- Вам надо скорей пойти в ГПУ.
- За мной приходили?
- Нет, вам надо идти туда.
Отойдя от дома, Федор вспомнил, что не видел собаки. «Куда же делся Дин? Может быть, Елена взяла его с собой?»
Часовой при входе в управление, козырнув, сказал с несвойственной ему ласковостью и участием, чтобы Федор зашел к Дмитренко.
- А «хозяин» здесь? - спросил Дробышев.
- Товарищ Чиверадзе болен, - сказал часовой.
Встречавшиеся сотрудники здоровались, как-то странно смотрели и торопились уйти, но Федор этого не замечал. Постучав, он открыл дверь и увидел стоявшего у сейфа Дмитренко.
- Здравствуй, Федор Михайлович! Когда приехал?
- Только что!
- Дома не был?
- Заскочил на минуту, - коротко ответил Федор. - Что случилось, что с Иваном Александровичем?
Андрей Михайлович подошел к Федору, обнял его за плечи и, усадив на небольшой старенький диван, сел рядом.
- Возьми себя в руки, Федор Михайлович! Случилось несчастье, но мы - мужчины и должны уметь переносить любое горе.
- Несчастье? - переспросил Дробышев. - С Иваном Алексадровичем?
- Нет, не с Иваном Александровичем, - ответил Дмитренко, - а с твоей женой.
- С Еленой? - все еще не понимая, переспросил Федор. - Что могло случиться с Еленой?
- Ее вчера вечером убили.
Смысл этих простых слов не сразу дошел до сознания Дробышева. Он взглянул на Дмитренко, увидел его суровое лицо, угадал за внешней сдержанностью глубокую взволнованность близкого человека и тогда только понял все. Елены нет! Никогда он не увидит ее лица, улыбки! Никогда не услышит ее голоса - никогда! Он чувствовал мягкое прокосновение руки Дмитренко к своему плечу, слышал какие-то слова, которые не разбирал, и понимал одно - Елены нет! Мелкими и незначительными сейчас показались ему их споры, ее уход, измена, его мученья. И даже его одиночество! И это случилось теперь, когда она вернулась к нему в самую тяжелую, страшную для него минуту. Вернулась… чтобы умереть! Еще два дня назад они были вместе и он не знал, как сложится у них жизнь. Ему казалось, что прошлое, ее прошлое, будет стоять между ними. Она пришла к нему, а он не понял, ничего не понял! Не оценил ее любви, видел ее нежность и не ответил на нее. А теперь ничего не будет, опять он остался один!
Резкий стук в дверь перебил Дмитренко.
В комнату вбежал дежурный.
- Вас срочно вызывают в аппаратную.
Звонил из Афона Строгов. Из его лаконичных фраз Андрей Михайлович понял, что необходим немедленный выезд всей опергруппы.
- Что у тебя случилось? - спросил Дмитренко. Он понимал, что только очень важные причины могли побудить Строгова вызывать всю группу. - Передатчик, что ли?
- И он тоже! - загадочно буркнул Строгов. - Выезжайте скорей, буду ждать на шоссе у почты.
И он повесил трубку.
Дмитренко вторично вызвал переговорную Афона, но телефонистка ответила, что Строгов уже убежал. Так и сказала: убежал. Видимо, случилось что-то очень серьезное. Дмитренко приказал дежурному немедленно собрать всю опергруппу и приготовить полуторку.
- Пусть горючего возьмут побольше! - крикнул он вслед уходившему дежурному, хотя ехать-то нужно было всего двадцать километров. - За руль, Абзианидзе.
Вернувшись в свой кабинет, Дмитренко позвонил на квартиру Чиверадзе. К телефону подошел Шервашидзе.
- Как там Иван Александрович? - спросил Дмитренко.
- Довели до ручки, а теперь спрашиваете, - ответил Шервашидзе.
- Можно к нему хоть на несколько минут? - попросил Андрей Михайлович.
- Даже на секунду не пущу. Хватит, повеселились! - В ответ на просьбы Дмитренко, переходя на ты, зло буркнул: - Ты что, похоронить его хочешь? Сказал: не пущу! - и повесил трубку.
Тем временем опергруппа собиралась в его кабинете. Дробышев, потрясенный, сидел на диване, возле расположился Обловацкий. На краю письменного стола, упершись ногами в валик дивана, сидел Хангулов. Что ж, это не так плохо. Четыре человека, Абзианидзе пятый. В Афоне ожидали Строгов и Чиковани - семь человек. В крайнем случае можно на месте привлечь пограничников и милиционеров.
- Ивану Александровичу очень плохо, придется ехать без него. На сборы пять минут, - сказал Дмитренко, - возьмите по два пистолета, винтовки, гранаты и по патронташу. Да не забудьте фонари. На месте все узнаем от Строгова.
Обловацкий и Хангулов вышли. Андрей Михайлович подсел к Дробышеву и, обняв его, спросил:
- Может быть, тебе лучше не ехать, Федор?
43
Через несколько минут полуторка неслась по улице. Горевшие вполнакала желтые лампочки слабо освещали витрины магазинов и многочисленных кафе. В некоторых окнах тем же желтым светом теплились керосиновые лампы и даже свечи. Под слабо натянутым, хлопающим от порывов холодного ветра тентом в машине было тепло.
Выехали за город. Здесь стало хуже. Гудел ветер, пытаясь сорвать старенький брезент в многочисленных дырах и заплатах. За Лечкопом море, до этого бухавшее рядом, ушло влево, и машина покатилась по мягком гравию. Наконец под колесами дробью протарахтели балки Гумистинского моста, справа мигнул огонек погранзаставы, и полуторка ненадолго нырнула в плотную темноту Эшер. Проехали мост, около которого недавно ранили Даура Чочуа, и снова запетляли по разбитой дороге. Все думали об одном: «Что случилось в Афоне?» Обловацкий припомнил слова Бахметьева, что разгадку ключевых вопросов надо искать в Афоне. События последних двух месяцев не подтвердили этого. «Афон давно затих, - думал Обловацкий, - активны Сухум и побережье южней города. Да и банда сейчас сосредоточена в районе Бешкардаш. Вот не вовремя заболел Чиверадзе».
Невыспавшийся Хангулов дремал, несмотря на дождь и толчки. Дмитренко через короткие промежутки снимал фуражку, чтобы ее не сорвало ветром и, просунув голову в дырявый брезент, пытался рассмотреть окрестность. Саша Абзианидзе, обычно разговорчивый, вцепившись двумя руками в баранку, молча смотрел на дорогу, на которой прыгали и плясали лучи фар. Сидевший рядом с ним Дробышев тоже не был расположен к разговорам. Неизвестно откуда пришла и теперь уже ни на минуту не покидала его настороженность. Хотя, чем еще могла наказать его судьба? Вот сейчас он ехал на операцию, по сути подготовленную им, - итог упорной, почти годовой работы. Не было той знакомой, веселой злости, которая владела им прежде, когда приходилось идти брать врага. Впервые захотелось тишины и покоя.
Абзианидзе резко затормозил, машину тряхнуло, и Федор головой ударился о перекладину. Дробышев хотел отчитать неловкого водителя, но невольно взглянул на дорогу и увидел в нескольких шагах от автомобиля Чиковани с поднятой рукой. С него стекали струйки воды, он вытирал лицо и что-то кричал. Миша вскочил на подножку. Абзианидзе отъехал к краю дороги, остановился, заглушил мотор и выключил свет.
- Что случилось? - вылезая из кузова, спросил Дмитренко.
…В доме отдыха решили повеселиться, послушать новые стихи отдыхавшей здесь молодой ленинградской поэтессы и новую музыку московского композитора. Дауру Чочуа казалось, что поэтесса внимательна к нему и как-то выделяет его из числа остальных.
Чочуа готовился к вечеру - побрился, подшил новый воротничок. Строгов, сидя на соседней кровати, наблюдал за тщетными попытками Даура продеть раненую руку в рукав гимнастерки.
- Ты чем-то напоминаешь мне Грушницкого, - иронически заметил он.
- Раненой рукой? Того же ранило в ногу, - не поднимая головы, произнес Чочуа.
- Ты, как и он, хочешь сделаться героем романа.
- Я похож на него, как ты на Печорина, - возразил Даур.
- Ты прав! - примирительно согласился Строгов. - Но поторапливайся, а то кто-нибудь более энергичный уведет твою поэтессу.
Они вышли вовремя. К столовой, где должен был состояться вечер, под дождем, прикрывшись плащами, халатами, а порой и просто газетами, перебегали отдыхающие. Молодежь затеяла танцы. Вообще танцами начинали и кончали любое развлечение, затеянное местным массовиком. Остряки утверждали, что он перешел в дом отдыха из ликвидированного монастыря, где выполнял обязанности, не связанные с необходимостью думать. Наконец, в зале с еще не закрашенной на стенах росписью на религиозные темы появилась поэтесса. Платье из темно-синего бархата обрисовывало ее красивую фигуру. Длинные, заплетенные в две косы волосы были уложены вокруг головы. Проходя мимо сидевших в первом ряду Даура и Строгова, она кивнула головой, улыбнулась и села за стол на сцене. Массовик постучал карандашом по графину с водой. Но он успел сказать только: «Товарищи!», как в задних рядах у двери послышался шум. В столовую вбежал юноша в милицейской форме, насквозь промокший, без шапки, нашел глазами Строгова и замахал ему рукой. Николай Павлович поднялся и поспешил к выходу. В дверях его нагнал Чочуа.
- Ты это куда собрался? - недовольно спросил Строгов и, зная заранее, чего хочет его друг, продолжал: - Иди назад, без тебя справимся.
Чочуа побледнел и обидчиво поджал губы. Николай Павлович похлопал его по плечу:
- Ну куда ты пойдешь с раненой рукой! Только мешать будешь. Смотри, какой дождь хлещет! Возвращайся назад, - он улыбнулся, - а то поэтесса обидится!
В коридоре Строгов остановился.
- В чем дело?
- Радист сказал, чтобы ты шел скорей! - ответил милиционер.
Строгов побежал через двор. Дождь продолжал лить как из ведра. Милиционер еле поспевал за Николаем Павловичем.
На втором этаже оперативного пункта милиции, в маленькой комнате, за столом, уставленным радиоаппаратурой, сидел радист с наушниками. Склонившись над столом, он торопливо что-то записывал и даже не обернулся к Строгову. Пододвинув табурет и ожидая окончания приема, Николай Павлович хотел закурить, но папиросы промокли, и он бросил отсыревшую пачку на стол. Передача шла шифром, уже известным Строгову. Видимо, боясь быть непонятым, корреспондент повторял текст. Сильно мешали разряды.
Наконец, передача окончилась. Сорвав наушники, но не выключая рации, радист встревоженно сказал: