Через несколько минут Тим произнес:
– Клэр слишком эмоциональна и вечно плачет. Плачет, когда я дома, когда я на учениях, когда я в шестимесячных служебных командировках.
Я попросил Тима описать, какие чувства он испытывает, когда Клэр плачет. Он глянул на меня весьма вызывающе и ответил:
– Бесит она меня своим плачем, и я велю ей заткнуться. Слезами ничего не изменишь.
Я попросил Тима поразмыслить, что может крыться за этой гневной реакцией на слезы супруги. После долгой паузы он поднял на меня взгляд, в котором застыло выражение как у оленя в свете фар, и ответил:
– Понятия не имею!
Ничего удивительного. Я вручил ему список душевных слов.
– Теперь не спеша подберите те слова, которые, на ваш взгляд, лучше всего подходят для описания того, что вы чувствуете, – попросил я, отметив, что у него от этого даже челюсти напряглись.
Он тяжело вздохнул и начал медленно продираться через длинный список. Через какое-то время он слегка зажмурился, кивнул, снова принял в кресле боевую выправку и еще раз тяжело вздохнул.
– Похоже, вы нашли нужное слово, – прокомментировал я.
Тим нехотя поднял взгляд и признался:
– Догадываюсь, что под моим гневом где-то в глубине я немного взбудоражен и испуган.
Клэр взглянула на него с отвисшей челюстью:
– Испуган? Ты же бесстрашный и никогда ничего боишься! Ради всего святого, ты же летчик-истребитель!
Тут я быстро вступился, скомандовав жестом «Брейк!» миссис угоднице, и поблагодарил Тима за честность. Ему понадобилась немалая сила духа, чтобы отважиться осознать свои чувства, и теперь было неловко перед Клэр, которая вполне могла – позволь я ей – с легкостью запечатать пласт эмоций, едва вскрытый Тимом. Тем не менее, первый шаг – осознание – пройден, и мы перешли ко второму.
Цель второго шага – вынести вновь открытые чувства, мысли и реакции из темных тайников души на освещенную поверхность взаимоотношений. Негативные или болезненные чувства не утихают от того, что мы прячем их в мрачных недрах сознания.
На самом деле, ничего нельзя изменить, не рискнув честно и правдиво говорить о том, что у нас внутри.
Как сказано в Библии, «и познáете истину, и истина сделает вас свободными» (От Иоанна 8:32). Но поначалу выкладывать правду начистоту весьма мучительно, особенно если в период взросления мы научились скрытности, уклончивости или искусному притворству.
Я сказал Тиму, что чувства гнева и страха, возбуждаемые в нем плачем Клэр, сами не пройдут, если он не готов привлечь супругу к совместному исследованию эмоций. Поначалу он противился, поскольку, в этом я уверен, не мог представить себя способным на какие-то иные чувственно-эмоциональные реакции на ее слезы, кроме желания во что бы то ни стало заткнуть фонтан, от которого ему столь дискомфортно.
– Тим, помните фильм «Лучший стрелок»[62]?
Он медленно кивнул.
– Помните сцену, где Мэверик отправляется в первый вылет после гибели «Гуся» с новым штурманом, и они в облаках отбиваются от русских МиГов?
Тим уставился на меня, ожидая продолжения.
– Вражеский истребитель едва его не сбил, и Мэверик вдруг сваливается, как в штопор, в переживание заново того учебного боя, что стоил жизни «Гусю». Все его хрупкие эмоции разом выстреливают, и он делает маневр на выход из боя и начинает спасаться бегством. Через какое-то время он обуздывает чувства, преодолевает страх и возвращается в бой, но для этого ему приходится набраться эмоциональной решимости.
– Тим, – продолжал я, – по-моему, все мы отчасти похожи на Мэверика. Застарелые обиды из прошлого заставляют нас малодушно избегать раскрытия собственных чувств перед супругами и мешают прислушиваться к их чувствам. Но все-таки чтобы отношения сложились, мы должны миновать эти защитные заграждения и принять бой. Если будем самоустраняться из каждой схватки, битва окажется заведомо проиграна. Вы как, готовы на несколько минут сойтись в открытом честном разговоре с Клэр, если я буду у вас в кабине за штурмана?
– Думаю, да, – нехотя согласился он.
– Вот и отлично, – ответил я, – только, пусть я и в твоей кабине, не надо называть меня «Гусем». Я просто Милан, ладно?
Он изобразил подобие улыбки, и мы перешли к третьему шагу.
Я объяснил, что в предстоящие минуты Тим будет рассказывать, а Клэр – слушать. Так как они сидели на диване у меня в кабинете, я попросил Тима обернуться лицом к Клэр, а ей подбросил вопрос мячиком под подачу, чтобы завязать игру.
– Клэр, попросите Тима еще раз рассказать об эмоциях, которые у него вызывает ваш плач.
Тим ее опередил и, удивленно посмотрев на меня, спросил:
– С какой стати мне это повторять? Я уже рассказал.
– Тут важно, чтобы вы высказали свои чувства лично Клэр, глядя ей прямо в глаза.
