[956], видимо имея в виду чувства разочарования и уныния, охватившие передовую английскую интеллигенцию после поражения Французской революции.
Между 1805-1813 гг. Пикок написал три пьесы и сделал наброски еще для четырех. Однако, оставаясь в глубине души неудовлетворенным сделанным, понимая, что им далеко до образцов, на которые он в первую очередь ориентировался (пьесы Аристофана), Пикок не опубликовал ни одной из них[957].
Заслуживают рассмотрения два фарса — «Дилетанты» и «Три доктора». В первом, написанном довольно небрежно, рассказывается история недалекого буржуа мистера Комфорта[958] и его молодой модной жены, помешавшейся на знаменитостях и заполонившей дом дилетантами разных мастей.
Мистера Комфорта мучит подозрение, что у его жены роман с одним из дилетантов. Переодевшись, он принимается следить за ними. Следует, как и положено в произведениях такого рода, череда комических недоразумений, но в конце все разрешается благополучно, и мистер Комфорт обретает покой и счастье с женой.
Даже из беглого пересказа пьесы видна ее литературная вторичность: сразу же вспоминается Ричард Шеридан («Школа злословия») и богатая традиция комедии эпохи Реставрации. Пожалуй, только в образах дилетантов, претендующих на исключительность, на самом же деле лишенных таланта, внутреннего стержня, ведущих паразитическое существование, есть некий намек на свежесть мысли. И все же в этой пьесе, в частности в речи мистера Комфорта, в зародыше уже содержится то, что лотом станет характернейшей и оригинальной чертой прозы Пикока — живость и жизненность монологов.
В драматургическом отношении удачнее фарс «Три доктора». Многочисленные поклонники добиваются руки Кэролайн Хиппи, единственной дочери отца-ипохондрика, унаследовавшего старинное поместье в Уэльсе и теперь приводящего его в порядок. Отец хочет, чтобы Кэролайн вышла замуж за помещика Мармадука Жернова, она же любит О'Фэра, с которым и венчается, убежав из родительского дома. В этом фарсе больше динамики, а лирическая тональность в сочетании с иронией и образы чудаков, которые, однако, не только рупоры идей автора, но люди с выраженной индивидуальностью, характеры, уже предвосхищают зрелую прозу Пикока.
Русский читатель впервые знакомится с Пикоком.
Произведения, включенные в данный том, относящиеся к разным периодам творческой биографии Пикока и к разным литературным жанрам (повести, эссе, стихи), позволят составить довольно полное представление о художественной манере писателя и его эволюции. В самом деле, повесть «Аббатство кошмаров» была написана в 1818 г., тогда как «Усадьба Грилла» вышла в 1861 г.
В наследии Пикока «Аббатство кошмаров» занимает на сегодняшний день такое же место, как «Гордость и предубеждение» среди книг Джейн Остен. Несколько обстоятельств объясняют подобную популярность книги. В ней изображены реальные, очень известные поэты (Шелли, Колридж, Байрон); из всех произведений Пикока оно наиболее сюжетно и обладает чертами, во всяком случае внешними, характерными для прозы конца XVIII — начала XIX в.: «готический» колорит, тайны, витающие вокруг затерявшегося в глуши поместья, «романтическая» любовная история главного героя Скютропа.
Для Пикока, однако, это было нетипичное произведение. Оно в равной степени значительно отличается как от его ранних, так и поздних романов.
Обычно фабульной, сюжетнообразующей канвой у Пикока становится путешествие (движение — обязательный элемент в его книгах). Тогда как в «Аббатстве кошмаров» строго выдержан принцип единства места (все действие сосредоточено в имении). Единству места соответствует и единство темы, полемика с романтиками, что также не свойственно Пикоку, любящему тематическую полифоничность («Мелинкорт», «Хедлонг-Холл»).
Однако воспринимать «Аббатство кошмаров» лишь как критику романтизма вряд ли правильно. Одновременно с «Аббатством» Пикок работает над статьей «Эссе о модной литературе», в которой дает высокую оценку «Кристабели» Колриджа, которого столь безжалостно высмеивает в повести в образе мистера Флоски. В отличие от критиков «Эдинбургского обозрения», например Т. Мура, Пикок не только понял, но и привял новаторство «Кристабели». Столь же неверно видеть и в Скютропе только пародию на Шелли и забывать, что поэтов связывали дружеские отношения. В мистере Гибеле легко узнается Байрон, а в его стихах — строфы «Чайльд Гарольда». Однако — и это немаловажно — Пикок с почтением относился к музе Байрона. Протест Пикока вызывал не романтизм как художественное направление в литературе, с которым он и сам был связан, но издержки, в первую очередь идеологические, этого движения.
Пикок полемизирует с Колриджем или Байроном в первую очередь не как с конкретными людьми, но как с общественными фигурами, представляющими определенные точки зрения.
