Она продолжала:
— Жизнь моя все это время была сплошным мучением. Я… я не знаю. Я написала книгу, чтобы рассказать всем, насколько кошмарна физическая красота, рассказать обо всем ее ужасе.
Три года назад из-за моего тела в автомобильной аварии погиб человек. Я шла по обочине трассы. Мы всей семьей поехали на пляж, и это оказалось чересчур.
Родители потребовали, чтобы я надела купальник. «Не робей, — сказали они, — расслабься, наслаждайся солнышком». Мне было чудовищно от того, что все обращают на меня внимание. Когда восьмидесятилетний старик уронил себе на ногу мороженое, я не выдержала и оделась. А потом пошла погулять вдоль трассы, которая вела с пляжа. Мне нужно было куда-то уйти.
Мимо на машине проезжал человек. Он притормозил и уставился на меня. Я пыталась не обращать на него внимания, но он был очень назойлив. Совсем забыл, куда он ехал, зачем — и врезался на своей машине прямо в поезд.
Когда я подбежала, он еще был жив. Он умер у меня на руках, не отводя от меня взгляда. Ужас. Я перемазалась его кровью, а он не спускал с меня глаз. Из его руки торчала сломанная кость, и спина на ощупь была странной. Умирая, он сказал: «Ты прекрасна». Именно этого мне не хватало, чтобы навсегда почувствовать себя совершенством.
Когда мне было пятнадцать лет, один мальчик на уроке химии выпил соляную кислоту, потому что я не хотела с ним гулять. Он, конечно, был немного того, но мне-то от этого не легче. Директор запретил мне ходить в школу в свитере.
— Это оно. — И Вайда обмахнула свое тело ладонью, словно дождиком. — Это не я. Я не могу отвечать за все, что оно делает. Я не пытаюсь этим телом чего-то от кого-то добиваться, — я никогда так не поступала.
Я все время от него прячусь. Вы можете себе представить — всю жизнь прятаться от собственного тела, точно от чудовища из дешевой киношки, и все равно каждый день таскать его за собой — есть, спать, перемещаться из одного места в другое?
В ванной я всякий раз боюсь, что меня стошнит. Я в чужой шкуре.
Все то время, пока Вайда говорила, она не спускала с меня глаз. Я чувствовал себя статуей в парке. Я налил ей еще шерри, потом еще налил себе. У меня было такое чувство, что этой ночью нам понадобится много шерри.
— Я не знаю, что сказать, — сказал я. — Я просто библиотекарь. Я не могу сделать вид, что вы — не прекрасны. Это все равно, что сделать вид, будто вы — где-то совсем в другом месте, скажем, в Китае или Африке, или будто вы — какой-то другой род материи, например, растение, запасное колесо, мороженый горошек или автобусная остановка. Понимаете?
— Я не знаю, — ответила она.
— Это правда. Вы — очень хорошенькая девушка, и вы не изменитесь. Может, попробуете успокоиться и привыкнуть?
Она вздохнула, потом неловко стащила с себя пальто и оставила его болтаться на спинке стула, будто шкурку овоща.
— Одно время я пыталась носить мешковатую и бесформенную одежду, просторные гавайские муму, но ничего не вышло — надоело выглядеть неряхой. Одно дело, когда тебя покрывает вот эта мясистая штука, и совсем другое — когда в то же самое время тебя называют битницей.
На этом месте она очень широко улыбнулась мне и сказала:
— Ладно, как бы там ни было, это моя проблема. Что у нас по расписанию? Что дальше? У вас еще шоколадки есть?
Я сделал вид, что лезу в карман, и она расхохоталась. Это было очень приятно.
Неожиданно она обратила все свое внимание на меня — очень пристально.
— А что вы здесь делаете, в этой смешной библиотеке? Ведь это такое место, куда всякие недотепы таскают свои книжки. Теперь мне про вас интересно послушать. Что скажете, господин библиотекарь?
Она улыбалась.
— Я здесь работаю, — ответил я.
— Это слишком просто. Откуда вы? Куда вы?
— Ну, я всякими вещами занимался, — сказал я напускным стариковским тоном. — Работал на консервных фабриках, лесопилках, заводах… А вот теперь работаю здесь.
— А где вы живете?
— Здесь, — сказал я.
— Вы живете прямо здесь, в библиотеке?
— Да. У меня в глубине здания есть большая комната с кухней и туалетом.
— Дайте посмотреть, — сказал она. — Мне вдруг про вас все стало интересно. Такой молодой старик, как вы, работает в таком жутком месте, как это, — получается, что в игре вы сами не слишком обгоняете.
— Как четко вы все разлиновали, — сказал я, потому что она попала в самое яблочко.
— Это я могу, — ответила она. — Может, я, конечно, больная на всю голову, но ведь не дурочка. Покажите мне свою комнату.
— Ну-у… — сказал я, артачась. — На самом деле, так не полагается.
— Вы шутите, — сказала она. — Вы хотите сказать, что в таком заведении могут быть какие-то правила? Прямо не знаю, как вам сообщить эту новость, но у вас тут место довольно шизанутое. У этой библиотеки явно не все дома.
Она встала и неловко потянулась, а остальное описать довольно трудно. Я никогда в жизни не видел женщину, наделенную столь совершенным телом, — и ее чары уже начинали на меня действовать. Разумеется, я повел ее показывать комнату — с той же неизбежностью, с какой морские приливы стремятся к берегам.
— Я пожалуй захвачу пальто, — сказала она и повесила его на руку. — После вас, господин библиотекарь.
— Я никогда раньше этого не делал, — сказал я издалека, словно ни к кому не обращаясь.
— Я тоже, — ответила она. — Мы первооткрыватели.
Я попытался было еще что-то сказать, но язык затянуло мутными абстракциями, он стал далеким и бесполезным.
— А сейчас библиотека вроде как не работает, правда? — спросила она. — То есть, после полуночи она открыта только для особых книг, для опоздавших полуночников, вроде моей, да?
— Да, она «закрыта», но…
— Но что? — спросила она.
Сам не знаю, откуда взялось это «но», — но оно так же быстро испарилось, вернувшись в свое забвение предлогов и союзов.
— Ничего, — сказал я.
— Тогда лучше погасите здесь свет, — сказала она. — Зачем зря жечь электричество?
— Да, — согласился я, наощупь закрывая за собой дверь и чувствуя, как эта робкая на первый взгляд, несчастная девушка оборачивается, оборачивается чем-то сильным, и я не знаю, что мне с этим делать.
— Я лучше выключу свет, — сказал я.
— Да, — сказала она.
Я выключил свет в библиотеке и включил у себя в комнате. Но пока за нами дверь закрывалась, а перед нами открывалась, зажегся не только свет.
— У вас очень простая комната, — сказала она и положила пальто мне на кровать. — Мне нравится. Должно быть, вам в ней очень одиноко — со всеми этими недотепами и придурками, которые носят сюда свои книги, — включая меня.
— Я называю это место домом, — ответил я.
— Грустно, — сказала она. — И давно вы здесь?
— Много лет, — ответил я. И черт с ним.
— Вы слишком молоды, чтобы жить здесь так долго, — сказала она. — Сколько вам лет?
— Тридцать один.
— Хороший возраст.
Она повернулась ко мне спиной и стала рассматривать буфет у меня в кухне.
— На меня можно смотреть, — не повернув головы ни на пядь, произнесла она. — Странно, но я почему-то не возражаю, чтобы вы на меня смотрели. На самом деле, мне это даже приятно, поэтому не стоит так по-бандитски таиться, когда вы меня рассматриваете.
В ответ я рассмеялся.
Неожиданно она развернулась и посмотрела на меня — сначала вполовину, потом целиком, а затем мягко улыбнулась.
— Мне действительно было очень непросто.
— Кажется, я почти понимаю, — сказал я.
— Вот и славно, — сказала она. Потом подняла руку и смахнула назад длинные черные волосы. За ушами вихрем пронесся смерч летучих мышей.
— Я бы выпила кофе, — сказала она, глядя на меня.
— Сейчас поставлю, — ответил я.
— Нет, давайте я сама. Я умею варить хороший кофе. Это моя особенность. Зовите меня Королевой Кофеина.
— Вот же черт, — сказал я, несколько смутившись. — Простите, но у меня только растворимый.
— Тогда пусть будет растворимый, — сказала она. — Мы знали, на что шли. Может, и с растворимым справлюсь как-нибудь особенно. Кто знает? — И улыбнулась.
— Я сейчас вам все достану, — сказал я.
— Нет-нет, — сказала она. — Давайте, я сама. Мне любопытно, что у вас за кухня. Я хочу узнать о вас как можно больше, и лучше всего начать с этой маленькой кухни. Я уже вижу, что мы с вами похожи. Вы в этом мире не дома.
— Давайте, я вам хотя бы кофе достану, — сказал я. — Он…
— Сядьте, — велела она. — Не суетитесь. Растворимый кофе может делать только один человек. Я сама все найду.
Я сел на кровать рядом с ее пальто.
Она нашла все и приготовила кофе так, будто это был парадный обед. Я никогда не видел, чтобы к чашке растворимого кофе подходили с такой заботой и красноречием. Как будто кофе — балет, а она сама — балерина, что описывает пируэты между ложкой, чашками, банкой и кастрюлькой с кипятком.
Она разгребла завалы на моем столе, но потом решила, что кофе нам следует пить на кровати, потому что там удобнее.
Мы уютно устроились на кровати, словно пара клопов в матрасе, пили кофе и разговаривали о жизни. Она работала техником-лаборантом в маленьком институте, ставившем эксперименты на собаках в надежде разгадать более насущные тайны науки.
— Как вы нашли эту работу? — спросил я.
— По объявлению в «Кроникл».
— А что случилось в университете Сан-Франциско?
— Надоело. В меня влюбился преподаватель английского. Я сказала, чтобы он проваливал, а он провалил меня. Я разозлилась и перевелась в университет Калифорнии.
— А там?
— Та же история. Прямо не знаю, что у нас с преподавателями английского. Стоит им меня увидеть, и они падают, как гильотины.
— Где вы родились?
— В Санта-Кларе. Ладно, я уже наотвечалась на ваши вопросы. Теперь вы мне расскажите, как нашли эту работу. Что скажете, господин библиотекарь?
— Я ею просто завладел.
— Я так понимаю, никакого объявления в газете не было?
— Не-а.
— И как же вы ею завладели?