«Может быть, не раз приходила ему мысль разрешить свои сомнения с помощью этой игрушки», - подумал Иван Александрович.
Пистолет был разряжен и умышленно забыт на столе. Продолжая рассматривать и изучать Дзиапш-ипа, Иван Александрович вспомнил случай, когда вот такой же пистолет без патронов помог разоблачить долго упиравшегося врага. Произошло это несколько лет назад. Во время допроса, проверяя арестованного, Чиверадзе наклонился к нижнему ящику стола. Когда он поднял голову, пистолета на столе не было.
- Положите обратно! - приказал Иван Александрович, не сводя глаз с арестованного. Тот вскочил, направляя оружие на Чиверадзе. Его рука дрожала, и черная впадина ствола прыгала перед лицом Ивана Александровича.
- Не шевелитесь! Руки на стол! Не двигайтесь, или я вас убью! - вполголоса сказал арестованный.
И хотя Чиверадзе знал, что пистолет разряжен и патроны лежат в столе, неприятный холодок мгновенно прошел по его телу.
- Чего хотите от меня?
- Сейчас же встаньте, идите вперед, я пойду за вами. Выведите меня на улицу!
Чиверадзе ногою нажал кнопку звонка, подымая тревогу. В комнату вбежали сотрудники. Арестованный несколько раз подряд нажал гашетку, но пистолет только сухо щелкал. Он бросил на пол бесполезное оружие и, закрыв лицо руками, упал в кресло. После этого что-то в нем надломилось. Не прошло и часа, как он сознался и стал давать показания.
Пора было начинать разговор с Дзиапш-ипа.
- Расскажи о себе, все, что помнишь с детства, - откинулся в кресло Чиверадзе. - И кури. Вижу, что хочешь.
- Я родился в тысяча восемьсот восемьдесят первом году в Эшерах, - начал Дзиапш-ипа. - Жил с отцом и матерью. В тысяча восемьсот девяносто первом году меня увезли в Тифлис учиться. Домой приезжал только летом, на каникулы. И так десять лет. В последних классах гимназии вошел в социал-демократический кружок.
- «Месаме-даси»? - спросил Чиверадзе.
- Меньшевиков, - подтвердил Дзиапш-ипа. - Здесь все было туманным и заманчивым. Красивые фразы и мало действия. И мало риска. Мы знали о кружках Кецховели, Цулукидзе, Сталина, а позже Виктора Курнатовского. Но нас, интеллигентов, пугала прямота, резкость и непримиримость этих агитаторов. Они обращались через нашу голову к рабочим. Наши вожди, а вместе с ними и мы, бездумно повторявшие их «истины», считали, что призваны руководить национально-революционной борьбой и представительствовать от лица масс, оставляя им более мелкое - экономические претензии.
Дзиапш-ипа говорил медленно, обдумывая и вспоминая то, что было много лет назад.
- Были ли среди ваших вожаков люди, с которыми тебе пришлось столкнуться после революции семнадцатого года? - перебил его Чиверадзе.
- Непосредственно нет. Но много раз моими поступками руководили люди, приходившие от их имени.
- И ты верил им?
- О да! Сомнения пришли, к несчастью, значительно позднее.
- А разочарования?
Дзиапш-ипа глубоко вздохнул и развел руками.
- Тогда, когда я уже был опутан, как перепелка в силке. Что толку?
- Тебе угрожали разоблачением? - снова спросил Чиверадзе.
- Да, но это было совсем недавно. - Дзиапш-ипа помолчал. - Позвольте мне говорить по порядку. С тысяча девятьсот второго года и до начала войны четырнадцатого года я жил дома, изредка выезжая в Тифлис.
- Все эти годы ты поддерживал связь со своей партией?
- Да.
- В чем она выражалась?
Дзиапш-ипа взял папиросу, зажег ее и несколько раз затянулся.
- В сколачивании вокруг себя людей, - сказал он. - Восстанавливая народ против русских, мы заискивали перед дворцом наместника. Но главным была борьба с большевиками. И мы боролись. Все было на нашей стороне. И императорский Петербург, и своя национальная буржуазия, и пресса. Все - кроме народа. Он хотел действий, а мы ему предлагали слова. Большевики выдвинули свою аграрную программу, мы не могли принять ее, потому что сами были помещиками. Они организовывали забастовки - мы отговаривали от них. Бакинские, тифлисские и батумские демонстрации оттолкнули от нас рабочих. Большевики изо дня в день завоевывали массы, мы их теряли. Кое-какие нетерпеливые и недовольные нашей программой уходили к анархистам. Кто остался с нами? Интеллигенция, национально-либеральная буржуазия, лавочники, зажиточная часть села. Позже вы назвали кулаками этих маленьких помещиков. За нас были патриархальные традиции и обычаи, прочно опутывавшие значительную часть крестьянства, и это еще держало нас на поверхности. Война с ее националистическим угаром заставила сказать прямо, с кем мы. Большевики из Государственной думы пошли в Сибирь, а мы - в земские союзы.
- Земгусары! - засмеялся Чиверадзе.
- Да. Это было хорошо и удобно. Мы легализовали себя и не воевали.
- Ты довольно самокритичен!