Результаты последовали обнадеживающие. Едва они встретились взглядами, глаза у обоих наполнились слезами, и он произнес:
– Мне страшно глубоко внутри, когда ты плачешь. Твои эмоции меня пугают. Я просто хочу их прекратить. Мне ужасно не по себе при виде того, как ты плачешь. Вот я и срываюсь, пытаясь заставить тебя прекратить этот ужас.
В тот же момент его уязвимость, честность и прозрачность начали смягчать ее сердце. Выражение лица у нее разом изменилось, и она начала взирать на него с любовью. Я попросил его описать, что он видит на ее лице.
– Некое сочувствие и сострадание.
– Тим, а самому вам каково видеть, что ее отношение к вам смягчилось? Что испытываете?
– Удивление, – ответил он. – Она же накопила столько злости и обиды на меня за последний год. Я такого взгляда давным-давно не видел.
Вот и меня не перестает поражать, насколько иной оборот принимают беседы, как только мы начинаем изъясняться без обиняков, рискнув быть честными и предстать уязвимыми.
Я взглянул на слушательницу и дал ей команду переходить к расширенному слушанию, второй части шага три. С этого момента цель слушателя меняется на прямо противоположную естественной первоначальной – не столько прислушиваться, сколько внутренне планировать отповедь. В нашей ситуации расширенное выслушивание подразумевало, что Клэр будет задавать вдумчивые вопросы и осмысливать услышанные ответы на предмет их точности, чтобы затем собственными словами признать эмоции Тима. Я призвал ее узнать побольше о том, чем только что поделился Тим, задавая ему любые вопросы по своему усмотрению. Она, чуть поколебавшись, снова обратила ко мне недоуменный взор.
– Закройте глаза, сделайте глубокий вдох и просто начинайте спрашивать поподробнее обо всем, что только что сказал Тим, – пояснил я.
Как типичная угодница, полная годами копившейся злобы, она боролась сама с собой, не зная, что сказать и как это озвучить побезобиднее.
– Даже не знаю, о чем спросить.
Я заверил, что она в хорошей компании, поскольку всем нам не привыкать планировать ответы, пока другие высказываются, а вот спланировать вопросы никому почему-то в голову не приходит.
– Просто посмотрите Тиму в глаза и спросите, почему ему было так страшно от вашего плача, и не испытывал ли он чего-то подобного в детстве.
Хотя Клэр знала, что Тим вырос в семье потомственных военных, он принялся еще раз рассказывать, что его отец был «мужчиной из мужчин» и эмоционально к нему было не подступиться.
– Само слово «страх» в его лексиконе отсутствовало, и он часто меня высмеивал, когда я поддавался эмоциям. Изредка он меня обнимал, но, стоило расплакаться, он строго выговаривал, что мне дóлжно быть мужчиной и заботиться о маме.
Я сподвиг Клэр задать мужу еще один вопрос из списка рекомендуемых слушателям (см. приложение).
– Бывало ли тебе еще страшнее? – спросила она.
– Да, бывало и хуже, – ответил Тим, – когда папа отбывал на учения или боевые действия за океан. Мама тогда плакала, а я ночами не спал из-за тревоги за отца.
К этому моменту Клэр вжилась в роль, и я только приветствовал вопрос, заданный ею по собственной инициативе.
– Тим, какой ужас, а я и не знала, – сказала она, протянув руку и тронув его за плечо. Она явно начала прозревать юного Тима. – Когда папа велел тебе заботиться о маме, а она потом плакала по нему, что, по-твоему, тебе полагалось делать?
Убойный вопрос! Тим молчал с минуту. Клэр начала было сама что-то высказывать, но я ее оборвал:
– Давайте подождем.
Наконец Тим мягко произнес:
– Помню только жуткий страх из-за того, что все не так, и мне хочется весь этот ужас остановить, а я не знаю, что полагается делать. Меня просто смертельно терзали рыдания мамы. Теперь я сознаю, что она, верно, мучилась от неопределенности – вернется ли папа с войны или ей уготована участь вдовы, в одиночку воспитывающей нас. Меня это и самого страшило. У лучшего друга отец так и не вернулся. Я знал, что и со мной такое может случиться, но вслух мы об этом никогда не говорили. Полагаю, я много тревог в детстве испытал, если задуматься об этом теперь. Но, кто знает.
Клэр была явно удивлена глубиной откровений Тима. Все это – и много большее – он носил в себе, и никто ни разу не поинтересовался, что ему довелось пережить и в каком эмоциональном состоянии пребывать в детстве.
Для многих главный урок выработки взаимопонимания в том и состоит, что часто лучше занять позицию молчаливого ожидания откровения. И Клэр с этим уроком справилась.
Выяснение бóльшего включает уточнение услышанного и подтверждение восприятия рассказа о пережитом, чтобы высказавшийся человек почувствовал себя услышанным и понятым. Целью ставится расширение понимания слушателем чувств рассказчика, ведь слушающий использует, среди прочего, отраженные формулировки. Вы же помните, что задача слушающего – не поправлять, не подсказывать, не спорить и не оправдываться. Цель – проникнуться умонастроением и сопережить опыт говорящего, чтобы увидеть все глазами этого человека. На данном этапе слушатели уточняют услышанное и проверяют, правильно ли поняли. После этого их цель – подтвердить, что они поняли позицию говорящего и попытаться определить потребности этого человека.