Ἄνδρα τε καἱ οἷκον, καἱ ὀμοφρσύνην ὁπαάσειαν
Ἐσθλήν˙ οὐ μὲν γὰρ τοῡ γε κρεῑσσον καἱ ἄρειον,
Ἤ ὀθ᾽ ὁμοφρονέοτε νοήμασιν οἷκον ἔχητον
Ἀνὴρ ἠδὲ γυνή.
О! да исполнят бессмертные боги твои все желанья,
Давши супруга по сердцу тебе с изобилием в доме,
С миром в семье! Несказанное там водворяется счастье,
Где однодушно живут, сохраняя домашний порядок,
Муж и жена[575].
О том, что произошло между Алджерноном и Морганой, когда настало двадцать восьмое утро, положившее конец испытанию, можно и не рассказывать. Джентльмену оставалось только сделать предложение, леди оставалось только его принять, тут уж никуда не денешься.
Мистер Грилл ликовал. Племянница, на его взгляд, не могла сделать лучшего выбора.
— Милая моя Моргана, — сказал он ей, — все хорошо, что хорошо кончается. Привередливость твоя принесла благие плоды. Ну а теперь ты, может быть, откроешь мне, почему ты отвергла стольких поклонников, которым сперва подавала надежды? Перво-наперво ответь, чем не потрафил тебе достопочтенный Эскор А'Касс?[576] Такой лихой господин и собой недурен. Он был первым, и тебе, кажется, нравился?
Мисс Грилл:
— Чересчур лихой, дядюшка. Он был игрок. Он мне нравился, покуда я не узнала его дурных наклонностей.
Мистер Грилл:
— Ну, а сэр Пухипрах?
Мисс Грилл:
— Он играл на бирже. Это еще хуже, дядюшка. Он никогда не знал, беден он или богат. Он жил в вечной горячке, а я люблю спокойную жизнь.
Мистер Грилл:
— А мистер Сбрендилл?
Мисс Грилл:
— У него на уме была только политика. Он не чувствовал поэзии вовсе. Нет людей, более несхожих во вкусах, нежели он и я.
Мистер Грилл:
— А мистер Пшик?
Мисс Грилл:
— Светский человек, без малейшего проблеска истинного чувства; в обществе приятен, но скучен до мучения наедине; я побоялась умереть с ним со скуки.
Мистер Грилл:
— А мистер Пульман?
Мисс Грилл:
— Чересчур скор. Вечно осуждал всех за медлительность. Ну, а у меня нет охоты жить в экспрессе. Я хочу не спеша идти по жизни, хорошенько разглядывая то, что встретится на пути.
Мистер Грилл:
— А мистер Бакен-Бард?
Мисс Грилл:
— У того был один только порок, дядюшка, но зато непростительный: старость. Надо отдать ему должное, он не сразу принялся за мною ухаживать. Но, заметя, что обхождение его мне приятно, он вдруг вообразил, будто может быть мне супругом. Мне нравился нрав его, ученость, любовь к музыке и поэзии, склонность к тихой домашней жизни. Но юность и старость по-разному понимают супружество.
Мистер Грилл:
— А мистер Беден?
Мисс Грилл:
— Он был в долгах, дядюшка, и утаил это от меня. Вот я и решила, будто он гонится за моим состоянием. Как бы то ни было, я не могу уважать лжеца.
Мистер Грилл:
— А мистер Чучелло?
Мисс Грилл:
— Чересчур уродлив, дядюшка. Живое выражение может скрасить дурные черты, вот я все и ждала, не привыкну ли я к его внешности. Но нет. Его уродство было несносно.
Мистер Грилл:
— Но ничего такого не скажешь про лорда Сома.
Мисс Грилл:
— Верно, дядюшка. Просто он опоздал. Да и сам он скоро нашел то, что гораздо более ему подходит.
Мистер Грилл:
— Были и прочие. Что же это выходит — все тебе чем-то нехороши?
Мисс Грилл:
— Право, дядюшка, большинство ровно ничего собою не представляет; изящные костюмы, и только; будто их выпускали дюжинами; эгоисты, нескромны, без серьезной жизненной цели, без желания даже ее найти; элегантная принадлежность гостиной, удерживаемая памятью не более диванов и кресел.
Мистер Грилл:
— Правда, Моргана. На нет и суда нет. Что поделаешь, если у человека вовсе нет положительных качеств? Зато явственные пороки — скажем, страсть к азартной игре, — уж кажется, легко излечимы.
Мисс Грилл:
— Нет, дядюшка. Даже мой ограниченный опыт подсказывает, что куда легче излечиваются не принятые в свете добродетели, нежели модные пороки.
Мисс Грилл и мисс Найфет позаботились о том, чтобы их свадьбы и свадьбы всех семи сестер сыграли в одно время и в одном месте. Предаваясь мечтам о будущем вместе с женихом, мисс Найфет ему сказала:
— Когда я сделаюсь вашей женой, я освобожу вас от обещания никогда более не делать опасных опытов с лошадьми, каретами, лодками и тому подобным. Но я поставлю условием, что, в какие бы опыты вы ни пускались, я буду участвовать в них с вами вместе.
