мирных, по кавказскому обычаю желали главе дома и всей его родне многих лет жизни с сундуками добра, выпивали восьмистаканную чапуру чихиря и уходили. Редко кто из них присаживался за общий стол, потому что горские народы с терскими казаками пока разделяла глубокая пропасть во всем — что в быту, что в жизненном укладе. Но в первую очередь — в вере.
Под столами и вокруг них бегали ребятишки, среди которых суетились два внука хозяев- Сашка и Павлушка. Старший Александр старался держаться независимо и рассудительно, в кругу детей своего возраста и постарше он был главный. Зато Павлушка вел себя по иному, во всех его движениях и даже в разговоре чувствовалась тройственность. Видно было, что он с малолетства начинает думать одно, говорить другое, а делать третье. Дарган кривился от выходок внука, но предпочитал помалкивать, не обронив старшему сыну и слова о несхожести мальца с их казачьей породой. Вот и сейчас дед, несмотря на большое событие, собравшее почти всех станичников под крышей его дома, невольно обратил внимание на тот факт, каким прозвищем соседские пацаны позвали Павлушку за собой.
— Басай, — крикнул мальчишка лет пяти в пестрой, выскочившей из штанов рубашке. — Басай, давай играть в прятки.
— Не хочу я хорониться, — отозвался тот. — Пойдем лучше ножики в соседского кота покидаем.
Услышав его ответ, Дарган в который раз подумал о том, что пацаненок растет жестоким и себе на уме. Он обернулся к сидящему по правую от него руку Панкрату и спросил:
— Не замечал, как ребятня кличет нашего Павлушку? Каким-то Басаем.
— Моя Аленушка обзывает его так-же, — ухмыльнулся старший сын, черпая ложкой загустевший холодец. — Дедука Дарган, ты досе не присмотрелся, что твой меньший внук с пеленок не любит ни одеваться, ни обуваться. Зимой он тоже норовил выскочить на улицу голышом.
— Цыганчонком каким растет, чи шо? Да и смысл не в этом, сынок, одно дело босой, а совсем другое Басай, — не согласился глава семьи. — Подобное прозвище совсем не нашенское.
— Так его прозвали чеченские дети, что приезжают с родителями в нашу лавку за товарами. Это они начали — басай да басай. У ночхойцев упор в словах делается на букву «а», как у тех же москалей, — снисходительно пояснил Панкрат. — Ты откудова? Я из Ма-асквы. Так и у горных людей, и не только в разговоре, но и в названиях аулов: Аргун, Ачхой — Ма-артан, Га-алашки. А потом эту кличку подхватили и станичные пацаны.
— Истинная правда, братка, чеченцы и есть гольные москали, — подключился к диалогу Петрашка, который перестал сводить глаза со спутницы французского кавалера, как только оба переступили порог отцовского дома. Девушка, сидящая напротив него, тоже отвечала ему взаимностью, чем добавляла тревог обоим родителям. Но Дарган с Софьюшкой пока молчали, не загадывая плохого на будущее. Тем временем студент с напором повторил. — Вот те крест москали, они только строят из себя горных джигитов.
— Ты же знаешь, что поначалу чеченцы были крещеные, а потом их завоевали турки и обратили в мусульманскую веру, — пожал плечами Панкрат, но спросил старший брат совсем о другом. — Понравилась мамзелька, эта Сильвушка, что взора с нее не снимаешь?
— А ни то, — не стал отпираться Петрашка, покосившись на отца, которого отвлекли от диалога с сыновьями вновь подошедшие станичники. — Если бы не этот наш мушкетер, я бы к ней давно подъехал.
— А немку свою, что в Москве осталась, на кого запишешь?
— Не пара она мне, все больше о своем думает. Намекала, чтобы усадьбу на Воздвиженке я на себя переписал.
— Ишь ты, а потом, когда вы бы сошлись, в распыл те хоромы пустить?
— Не знаю, но то, что она стала мне не верная, я и сам догадался.
— Тогда отходи от немки, и дело с концом.
— Я так и поступаю. Мамзелька, вон, понравилась, Сильвушка французская.
— Эко тебя заносит, — похмыкал в густые усы Панкрат. — Как бы, братка, ты не доигрался, батяка ни с тебя, ни с Аннушки уже глаз не сводит. А он у нас на руку быстрый.
— Еще какой, — посерьезнел студент. — А что наша сестра, тоже себе подыскала?
— Не то слово, Петрашка, — притворно вздохнул сотник. — Она успела живьем съесть твоего соперника, этого мусью Буало. Вишь, как зенки пыхают, аж раскаленными огнями занялись.
— Ну дела, братка, боюсь, французы зря сюда приехали. Если я узнаю, что кавалер с мамзелькой не муж с женой и не жених с невестой, то от своего уже не отступлюсь.
— Батяка вам бошки враз поотрывает. Обоим.
— Тогда, Панкратка, будет поздно…
Довести беседу до конца братьям не дали станичники, кто-то из них растянул меха татарской гармошки, кто-то ударил по струнам подаренной русскими офицерами балалайки, еще двое зажали между коленями круглые барабаны. И пошло по кругу веселье, с каждым разом наворачивая все круче. Молодые казаки выскакивали в середину мигом образованного людьми пятачка и, распушив полы черкесок, принимались выделывать такие кренделя, от которых глаза у приезжих французов полезли на лоб. Видимо на своей родине они подобного не видели отродясь. Танцоры проносились вдоль рядов станичников, взявшись руками за кинжалы и мелко перебирая ногами, они словно демонстрировали свои ловкость и удаль. Затем двое или трое из них сходились в центр круга и начинали ломать тела с ногами в искрометных движениях, рассмотреть которые в подробностях не представлялось возможным. Но все-же было видно, что танец состоял из русских и горских колен. Отплясав друг перед другом, мужчины расходились веером, приглашая принять участие в веселье девушек и женщин. Те принимали вызов, они выбегали к парням с гордо поднятыми головами, набросив на плечи цветастые платки. И все равно повадки у них были не полностью русскими, плавными и величавыми, а смешанными с горскими, быстрыми и резкими. Лишь наполнявшая их вольность, да светившаяся на чистых лицах благодать от душевного простора, оставались непоколебимыми, какими были они на Руси тысячи лет назад. Ничто не могло принизить или отобрать эту свободу, дарованную русской нации природой и сохраненную ею для себя в первозданном виде.
В один из азартных моментов Петрашка не выдержал, он вскочил с лавки и ворвался в середину танцующих норовистым конем. Привстав на носки ноговиц, он согнул на чеченский лад руку в локте на уровне груди, а другую вытянул в сторону и заперебирал длинными ногами, не шелохнув стройным туловищем, подпоясанным по талии тонким наборным ремешком с подвешенным к нему кинжалом гурда. Так он проплыл один круг, затем второй, дожидаясь, пока музыканты наберут темп. Все, кто танцевал рядом с ним, освободили пятачок, они знали, что здесь равных младшему из братьев Даргановых не найдется никого. Отец с Панкратом потянулись подкручивать усы, на их суровых лицах отразилась гордость, Софьюшка с девками тоже задрали подбородки вверх. Скоро барабанная дробь переросла в сплошной гул, а переливы гармошки слились в единый звук, который взбудоражил нервы, призывая плясуна отдаться танцу без остатка. Неожиданно Петрашка подлетел к соседке мушкетера, остановился на одном месте, едва касаясь носками ноговиц притоптанной каблуками земли. Сидящая на лавке девушка не сводила с него глаз, она как завороженная следила за каждым его движением. Тем временем студент, приложив ладонь к правой стороне груди, слегка наклонил голову с папахой, пошитой из меха годовалого ягненка каракулевой породы. Темнные глаза его возгорелись диким пламенем, от которого не было спасения. Молодая женщина воззрилась на джигита, она еще не понимала, что от нее хотят, но уже готова была бежать за ним хоть на край света. Она перестала замечать заинтересованные взгляды своего спутника и настороженно-изучающие главы дома, в котором была гостем, с этого момента она подчинялась лишь зову своих чувств.
— Мой сын Пьер вызывает вас на танец, — с улыбкой посмотрев на свою соседку, по французски сказала Софьюшка. — Мадемуазель Сильвия, если вы хотите доказать, что во Франции пляшут не хуже, чем на Кавказе, то вы можете сделать это прямо сейчас.
— Но я не умею танцевать как местные девушки, — растерянно пролепетала молодая женщина. — А еще я боюсь, что глаза вашего сына, дорогая Софи, испепелят меня раньше той минуты, как я выйду в круг.
— Постарайтесь не смотреть в его зрачки, милая, — покровительственно усмехнулась Софьюшка — Вы еще успеете опалить крылышки, в здешних местах такие пламенные взоры не редкость.
— Мерси боку, уважаемая Софи д. Люссон, но мне кажется, что с добрым советом вы опоздали…
Сильвия как во сне сбросила с плеч бешмет, затем сдернула с головы платок, встала с лавки и пошла навстречу широкоплечему молодцу с белокурым чубом над высоким лбом, притягивающим ее темными омутами все сильнее. Она отыскала в себе силы переступить ногами, подстраиваясь под бешенный темп музыкантов, одновременно понимая, что теперь выбраться из бездонных глубин зрачков партнера ей будет нелегко. Между тем казак отошел немного назад и тут-же очутился позади танцовщицы, как бы защищая ее вытянутой рукой и не сводя с ее профиля жгучего взгляда. Молодая женщина заставила себя повторить движения местных девушек, вспомнить те моменты на родине, когда она наблюдала в Париже за танцами приезжих арабских танцовщиц. Наконец она нащупала такт, вскинув руки, изобразила ими гнущиеся под ветром ветви дерева, не забывая однако покачивать бедрами. Изгибы стройного ее тела все больше подпадали под власть музыки, Сильвия словно впитывала звуки, безотчетно отдаваясь их отлаженному ритму. Вскоре девушка бросила на партнера призывный взгляд и поплыла по кругу белым лебедем, изредка взмахивающим широкими рукавами платья словно крыльями. Так это было непривычно для сидящих за столами и образовавших круг станичников, что они невольно разразились громкими восклицаниями:
— Как она пошла, точно не иноземка, а истая горянка!
— Не то слово, брат казак, эта девка будто тут и родилась.
— Не туда смотрите, станичники, — возгласы одних наблюдателей перебивались голосами других. — Вы лучше обернитесь на Петрашку.