Когда они следом за ним вошли со двора, по-прежнему ярко освещенного солнцем, в просторную комнату, то сначала она показалась им погруженной в полумрак. Потом, когда глаза Хэла приспособились к слабому освещению, он разглядел стулья и скамьи, беспорядочно расставленные на чистом и гладком деревянном полу, и огромный очаг у стены. Через проем в противоположной стене просматривалась следующая комната, и там во всю ее длину, от стены до стены, стоял стол, за которым, наверное, могли одновременно разместиться человек пятьдесят.
— Садитесь, садитесь, — приглашал хозяин. — Простите, я не представился. Меня зовут Годлан Амджак, а это — мое хозяйство. Дитя Господа, не согласишься ли ты оказать нам честь и сказать несколько слов но время вечерней службы?
— Я не проповедник и никогда не стремился им стать. Я Воин Господа, и этого вполне достаточно, — поправил его Иаков. — Хорошо, я буду говорить.
— Благодарю тебя.
— Лучше благодари Господа нашего, твоего и моего.
— Да, конечно, конечно. Я благодарю. Я благодарю Господа. Ты, совершенно прав.
Молодые мужчины и женщины в традиционной одежде, белой сверху и темной снизу, робко входили в комнату, неся кувшины с холодной водой и тарелки с маленькими темными лепешками. Некоторое время они сидели, угощаясь лепешками и запивая их водой. Иаков от лепешек отказался, но воды выпил. Когда трапеза закончилась, их провели через дом в прямоугольный внутренний двор с выложенным камнем полом и выбеленными стенами без всяких украшений, за исключением черного креста высотой в человеческий рост, нарисованного тонкими линиями на одной из торцевых стен. Под крестом у стены находилось небольшое возвышение из темного дерева, а перед ним стоял аналой, на крышке которого, однако, ничего не лежало.
Двор уже заполнили люди; несомненно, это были члены многочисленного семейства Годлана Амджака. Построившись рядами, они стояли по обеим сторонам центрального прохода двумя группами. Годлан провел своих гостей по этому проходу к специально оставленному для них свободному пространству впереди группы, стоящей справа, в нескольких шагах от креста и аналоя. Как только прибывшие заняли отведенное им место, Годлан взошел на возвышение и посмотрел вниз на собравшихся. Всю территорию двора уже скрывала глубокая тень, падавшая от окружающих строений, но видимый кусочек неба над головой по-прежнему оставался ярко-голубым, без единого облачка.
На минуту во дворе воцарилась полная тишина, как будто все собравшиеся затаили дыхание. Потом Годлан заговорил.
— Сегодня Господь осчастливил нас тем, что у нас в гостях находятся десять Воинов Господа из отряда, возглавляемого Рух Тамани, в том числе один из ее заместителей. Эти люди сражаются с отродьями самого сатаны — с Иными и с их приспешниками, с теми, кто старается внушить нам, что прежде всего мы должны почитать их, а нашу веру и нашего Господа отодвинуть на второй план. Но особое значение для нас имеет то, что человек, о котором я упомянул, Дитя Господа, будет говорить с нами в этот час молитвы. Это великая честь, и мы не забудем об этом никогда, пока существует наша семья.
Годлан сошел с возвышения и посмотрел на Иакова; тот вышел из первого ряда стоящих перед аналоем и поднялся на возвышение. Его худое лицо, обращенное к собравшимся для молитвы людям, приковало к себе внимание, его голос звучал над их головами, как набат.
— ...И видел я выходящих из уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трех духов нечистых, подобных жабам: Это — бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в оный великий день Бога Вседержителя...[14].
Он умолк, глядя на всех, кто находился перед ним.
— Вы знаете это место из Откровения?
— Знаем. — Голоса стоящих вокруг Хэла людей слились в негромкий, но дружный хор.
— И он собрал их на место, называемое по-еврейски Армагеддон[15].
Иаков опять помолчал.
— Вы также знаете, — заговорил он снова, — что и этот зверь и этот лжепророк, чей приход был предсказан в Откровении, сейчас находятся среди нас. Но я думаю, что для тебя, для тебя и для тебя их приход не имеет никакого значения. Потому что тот, кто предан Господу, живущему во веки веков, никогда не сможет отступиться от Него, который был всегда и всегда пребудет. Есть всего один день, день Воскресения; и для вас, известных Ему или избранных быть Его слугами, не имеет значения, когда наступит этот день и этот час. Все, кто не такие, как вы, это те, кого Он отторгнет в этот решающий час. Но вам, пребывающим среди тех, кто не будет отторгнут, нет нужды вопрошать: «Когда придет тот час и наступит тот момент, в который я должен буду засвидетельствовать преданность моему Господу?» Ибо всех, кто служит Ему, призовут для такого свидетельства, и когда это случится, не имеет значения.
Последовала долгая пауза, так что Хэл сначала подумал, что Иаков все сказал и сейчас отойдет от аналоя и спустится вниз. Но он продолжал:
— Не имеет значения и то, какую форму примет твое свидетельство. И особенно заблуждается тот, кто надеется представить свое свидетельство легко, и тот, кто мечтает предстать перед Всевышним в ореоле мученика. Важна не форма представления свидетельства, а само свидетельство.