— Нет, милая Алиса, — отвечал лорд Сом. — Жизнь моя, благодаря вам, станет чересчур для меня драгоценна, и рисковать ею мне уже не захочется. Вы будете моей путеводной звездой, и в моем поведении меня будет заботить только одно — нравится ли оно вам.
И слезы пролили они, но быстро осушили[577], —
могло быть сказано о сестрах, когда утром они садились в кареты, чтобы ехать в Усадьбу Грилла праздновать свадьбу.
Развеивался сон, чересчур вознесенный над бренной жизнью, ее случайностями и переменами, чтобы вечно сбываться. Но дамы согласились, кавалеры радовались; и если кто когда ходил по земле, будучи на седьмом небе, так это Гарри Плющ тем ясным февральским утром, когда он получил наконец руку своей Дороти.
В Усадьбе Грилла устроили пышный dejeuner[578]. Присутствовали девять невест и девять женихов; прелестная толпа подружек; кое-какие друзья мистера Грилла, лорда Сома, мисс Найфет и мистера Принса; и большая компания, которую составляли отцы, матери и сестры женихов семи весталок. Братьев ни у кого из женихов не было, а у Гарри даже не было ни матери ни сестер; зато отец его блистал сельской дородностью и, как предсказывал Гарри, «прямо помолодел».
Самыми заметными среди гостей были преподобный отец Опимиан и его половина, ради такого случая изменившая своим привычкам домоседки. Когда дошла до этого очередь, преподобный отец Опимиан встал и произнес речь, которую мы будем считать эпилогом нашей комедии.
Преподобный отец Опимиан:
— Мы собрались здесь, дабы почтить новобрачных; во-первых, племянницу несравненного нашего хозяина, юную даму, которая пользуется любовью и уважением присутствующих, и юного господина, о котором можно сказать, что он во всех отношениях ее достоин, — и это высшая из похвал; во-вторых, юных лорда и леди, которым те, кто имели удовольствие провести здесь рождество, благодарны за радость, доставленную их уменьем и готовностью тешить и развлекать окружающих с помощью своих талантов; и которые в силу несходства своего и сродства (ибо и то и другое залог прочного союза) очевидно созданы друг для друга; в-третьих, семь молодых пар, важных для нас во многих отношениях, стоящих на пороге брачной жизни, сулящей им все те радости, которых только разумно ожидать под солнцем. Один древний греческий поэт говорит: «Четыре вещи есть в мире, нужные человеку: первое — здоровье; второе — красота; третье — богатство, не нажитое неправедно; четвертое — жить среди друзей[579][580]».
Однако веселый поэт Анаксадрид[581] говорит об этом так: «Здоровье справедливо поставлено на первое место; на второе же следует поставить богатство, ибо что такое красота, голодная и в лохмотьях?»[582][583] Как бы там ни было, мы видим здесь все четыре условия счастья: здоровье самое цветущее; богатство в двух случаях, в прочих семи — более чем достаток; красоту в невестах, в женихах — приятнейшую внешность, насколько нужна она мужчине; и все основания ожидать, что жизнь их пройдет среди друзей. Я твердо верю, что надежда, озаряющая утро брака, у всех наших молодых сбудется и согреет их закат; и если я пожелаю им в заключенье того же счастья, какое выпало на долю мне, те, кто знают несравненную особу, сидящую со мною рядом, поймут, что ничего лучшего не мог я и пожелать. Ну, так выпьем же за здоровье женихов и невест по бокалу шампанского. Начинайте откупоривать бутылки. Пусть взлетят разом все пробки, как только подам я знак; и дружным сим залпом вакхических орудий почтим же Его Величество Счастливый Случай[584][585], председательствующий, надо полагать, за этим радостным столом.
ДОПОЛНЕНИЯ
ЭССЕ О МОДНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
I. Светская столичная зима, которая начинается весной и кончается осенью, — это сезон счастливого воссоединения всего того красочного многообразия человеческих существ, жизнь которых представляет собой постоянное развлечение во славу общественного строя. Это время всеобщего сбора, поголовной мобилизации джентльменов в корсетах и дам в коротких нижних юбках, восставших против своего смертельного врага — Времени. Это сезон опер и выставок, раутов и концертов, полуночных обедов и утренних ужинов. Во время светских мероприятий дамы и джентльмены разят своего противника сообща, однако в минуты утреннего уединения они вынуждены схватиться с врагом один на один, и в этом случае их оружие — легкие и незамысловатые книги, которые привлекают внимание, не требуя проникновения, и ублажают воображение, не пробуждая от сна разум.
II. Такая разновидность литературы, единственная цель которой — развлечь читателя, ничему при этом не научив, никогда не имела стольких приверженцев, как теперь, ибо не было еще общества с таким количеством бездельников, каким располагает современная Англия, причем бездельники эти по большей части поставлены в такие условия, что, захоти они хоть что-нибудь предпринять, и это оказалось бы им не под силу; к тому же все они связаны общим интересом, который, основываясь на заблуждении, еще больше восстанавливает их против кропотливой работы разума и отважных изысканий истины, чем это свойственно разодетому мещанству.