Немалое место в повести занимает спор с Колриджем, с его идейно-философской программой, сформулированной в «Светских проповедях» и «Литературной биографии». Здоровому духу французского рационализма «Колридж противопоставил, как писал Пикок, «немецкие идеи» — немецкую романтическую традицию, в своих теоретических положениях основанную на философии Канта.
Английская просветительская литература, высоко почитаемая Пикоком, Колриджу представляется ложной и отжившей свой век, тогда как «готика» (роман М. Льюиса «Монах», драма «Бертрам» Мэтьюрина), все иррациональное, таинственное, мистическое всячески пропагандируются им.
Полемика с Колриджем представлялась Пикоку тем более необходимой, что его влияние на умы соотечественников было огромным. В значительной степени через Колриджа английская публика знакомилась и с немецкой литературой, которую поэт, к негодованию Пикока, препарировал в преимущественно религиозном аспекте.
Идейная значительность Колриджа-Флоски подчеркнута в повести тем, что он центр интеллектуальной и духовной жизни аббатства. Флоски — лучший друг Скютропа-Шелли, соратник и помощник мистера Лежебока и мистера Траура-Байрона. Парадоксально, но в пылу полемики в «Аббатстве кошмаров» Пикок, подчинившись своей страсти к обобщениям, сближает фигуры, в полемическом, идейном и художественном отношении весьма отличные друг от друга. Безусловно, странным выглядит сближение Байрона и Шелли, по духу своему бунтарей, революционеров, с Колриджем. «Я не могу разрешить себе безмятежно смотреть на это постоянное отравление ума и души читателей!» — в сердцах восклицает Пикок по прочтении третьей и четвертой песни «Чайльд Гарольда», «в которых его протест вызвали особенно следующие строки:
Мы так больны, так тяжко нам дышать,
Мы с юных лет от жажды изнываем.
Уже на сердце — старости печать,
Но призрак, юность обольстивший раем,
Опять манит — мы ищем, мы взываем, —
Но поздно — честь иль слава — что они!
Что власть, любовь, коль счастья мы не знаем!
Как метеор, промчатся ночи, дни,
И смерти черный дым потушит все огни.
И далее:
...Да разве я, пощады не моля,
С моей судьбой не бился смертным боем?
Я клеветы и сплетни стал героем,
Но я простил, хоть очернен, гоним,
Я от безумья спасся тем одним,
Что был вооружен моим презреньем к ним.
Неизбывная тоска байроновского героя, как, впрочем, и сопутствующий ей пафос, самолюбование казались Пикоку не только неискренними, но — что, с его точки зрения, было гораздо важнее — этически порочными, разрушающими здоровую нравственную основу личности.
Пикок отнюдь не был склонен обвинять Байрона в пристрастиях к мистицизму и уж тем более пенять ему, как Колриджу, за политическую реакционность. Оставив эти соображения за скобками, Пикок с его тенденцией к обобщениям изобличал причину — романтическую экзальтацию. В ламентациях байроновского героя он усмотрел все тот же ненавистный ему дух немецкого романтизма, давшего свои, по мнению Пикока совсем неудачные, всходы на английской литературной почве: романы Анны Рэдклифф, Уильяма Годвина, Мэтью Грегори Льюиса, да и юношеские романы самого Шелли.
Еще более неожиданным представляется сближение Колриджа с Уильямом Годвином, английским философом и писателем-радикалом.
Годвину достается за его роман «Мандевилль», который не раз и очень зло высмеивается в «Аббатстве». Начало повести, где описывается местоположение аббатства, семейная история отца Скютропа, разочаровавшегося в женщинах, — пародия на роман Годвина, и, безусловно, современники мгновенно узнавали адресата.
Однако, высмеивая таким образом Годвина, Пикок преследовал цель более серьезную, нежели создание литературной пародии. Годвин не вызывал восхищения Пикока даже как автор «Политической справедливости», а уж тем более как автор «Мандевилля». Пикок не мог принять те идеи детерминизма и как крайнее следствие его — фатализма, которые Годвин обосновывает в романе. Всей логикой своего повествования Годвин убеждает читателя, что его герой — продукт условий, в которых он формировался. Его злобность, эгоизм, мизантропия порождены обстоятельствами, но именно такую точку зрения на личность отказывался признать Пикок, как и повышенную, несколько неожиданную для автора «Колеба Уильямса» интроспекцию «Мандевилля».
Соединяя в своей повести фигуры, в реальности весьма далекие друг от друга и в художественном, и в идейном отношении, Пикок ведет планомерную борьбу с общей тенденцией в современной ему литературе с романтической экзальтацией, нездоровой интроспекцией, мизантропией.
Знаменательно, что «Аббатство кошмаров» вышло одновременно с «Нортенгерским аббатством» Джейн Остен, романом, также резко высмеивающим издержки романтической литературы, и в первую очередь «готический роман тайн и ужасов».