Тс-с. Оглянемся по сторонам. А чем не шутит черт! Нет, черт не пошутил.
Право, жаль. Не хуже бы Мамонова оказался.
Прострация, в коей пребывал Корп, продолжалась недолго. Первой гильдии санкт-петербургский купец показал себя в тяжелую минуту человеком хладнокровным, трезвым, рачительным. Известный нам Иван Мюллер отправился за нотариусом и вскоре явился вместе с ним. Перед глазами Корпа была развернута опись, учиненная его движимому и недвижимому имению. Имущество, принадлежавшее купцу, оценивалось на сумму, близкую к миллиону рублей. Заметим, что при описях состояние оценивалось много ниже его реальной стоимости во избежание различного рода пошлин. В опись не вошли товары на кораблях и складах. Известная часть капитала была закреплена в долговых обязательствах. Список должников мог дать Корпу необходимые ориентиры в поисках поручителей, ходатаев, вызволителей.
Открывало перечень заемное письмо, данное с десятилетним сроком на пятьсот тысяч рублей. Под распиской стояло неудобопроизносимое имя. Понизив голос до шепота, банкир произнес:
— Павел.— И вдруг его осенило.
Здесь, только здесь источник царского гнева. Давно подсказывало ему сердце, что не стоило связываться с Гатчиной. Опальный цесаревич едва ли не на черный хлеб был посажен Екатериной Алексеевной. Полмиллиона не столь великая сумма для особы его ранга, но дорога ложка к обеду. И сию ложку доброхотно поднес наследнику прыткий купец.
Никакие крамольные мысли не сопровождали данную акцию.
Упаси боже, не видел проку в крамоле осторожный Корп. Но деньгами теми могли воспользоваться неосторожные люди. Ежели они послужили пружиной заговора, дело плохо.
Кто навел его на опасную мысль? Не иначе как Шамшеев, очередное увлечение пылкого Павла Петровича. Влюбленный в регламентировку цесаревич восхитился идеей Шамшеева крестить новорожденных точно по святцам. На какой день святой, такое имя носить. Посыпались в шамшеевских деревнях имена, кои даже во сне не приснятся,— Псой и Пуд, Зотик и Кукша, Стадулия и Проскудия. Попечительный помещик не прочь был бы распространить сей порядок на всю Российскую империю, да тут руки оказались коротки. Поди заставь злоязычную вольтерьянку Дашкову назвать сынка Дадой или Зотиком, а саркастического Щербатова наименовать дочку Пуплией или Кикалией.
Услышал же Корп от Шамшеева о денежных затруднениях наследника после заседания масонской ложи, когда вольные каменщики, без чинов и рангов, курили и пили кофе в гостиной елагинского дома. Еще одна скверная зацепка!
Знал Корп, хорошо знал, что царица косо смотрит на все эти новомодные фокус-покусы. Едва ли не от нее пошло уничижительное «фармазон» вместо горделивого «франкмасон». Нужно было ему голову совать в такой хомут! А все тщеславие треклятое, запоздало корил себя несчастный немец, захотелось, видите ли, поближе стать к знатным да вельможным.
Так или иначе, но, угадав причину, надо было исправлять следствие.
Первого гонца Корп направил именно к цесаревичу в Гатчину.
В письме кратко, но четко объяснялись поводы к его написанию и спокойно, но твердо испрашивалась помощь.
Затем были подписаны эпистолы к другим должникам. Среди них сверкала сиятельными именами екатерининская знать, теснилась, словно в большой приемной, чиновничья челядь, обжимался свой брат — купец и банкир. Попадались любопытные расписки вроде Ивана Степановича Шешковского, сына знаменитого начальника тайной канцелярии, или генерала Михельсона, пугачевского усмирителя.
Письма были подписаны и отосланы. Упреждая события, с тайной грустью скажем, что ни на одно из них ответа не воспоследовало.
А уж как умно были составлены, как верно излагались в них обстоятельства, какое достоинство в них сквозило! Отброшены были предложения наполовину скостить долг. Нет, никто даже звука не промолвил в ответ. Все проклятая столичная занятость, санкт-петербургская суетня. Хорошо, что об этом ничего пока не знал бедный немец и новые тревоги еще не проникли в его истерзанную душу.
Вслед за долговыми обязательствами зашелестели купчие, билеты, условия. Корп тяжко вздохнул. Никогда, верно, не возвратит он денег, данных под купчую секунд-майорше Пелагее Петровне Дядевой на крепостную женку Настасью Климову с сыновьями Иваном и Михайлою, с дочерьми Авдотьей и Прасковьей.
Взгляд злосчастного купца скользнул влево, на перечень книгего домашней библиотеки. Не желая идти в хвосте просвещенного века, Корп довел число томов в книжных шкафах до второй сотни на русском, немецком, французском языках. «Светская школа, или Отеческое наставление об обхождении в свете», сочинение ле Нобля, переведенное с французского диалекта Сергеем Волчковым, сослужило ему, Корпу, в свое время благодетельную службу. Выученные наизусть комплименты он приучился вставлять в обиходные речения.
А вот книга, которая могла бы составить его счастье при дворе: «Телемахида, или Странствование Телемаха, сына Одиссева, описанное в составе ироические пиимы Василием Тредьяковским, надворным советником, членом санкт-петербургския императорский Академии наук «— от слова до слова прочел Фридрих-Иоганн длинный титул и с увлажненными глазами вспомнил надежды, связанные с сочинением господина надворного советника. Потешаясь над тяжеловесным слогом «Телемахиды», императрица за пустячные провинности назначала непустячное наказание — выучивать на память целую страницу пиимы.
На следующем собрании у царицы должно было прочитать вслух назначенный урок. Подобное наказание, естественным образом, включало провинившегося в интимный круг Екатерины Алексеевны. И он, Корп, мог быть в том кругу! Боже мой, боже мой...
Рассеянный взгляд Корпа обежал кабинет и вдруг наткнулся на фигуру поручика, застывшего в кресле. Измайловский кузнечик, не теряя времени даром, покрывал беззвучными поцелуями полные руки Амальхен. Невеста милостиво протянула их из-за спинки кресла.
Хозяин дома недовольно кашлянул. Руки убрались.
— А что думаете вы предпринять, милостивый государь? — скорбно вопросил Корп.— Неужто вы будете равнодушно взирать на мученическую кончину невинного страдальца?
— Я уже решил, господин Корп, что мне надлежит делать,— встрепенулся Чадов.— Немедленно поеду к его светлости князю Щербатову, моему дядюшке. Он человек со связями, что-нибудь присоветует, а то и совершит. Сие неслыханное варварство...
— Тише, тише,— прервал его Корп,— Щербатов, одначе, не из любимцев ее величества. Впрочем, это тоже понадобится! Ну, если вздумал ехать, поезжай.
Амальхен бросилась вслед за устремившимся к выходу Чадовым.
4
— Во-первых,— с анафемской силой сказал старый князь, упирая на последний слог,— во-первых, Катька — стерва, сволочь, и — глядь, как оказала себя ее подлая натура. Вишь, Ивана Грозного вздумала из себя корчить. Сама немка, а бедного немчуру, словно зайца, решила освежевать. Здесь, одначе, большой политик, как говаривали во времена императора Петра. Без этой политик государыня не ходит даже и в нужник.— Случайная рифма развеселила Михайлу Михайловича, и он удовлетворенно хмыкнул. Ergo, надо все паче и паче обдумать.
— Во-вторых,— с анафемской силой сказал старый князь, упирая на второй слог,— во-вторых, упаси боже угодить Иезавели под горячую руку. Мигом на плахе окажешься, а то еще по примеру Корпа чучело из тебя набьют. Ergo, пришипиться, выжидать и слушать в оба уха. Понятно, сударь?
В-третьих,— обычным голосом, с обычным ударением сказал старый князь, но именно потому, что ударение было верным, по аналогии с другими оно показалось неверным,— в-третьих, твою Амальхен надо послать к распротаковской матери, а жениться на моей крестнице.
Поручик Чадов оторопело взглянул на своего вельможного дядюшку.
Михайло Михайлович Щербатов был шишконосым стариком с азартным взглядом веселых голубых глаз. Рука его, взбугренная синими венозными жилами («Голубая кровь вон где себя оказывает «,— мрачно острил дядюшка), покоилась на только что оконченной рукописи. Перед приходом племянника ее принес князю постоянный переписчик Евграф Шилов. Прочитав сызнова название — «Письмо к одному приятелю, в оправдание на некоторые скрытые и явные охуления, учиненные его истории от г. генерал-майора Болтина «, Михайло Михайлович умилился и пожаловал писарю сверх обещанной суммы елизаветинский червонец. «Покрупней теперешних будет»,— не преминул съязвить противник Екатерины. Несмотря на ранний час, старый князь был одет так, как будто собирался на прием к императрице. Белый с голубизной парик был точно прилажен к объемистой голове, коса с кошельком улеглась как раз посредине синего атласного камзола, ровно обтянувшего спину, золотые пряжки на красных лакированных туфлях неугасимо блестели. Только что регалий не сверкало на груди, но, по правде говоря, Щербатов не был избалован отличиями.
Старик насладился оторопелостью юнца и стал не спеша развивать высказанные положения.
— Конешно,— выговорил он по-старомосковски,— конешно, хотя по-человечески немчуру и жаль, но великой печали я по сему поводу не испытываю. Ежели бы немцы друг другу почаще такие супризы устраивали, нашему брату-русаку много б легше на свете стало жить.
Тут другая опасность, коли поглядеть в корень. Кабы Катька, разохотившись на безответном немце, не вознамерилась и на нас пробовать подобные кунстштюки.
Михайло Михайлович подложил руку под крутой подбородок и задумался, прикрыв на мгновение глаза морщинистыми веками.
— Так, может, не пришипиться, а предпринять некие шаги к предупреждению сего варварского поступка,— всхорохорился Петр Чадов.
Михайло Михайлович с любопытством посмотрел на молодого петушка.
— Пришипиться внешне, а стороной никто тебе не запрещает любые шаги предпринимать, только помни, что здесь любой faux pas[1] приведет тебя на эшафот.
— А вы сами, дядюшка?
— Мне сюда мешаться не след. Я и так у царицы на заметке.
Разве лишнюю страницу в свою инвектив