За обедом его преподобие поведал миссис Опимиан об утрешнем происшествии, и, как он и ожидал, семь сестер вызвали суровый ее приговор. Не теряя обычной безмятежности, она, однако, спокойно и решительно объявила, что в добродетель молодых людей не верит.
— Душа моя, — сказал ей пресвитер, — кто-то, не помню кто, сказал, что в жизни каждого есть своя загнутая страница. Возможно, и в жизни нашего юного друга она есть; только том, ее содержащий, лежит не под той крышей, под которой обитают семь сестер.
Его преподобие не мог пойти спать, не выяснив своих сомнений относительно волос весталок; он вошел в кабинет, достал с полки старый фолиант и намеревался заглянуть в Lipsius de Vestalibus[220][221], как вдруг в мозгу его мелькнули строки, проливавшие свет на мучивший его вопрос. «Как же я мог это забыть?» — подумал он.
говорит в «Фастах» Сильвия[224].
Он взял «Фасты», полистал и напал на другую строчку:
И заметку старого толкователя: «Это взразумит тех, кто сомневается в том, были ли волосы у весталок».
«Отсюда я заключаю, — сказал себе отец Опимиан, — что в своих сомнениях я не одинок; ясно, волосы у них отрастали. Но если они окутывали их шерстью, то были они или нет — какая разница? Vitta[227] — тут и символ, и надежная защита целомудрия. Не посоветовать ли юному другу, чтоб он тоже окутал так головы своих весталок? И для всех будет безопаснее. Но трудно вообразить совет, который встретит меньшую признательность. Лучше уж принимать их какие они есть и не вмешиваться».
ГЛАВА VСЕМЬ СЕСТЕР
Εὔφραινε σαυτόν˙ πνῖε τὸν καθ᾽ ἡμέραν
Βίον λογίζου σόν, τὰ δ᾽ἄλλα τῆς Τύχης
Прошло немного времени, и его преподобие вспомнил, что обещался еще наведаться к новому знакомцу, и, намереваясь у него переночевать, попозже отправился из дому. Погода стояла жаркая, он брел медленно и чаще обычного останавливался отдохнуть в тени деревьев. Его провели в гостиную, куда вскоре вышел мистер Принс и сердечно его приветствовал.
Они вместе отобедали в нижнем этаже башни. Обед и вино пришлись весьма по вкусу отцу Опимиану. Потом они отправились в гостиную, и те две девушки, что прислуживали за обедом, принесли им кофе и чай.
Его преподобие сказал:
— У вас тут много музыкальных инструментов. Вы играете? Мистер Принс:
— Нет. Я руководствовался суждением Джонсона[229]: «Сэр, однажды я решил было играть на скрипке; но понял, что, чтобы играть хорошо, надобно играть всю жизнь, а мне хотелось делать кое-что и получше».
Преподобный отец Опимиан:
— Стало быть, вы держите их лишь для мебели и к услугам гостей?
Мистер Принс:
— Не вполне. Служанки мои на них играют и поют под их аккомпанемент.
Преподобный отец Опимиан:
— Служанки?
Мистер Принс:
— Ну да. Они получили превосходное воспитание и обучены игре на разных инструментах.
Преподобный отец Опимиан:
— И когда же они играют?
Мистер Принс:
— Каждый вечер в эту пору, если я дома один.
Преподобный отец Опимиан:
— Отчего же не при гостях?
Мистер Принс:
— La Morgue Aristocratique[230], охватившая все наше общество, не потерпит таких занятий со стороны женщин, из которых одни готовили бы обед, а другие присматривали за его приготовленьем. Во времена Гомера это не сочли бы недопустимым.
Преподобный отец Опимиан:
— Но тогда, я надеюсь, вы не сочтете это недопустимым и нынче вечером, ибо Гомер — связующее нас звено.
Мистер Принс:
— Вам хотелось бы их послушать?
Преподобный отец Опимиан:
— Очень бы хотелось.
Две младшие сестры явились на зов, им сообщено было о желании его преподобия, и вот все семь пришли вместе в белых платьях, отделанных пурпуром.
«Семь плеяд, — подумал отец Опимиан. — Какое созвездие красавиц!» Он встал, поклонился, и они все очень мило кивнули ему в ответ.
Потом они пели и играли на фортепианах и на арфе. Отец Опимиан был в восхищении.
Потом перешли они к органу и исполнили кое-что из духовной музыки Моцарта и Бетховена. А потом стали молча, словно ожидая приказаний.