- Теперь да! Тогда я, как и остальные меньшевики, кричал о «нашествии гуннов» и требовал: «На Берлин!» Приезд Николая Второго в Тифлис вылился при нашей помощи в грандиозную монархическую демонстрацию под лозунгом «Единение царя с народом». Мы не чувствовали тягот войны. Цены росли. Всего не хватало, но все необходимое нам привозили из селений. В шестнадцатом году в Тифлисе появились англичане. В конце года я, тогда уже офицер иррегулярной кавалерии, был вызван в Тифлис. Один из наших лидеров, Рамишвили, на подпольном совещании представителей заявил, что «надо готовиться к автономии под протекторатом Англии». Мы поняли, что Жордания договорился с «союзниками». Вы помните, наверно, что в конце шестнадцатого года фронт замер на одном месте. Не было снарядов. На десять выстрелов немецкой артиллерии мы отвечали одним. Солдаты были раздеты и голодны. Фронт и тыл устали от войны. Нарастало недовольство. В каждой семье оплакивали погибших. Но в тылу никогда не было так весело, как тогда.
- Пир во время чумы?
- Рестораны были полны. Белобилетники увлекались стихами Северянина, песенками Изы Кремер и фельетонами Савоярова.
- Что делала ваша партия?
- Я никогда не был близок к верхушке, но слышал в кулуарах, что был решен вопрос об ориентации на Англию.
- Под высокую руку Джона Буля?
- Да, это был наиболее серьезный претендент на закавказскую нефть и марганец.
- Значит, распознали экономическую подоплеку этой любви к Грузии? - иронически улыбнулся Чиверадзе.
- Мы трезво оценивали положение и понимали, что нас любят не за красивые глаза, но громко об этом говорить было нельзя.
- Что же вы говорили народу?
- Вы сами прекрасно знаете эту ложь, не заставляйте меня ее повторять. Страшное пришло позже. О февральской революции мы узнали в первых числах марта. Наши газеты, враждебные большевикам, кричали о запломбированном вагоне, в котором-де приехал из Германии Ленин. Боязнь углубления революции, расширения массового революционного движения толкала нас на компромиссные соглашения с правыми, позиции которых с каждым днем слабели. Слабея сами, они убеждались и в нашей беспомощности. В поисках сильного партнера они пришли к эсерам, а позже…
- Ты ушел от конкретной темы! - заметил Чиверадзе.
- Эсеры никогда не были сильны у нас в Грузии, - продолжал Дзиапш-ипа, - монопольным было наше влияние. Было бы, - поправился он, - если бы не большевики.
- Итак, у меньшевиков давно созрела мысль об автономии? - спросил Чиверадзе.
- Она зародилась еще до февраля. Революция, шатание и слабость Временного правительства помогли нам ускорить подготовку к отделению. Чтобы внушить эту идею, наши лидеры не брезговали ничем. Они извратили решения Апрельской конференции большевиков по национальному вопросу и утверждали, что большевики согласны с нами, а отделение от России даст Грузии исключительные выгоды. Условия для сколачивания сил благоприятствовали нам. Офицеры Кавказского фронта и элементы, враждебные революции, пополняли наши кадры.
- А солдаты?
- Они стремились домой. Уходили с оружием, которое, если нам удавалось, мы отбирали. Но это было позже. В Тифлисе появились «доброжелательные» иностранцы. Было много разговоров, фантазировали до одурения. Но решиться на отделение от России, с которой нас связывали тысячи нитей? Религия, экономика, совместная борьба с соседями, жадно смотревшими на нашу землю, - все роднило нас с Россией. Конечно, царская Россия была нам мачехой, но она прикрывала нас от врагов. Нет, это страшно! Мы внимательно следили за борьбой, происходившей в Петрограде, где находились лидеры, но время шло, и обстановка складывалась не в нашу пользу. Почти прекратилось поступление промышленных товаров. А что тогда было у нас своего? Кукуруза?
- Ты говоришь об обстановке, но не говоришь о людях, которые создали и использовали ее, - перебил его Чиверадзе. - Кто окружал тебя в то время? Кто толкнул тебя на путь активной борьбы с народом? Понимаешь? Активной, вооруженной борьбы? Я жду имен.
Дзиапш-ипа усмехнулся и посмотрел на Чиверадзе.
- Я пришел сюда, чтобы сказать все, подчеркнул он. - Я рассказал вам о своей молодости. Сейчас я перейду к людям, руководившим мной. Я проклинаю их, они исковеркали меня и тысячи таких, как я, бросили нас и бежали за границу, чтобы оттуда продолжать борьбу чужими руками.
- И чужими жизнями!
- Да, чужими жизнями. Вы спрашиваете меня об именах? Я буду говорить о живых, о тех, которые здесь, и о тех, которые за рубежом.
Дзиапш-ипа остановился в волнении.
- Можно мне встать? - спросил он.
Чиверадзе кивнул. Дзиапш-ипа поднялся и прошелся по кабинету. Остановившись против Ивана Александровича, он продолжал:
- С момента советизации Грузии партии грузинских меньшевиков, национал-демократов и социал-федералистов ушли в глубокое подполье и развернули контрреволюционную работу. По инициативе Жордания и Рамашвили осенью двадцать второго года был создан «Паритетный комитет независимости Грузии», объединивший все антисоветские группировки.
- Мы это знали!
- Наши руководители бежали за границу, предоставив нас, боровшихся против большевиков, своей судьбе. Но и там, за рубежом, они не оставили нас в покое. Созданное в Париже «Загранбюро» установило связь со Вторым Интернационалом и с иностранными разведывательными организациями. Начиналась «большая игра». Я и многие другие, т