письма находятся под распятием около окна...
Мать тотчас же вскочила с кровати и побежала за мужем; она начала громко спорить с ним, чтобы дать прорваться его злобе. Это ей удалось. Старик в бешенстве стал ломать все, что попадалось ему под руку; тем временем матери удалось незаметно забрать письма. Час спустя, когда синьор де Кампиреали ушел в свою комнату, находившуюся рядом со спальней жены, и все в доме успокоились, мать сказала дочери:
— Вот твои письма, я не хочу читать их; ты сама видела, какой опасности они нас подвергли! На твоем месте я бы их сожгла. Спокойной ночи. Поцелуй меня.
Елена ушла в свою комнату, обливаясь слезами; ей казалось, что после слов матери она больше не любит Джулио. Затем она решила сжечь письма; но прежде чем уничтожить, ей захотелось еще раз перечесть их. Она читала так долго, что солнце поднялось уже высоко, когда она решилась наконец последовать спасительному совету матери.
На следующий день, в воскресенье, Елена вместе с матерью отправилась в церковь; к счастью, отец не сопровождал их. Первый, кого она увидела в церкви, был Джулио Бранчифорте. Едва взглянув на него, она убедилась, что он не ранен. Ее счастью не было границ; все события прошлой ночи испарились из ее памяти. Она приготовила пять или шесть маленьких записочек на грязных, влажных клочках бумаги, какие всегда валяются на папертях церквей. Содержание всех этих записок было одно и то же: «Все раскрыто, за исключением его имени. Пусть он больше не появляется на улице; сюда будут часто приходить».
Елена уронила на пол один из этих клочков бумаги, посмотрев при этом на Джулио, который понял ее, быстро поднял бумажку и скрылся. Возвращаясь к себе час спустя, она заметила на главной лестнице дворца клочок бумаги, привлекший ее внимание полнейшим сходством с записочкой, оброненной ею утром. Она так быстро подняла бумажку, что даже мать ничего не заметила, и прочла: «Через три дня он вернется из Рима, куда ему нужно съездить. В базарные дни, среди рыночного шума, она услышит громкое пение около десяти часов».
Этот отъезд в Рим показался Елене очень странным. «Неужели он боится выстрелов моего брата?» — печально повторяла она. Любовь прощает все, за исключением добровольного отсутствия, ибо оно представляет собой мучительнейшую из пыток. Вместо сладких мечтаний и размышлений о том, почему и за что любишь человека, душу охватывают жестокие сомнения. «Может ли быть, что он разлюбил меня?» — спрашивала себя Елена в течение трех долгих дней его отсутствия. И вдруг ее печаль сменилась безумной радостью: на третий день она увидела его среди бела дня, прогуливающегося перед их палаццо. На нем было новое, почти роскошное платье. Никогда еще благородство его походки, веселое и мужественное выражение лица не проявлялись с таким блеском, и никогда еще до этого дня в Альбано не говорили так много о его бедности. Это жестокое слово повторяли главным образом мужчины, в особенности молодые; что касается женщин и девушек, то они не переставали восхищаться его прекрасной наружностью.
Джулио весь день прогуливался по городу: казалось, он хотел вознаградить себя за те месяцы заключения, на которое обрекала его бедность. Как подобает влюбленному, Джулио был хорошо вооружен. Кроме стилета и кинжала, у него под новым камзолом был надет giacco (длинный жилет из железных колец, очень неудобный, но излечивавший итальянские сердца от свирепствовавшей в этом веке болезни, я хочу сказать, от боязни быть убитым из-за угла кем-нибудь из врагов). В этот день Джулио надеялся увидеть Елену; кроме того, ему не хотелось оставаться наедине с собой в своем скромном жилище, и вот по какой причине: Рануччо, старый солдат, служивший под начальством его отца и проделавший с ним десять походов в войсках различных кондотьеров, а в последнее время в войсках Марко Шарры, последовал за своим капитаном, когда раны принудили последнего отказаться от военных дел. Капитан Бранчифорте имел веские основания не жить в Риме: там ему грозила опасность встречи с сыновьями убитых им людей, да и в Альбано он вовсе не собирался идти на поклон к местным властям. Вместо того, чтобы купить или снять дом в городе, он предпочел построить себе жилище в таком месте, откуда легко было видеть приближающихся к нему посетителей. Развалины Альбы представляли собой великолепную позицию. Оттуда можно было, незаметно для нескромных пришельцев, укрыться в лесу, где царил его старинный друг и покровитель, князь Фабрицио Колонна. Капитан Бранчифорте мало думал о будущности своего сына. Когда он, всего лишь пятидесяти лет от роду, но со следами многочисленных ран, ушел в отставку, то рассчитывал, что протянет еще какой-нибудь десяток лет, и потому, построив дом, стал ежегодно проживать десятую часть добра, добытого им при грабежах городов и деревень, в которых он принимал участие.
Он купил виноградник, приносивший тридцать экю дохода, и предоставил его в распоряжение сына, но приобрел он его, собственно, в ответ на злую шутку одного из альбанских горожан, сказавшего однажды, когда Бранчифорте горячо отстаивал честь и интересы города, что он, как богатейший землевладелец их округа, конечно, вправе давать советы старикам — уроженцам Альбано. Капитан купил виноградник и заявил, что собирается купить их еще несколько; встретив, однако же, спустя некоторое время шутника в уединенном месте, он убил его выстрелом из пистолета.