Помни, когда оно от тебя потребуется — ночью или днем, от бодрствующего или спящего, находящегося в уединении или среди толпы, — важным будет только одно, а именно: сможешь ты его представить или нет. Ибо тот, кто есть часть Живого Бога, не может не суметь поднять в тот момент знамя своей веры; тот же, кто не есть, не найдет сил сделать это.
По рядам слушателей пронесся вздох, такой тихий, что Хэл едва уловил его.
— Все, кто не с Господом, обречены. Но те, кто свидетельствует свою преданность Ему, делают это не только в надежде на вечную жизнь. Ибо твой долг перед Ним и деяниями Его лежит вне тебя. Представь себе, что Господь пришел к тебе прежде, чем для тебя наступил момент засвидетельствовать свою преданность Ему, и сказал: «Ты воин мой и слуга. Но мои деяния требуют, чтобы ты был отторгнут вместе с теми, кто не признает меня». И только если ты истинный поборник веры, ты сумеешь тогда ответить ему правильно: «Если такова воля Твоя, Господи, да сбудется она и да будет так. Ибо дать мне засвидетельствовать мою преданность Тебе — это все, о чем я прошу...»
Последнее предложение Иаков произнес почти шепотом, но этот шепот долетел до самой дальней стены во дворе.
— «Ибо Ты, Господь мой, был со мной все мои дни и будешь со мной всегда, и того, что есть Ты, у меня не сможет отнять никто...» — И снова его голос понизился до хриплого, еле слышного и вместе с тем проникновенного шепота:
— «... даже Ты, мой Боже. Ибо как Ты есть во мне, так и я есть в Тебе во веки веков, вне времени и пространства; ибо Ты был прежде этих вещей и будешь после них; и оставаясь с Тобой, люди не могут быть истреблены, но будут пребывать в вечном бессмертии».
Иаков закончил последнюю фразу так спокойно и так естественно, что не только Хэл, но и все остальные, слушавшие его, оказались неподготовленными к тому, что он закончил проповедь. И только когда он отошел от аналоя и, спустившись вниз, возвратился на прежнее место в первых рядах собравшихся, они поняли, что это все. Годлан вышел вперед, поднялся к аналою и повернулся лицом к стоящим перед ним людям.
— Мы споем «Солдат, не спрашивай», — сказал он. Они запели без аккомпанемента, но с тем гармоничным слиянием голосов, которое характерно для людей, привыкших петь сообща. Хэл пел вместе со всеми эту песню, когда-то служившую гимном квакерским наемникам, отправлявшимся воевать на другие планеты. Он услышал ее от Авдия и выучил так давно, что уже не помнил той поры, когда не знал ее.
Солдат, не спрашивай себя,
Что, как и почему.
Коль знамя в бой ведет тебя,
Шагай вослед ему!
Когда песня была допета, Годлан спустился с возвышения вниз. Вечерняя служба закончилась. Померкнувший дневной свет превратил небо над ними из ярко-голубого в темно-синее, но появиться на нем сверкающим искоркам звезд время еще не пришло.
— Идемте со мной, — обратился Годлан к Иакову. Он провел своих гостей обратно в дом и предложил пройти в столовую, где усадил их на почетные места во главе длинного обеденного стола. Сам он занял один из двух стульев здесь же, в его торце. Второй, стул оставался пустым.
— Моя жена, Миа, — сказал Годлан, обращаясь к сидящему рядом с ним по правую руку Иакову и жестом указывая на пустой стул, словно представлял ему призрак.
— Пусть всегда хранит ее Господь, — произнес Иаков.
— В Его руках, — отозвался Годлан. — Прошло шестнадцать лет со времени ее кончины. Этот большой дом, где мы все собрались, построен по ее плану.
Иаков молча кивнул.
— Ты не женат? — спросил Годлан.
— Мы с моей женой прожили с Божьего благословения два года и пять дней, — ответил Иаков. — Потом ее убили милиционеры.
Годлан растерянно посмотрел на него и заморгал глазами.
— Какой ужас!
— Так распорядился Господь.
Вдруг Годлан резко обернулся к открытой двери, находящейся за его спиной, в дальнем конце комнаты, откуда доносились звуки и запахи, характерные для кухни.
— Ну, идите сюда! Живее, живее! — крикнул он. После этих слов в столовую гурьбой вошли взрослые члены семьи; одни уселись за стол, заняв все пустовавшие до этого стулья, в то время как другие внесли подносы, заполненные разнообразными кушаньями.
Угощение было отменным. Хэл насчитал более пятнадцати различных блюд. По сравнению с тем, как их принимали и кормили на других семейных фермах, с тех пор как они спустились с гор, это напоминало настоящий банкет. Очевидно, Годлан расстарался вовсю и не пожалел своих припасов. В числе яств, поданных на стол, было и несколько овощных кушаний, приготовленных с учетом предписаний, определяющих, что могут позволять себе есть люди, подобные Иакову. Хэл ни разу не видел, чтобы тот ел с таким аппетитом, утолив голод, старый аскет стал необычайно общительным и отвеча