— Обычно напоследок, — сказал мистер Принс, — мы поем гимн святой Катарине, но, быть может, это не в вашем вкусе; хотя святая Катарина и значится в англиканском церковном календаре.
— Я люблю духовную музыку, — сказал его преподобие, — и не стану возражать против святой англиканского церковного календаря.
— Вдобавок, — сказал мистер Принс, — она — символ безупречной чистоты и как нельзя более подходящий пример для юных девушек.
— Совершенно справедливо, — заметил отец Опимиан. («И совершенно непонятно вместе с тем», — подумал он про себя.)
Сестры спели свой гимн, раскланялись и удалились.
Преподобный отец Опимиан:
— Руки у них, кажется, не огрубели от домашней работы.
Мистер Принс:
— Они лишь ведут хозяйство. Для грубой работы у них свой штат прислуги.
Преподобный отец Опимиан:
— В таком случае, их обязанности схожи с теми, какие исполняли девушки у Гомера в домах своих отцов с помощью рабынь.
Мистер Принс:
— Да, пожалуй.
Преподобный отец Опимиан:
— Словом, они настоящие дамы по манерам и воспитанию, хотя и не по положению в обществе; только в доме от них куда больше проку, чем обычно бывает от наших дам.
Мистер Принс:
— Да, пожалуй. Если дерево познается по плодам, устройство моего дома должно примирить вас с неожиданностью подобного опыта.
Преподобный отец Опимиан:
— Я совершенно с ним примирился. Успешнейший опыт.
Его преподобие всегда выпивал на ночь стаканчик коньяка с водой, летом с содовой, зимой — с горячей. Выпив его, он ушел в отведенную ему спальню и заснул крепким сном. Снились ему Электра и Навзикая, весталки, плеяды и святая Катарина, и когда он проснулся, в ушах его еще звенели слова гимна, услышанного накануне вечером:
Dei virgo Catharina,
Lege constans in divina,
Coeli gemma preciosa,
Margarita fulgida,
Sponsa Christi gloriosa,
Paradisi viola![231]
ГЛАВА VIПРОСТОЕ СЕРДЦЕ, ПРОНЗЕННОЕ СТРЕЛОЙ
В отчаянье у чистого ручья
Пастух покинутый лежал[232].
Наутро, приятно откушав, его преподобие пустился в обратный путь. Юный друг его провожал и отпустил, лишь добившись от него обещания быть снова и с визитом более длительным.
Как всегда, отец Опимиан по дороге рассуждал сам с собою. «Непорочность сих дев не подлежит сомненью. Молодой человек обладает всеми качествами, каких только могли бы пожелать лучшие друзья мисс Грилл в ее будущем супруге. Она тоже во всех отношениях ему подходит. Но семь этих дам вклиниваются тут, подобно семи мечам Аякса. Они весьма привлекательны.
Будь у меня такая жизнь, я ни за что не захотел бы ее менять. Какая оригинальность в наши дни однообразия и скуки. Какое благородство в наши дни недолжного обращения со слугами. Какая слаженность в ведении хозяйства. Какая прелесть лиц и уборов. Какая приятность манер и повадок. Какая искусность в музыке. Словно зачарованный замок! Мистер Грилл, столь охотно толкующий о Цирцее, почувствовал бы себя тут как дома; он бы легко вообразил, будто ему прислуживают ее служанки, дочери потоков и рощ. Мисс Грилл легко могла бы вообразить, будто попала в обиталище тезки своей Морганы. Боюсь только, она повела бы себя так, как повел себя с Морганой Роланд, разбив талисман и рассеяв чары. А ведь жаль. И жаль будет, однако, если эти двое вообще не познакомятся. Но отчего мне хлопотать о сватовстве? Всегда это неблагодарная забота. Если все кончится хорошо, твою добрую услугу забудут. Если плохо — обе стороны тебе не простят».
Мысли его преподобия прервали чьи-то сетования, делавшиеся все громче, по мере того как он продолжал путь. Он дошел до места, откуда неслись звуки, и не без труда обнаружил скорбящего сельского жителя, укрытого густыми папоротниками, выше его роста, если б он поднялся на ноги; и если бы, катаясь по земле в припадке отчаяния, он их не примял, он так и оставался бы невидим, припав к ручью на опушке леса. Слезы на глазах и бедственные выкрики странно не вязались с круглым розовым лицом, казалось, надежно подкрепленным элем и мясом для борьбы с любыми бороздами горя; но от любви не защитят даже такие надежные средства, как мясо и эль. Стрелы амура пробили оборону, и поверженный олень, тоскуя, поник у потока.
Его преподобие, приблизясь, ласково спросил: