– Как обычный подросток.
– Я понимаю, с Арбери непросто. Мне так стыдно, что я не справляюсь. Она очень изменилась, после того как…
И Ванесса замерла. Ее словно пронзило током, будто кто-то стоял за спиной и не велел ей больше говорить.
– После чего?
Она тяжело выдохнула, опустила глаза, провела ладонями по плечам, казалось, что ей холодно.
– Прости. Я пообещала себе не рассказывать об… этом.
– В вашей семье что-то произошло?
– Да.
– Ванесса, как вы понимаете, я тоже не была идеальным ребенком. Мои родители со мной намучились сполна. Я их ненавидела. Мне так казалось. Но сейчас, когда их нет со мной рядом, мне так хочется, чтобы меня обняла мама… Так хочется, чтобы со мной поговорил папа. Мы, дети, всегда гиперчувствительны, порой неблагодарны, но мы нуждаемся в любви, во внимании. В одиночку мы бессильны. Не сдавайтесь, Ванесса, она нуждается в вас.
– Почему ты оказалась в «Абиссали»?
Ванесса давно хотела задать мне этот вопрос, но не решалась. Понимала, что рана свежая. Заденешь – станет кровоточить.
– Я тоже пообещала никому не рассказывать свою историю.
Я вышла из дома Боуэнов, уже стемнело, луна соревновалась с зажигающимися звездами, кто ярче. Обошла дом, за ним находились старые качели. Ветер тревожил ее, а она таинственно поскрипывала. Я присела на качели. Внезапно на траве появился оранжевый квадрат, я обернулась: в одной из комнат включили свет. Сквозь прозрачные занавески было видно происходящее внутри. Ванесса зашла в комнату к Арбери, для той ее визит стал неожиданностью. Они о чем-то немного поболтали, а затем Ванесса подошла к дочери и обняла ее. Арбери ответила взаимностью. Я сидела, до сих пор не поворачивая голову назад, наблюдала за этой потрясающей картиной. Ванесса поцеловала Арб в макушку. Арбери все еще не выпускала мать из своих объятий.
Я свою уже никогда не обниму. Я больше не почувствую ее тепло, не увижу ее милые морщинки, которые появляются, когда она улыбается. Не услышу ее голос, не спрошу у нее совета.
Как часто я с ней советовалась? Как часто обнимала? Я проклинала себя за то, что, когда у меня было время, я не проводила его с матерью. Я не пользовалась драгоценными моментами, чтобы поговорить с ней, чтобы помочь ей. Мы редко показывали друг другу нашу любовь. Зачастую мы с мамой только кричали друг на друга, говорили мерзкие слова…
Качели скрипели, небо сияло только что проснувшимися звездами, ветер кружил в медленном танце листву, птицы слетались в гнезда убаюкивать птенчиков, я представила, как приеду домой в Истон и повешусь на ремне от брюк.
19
Не самый лучший день мы выбрали для охоты: два дня лил дождь, теперь было испарение, жара, лес был похож на остывающую курочку. Впереди бежал Вашингтон, за ним шли мы с Север. Раньше я бы ни за что не поддержала идею Север пойти охотиться, ни за что не навредила зверушке. Но это было до: до того как мне стало все равно на жизнь, до того как я лишилась всяких чувств. Север сказала, что охота поможет мне смириться, забыться, и она была права. Мне нравилось чувствовать себя оголодавшим хищником, нравилось следить за зверем, быть тенью, нравилось целиться в жертву и представлять вкус ее прожаренного мяса.
– Хочешь, отдохнем немного? – спросила Север.
– Да, было бы неплохо. Что-то я совсем выдохлась.
Север бросила рюкзак на землю, села на корточки, спустила с плеча ружье.
– Мы прошли около четырех километров.
– Четыре километра и ни одного зверя.
– Помнишь, что я тебе говорила? Начинка всегда глубже. Ничего, скоро мы будем у цели.
Вашингтон в следующую секунду занервничал, стал принюхиваться, затем резко поднял уши, лохматые черные лопасти, завилял хвостом и сорвался с места.
– Вашингтон?
– Кажется, наша цель сама нас нашла.
Мы тут же последовали за псом. Трудно было бесшумно двигаться вперед, в лесу все обязательно шуршит, хрустит, трещит. Охота не любит лишних звуков.
Вашингтон остановился у изумрудных зарослей. Мы подошли к нему, пригнулись, стали вглядываться. Примерно в пятидесяти метрах от нас стоял лось. Молоденький, судя по скромным ветвлениям его рогов.
– Какой красавчик! – сказала Север.
– Может, подойдем поближе?
– Нет, если еще раз двинемся, то спугнем.
Охотничьим ружьем я управляться умела. Оно жутко тяжелое, неподдающееся моим неуклюжим рукам, но Север помогла мне к нему привыкнуть. Прицелилась, выстрелила. Раздался пронзительный крик лося. Я попала ему в бедро. Животное, обезумев от боли, рвануло прочь. Теперь настала очередь Вашингтона. Собака помчалась вслед за истекающей кровью жертвой. Мы с Север тоже ринулись бежать. Это была безжалостная погоня. Мы бежали, забыв про усталость и ружье, из-за которого ныло плечо. Мы громко смеялись, предвкушая победу. Лес будто защищал свое несчастное, умирающее дитя, он сыпал преградами: холодным ручьем со скользкими, зелеными камнями, сухим гигантским стволом, чудесным образом выдернутым из земли, лежащим поперек пути, коварными корнями, длиннющими, спрятанными под листвой и мхом. Вашингтон был весьма быстрым, настойчивым и увертливым. Лоси – не из тех животных, что любят много бегать, они не отличаются особой выносливостью, поэтому наш пес быстро его догнал, стал бесстрашно лаять, отвлекать. Лось остановился, стал стращать Вашингтона рогами, бить копытом о землю, но тут последовал выстрел. Север всучила ему пулю в бочину. Животное пало. Вашингтон стал еще громче лаять, сообщая всему живому, что скрывалось в лесу, о нашей победе. Мы подошли к телу и поразились: оно еще дышало.
– Давай закончи начатое, – сказала Север.
Я подошла еще ближе, заглянула в его маленькие, тусклые глаза. Клянусь, они смотрели на меня. Он ждал сочувствия – глупое, безнадежное существо. Всего лишь плоть с уродливыми очертаниями и вонью. Мясо, покрытое жесткой шерстью, кишащей оводами. Почему ты никак не сдохнешь? Так жаль тратить на тебя пулю.
Меня пугали мои мысли, меня пугало появление таких мыслей в моей голове. Его сердце все еще пыталось биться, черная земля впитывала теплую кровь, вытекающую из глубоких отверстий.
В следующее мгновение я отняла у него жизнь.
К Клиффу я выбиралась, как только находила свободное время. К несчастью, его было не так много, как хотелось бы. Бедфорд находился в получасе езды от Манчестера, я быстро запомнила дорогу до него. Чтобы встречать Арб, Лестер купил мне старый «рено», так что я могла разъезжать везде, где хочу. Везде, где Лестер не узнает.
Клифф, как и обещал, остановился у друга. Друга звали Олли. Вечно лохматый, обросший. Широкий нос, низкий лоб и карие глаза, выглядывающие из-под нависших серых век.
Я подъехала к дому Олли. Маленькая деревянная хибара с тремя окнами. Во дворе стоял старый, грязный диван, на котором сидел нога на ногу Олли, потягивая пиво. Он всегда пил пиво.
– Привет, – сказал Олли.
– Привет.
– Клиффа сейчас нет. Ты можешь подождать его.
– Спасибо, что разрешил, – сказала я как можно грубее.
Я зашла в дом. В нем постоянно отсутствовал свет, окна были настолько грязными, что потеряли свою функцию – показывать маленький клочок мира. Присела на кресло, опустила глаза вниз, принялась ждать.
– Будешь чай или кофе?
– Кофе.
– Тебе повезло. Как раз остался последний «три в одном».
Спустя пару минут Олли принес мне кружку кофе.
– Спасибо.
Когда он последний раз мыл посуду? Знает ли он вообще, что это такое – мыть посуду? Да, впрочем, какая разница. Даже если на этой кружке были бы споры самого опасного микроорганизма во Вселенной, меня это не волновало. Пусть заражусь, пусть буду мучиться, пусть умру. Теперь уже не страшно.
Олли стоял возле меня, смотрел, как я пью кофе.
– Хочешь еще что-то мне предложить? – не выдержала я.
– Нет, я… хотел спросить. Сколько вам платят?
– Почему ты интересуешься?
– Всегда хотелось узнать, за сколько люди готовы заниматься тем… чем вы занимаетесь.
– Воспитанные люди не лезут к другим в карман.
– Понятно. Значит, очень много. А если бы я захотел присоединиться к вам, Лестер взял бы меня?
Жаль, что у меня не было тогда за плечом охотничьего ружья.
– Олли, я хочу провести оставшееся время до прихода Клиффа в тишине. Если я еще раз услышу твой голос, ты пожалеешь.
Мой голос казался мне чужим. Все, что теперь исходило из меня, было внутри меня, казалось чужим. Мне нравилось угрожать, проявлять жесткость, вселять страх.
Олли кивнул. Испугался. Взял со стола сигареты и вышел на улицу, где у дивана его ждало недопитое пиво.
Я смотрела на свои руки и видела чужие руки. Кожа, лишенная мягкости, нежности. Наше тело, поверхность, полностью отражает то, что происходит с нами внутри. Вместе с руками загрубела и моя душа. Мой характер, мои мысли. Все стало иным.
Он был для меня солнцем, без него жизнь невозможна. Безнадежие, точно ядовитый смог, заполнило мою жизнь.
– Привет, Арес, – сказал Клифф.
– У меня очень мало времени.
– Это хорошо, потому что у меня мало новостей.
– Я не в восторге.
– Извини, я делаю все, что могу.
Я подошла к нему ближе. Решила использовать метод Лестера, создать мнимое благополучие, тишину, чтобы собеседник слышал только биение своего встревоженного сердца, почувствовал, как тело горит, как стопы немеют, как страх заползает под ребра.
– Клифф, было бы уже три месяца, как тебя не стало. Ты понимаешь? Я рисковала многим, чтобы спасти твою никчемную жизнь, теперь я требую отдачи.
– Я правда делаю все, что могу. Я уже влился в «Лассу», но, Арес, мне нельзя постоянно ошиваться в Темных улицах. Меня могут увидеть твои, и мне крышка. Я не могу быть настойчивым и чересчур любопытным с членами «Лассы», потому что они могут догадаться, что я крыса, и мне снова крышка.
– Что они говорят о нас?
– Ничего. Абсолютно ничего. Дезмонду все равно на вас, он только и делает, что получает деньги, пропивает их и ходит по шлюхам. Я не знаю, как он может занимать пост главного, в его черепной коробке вместо ликвора мозг омывает виски.