Раскрытие чувств и эмоций и вынесение их на обсуждение с ближним – лишь начало процесса исцеления. Многим, однако, и этот первый шаг – завести разговор – оказывается не по силам. Таким людям мы рекомендуем начать вести дневник с описанием мыслей и чувств.
Выражение в письменной форме – еще один способ вынесения чувств изнутри наружу, чтобы уже там с ними разобраться.
Мы с Кей начали вести дневники в пору изучения Библии, описывая переживания от прочитанного и молитвенную жизнь. Со временем я стал больше писать о пасторской позиции, трудностях лидерства, детях, браке и конфликтах во взаимоотношениях. А затем случилось нечто настолько меня шокировавшее, что вся жизнь с того дня раз и навсегда изменилась.
Я сделал такое, чего до этого в жизни не делал, – уселся за кофе перечитывать дневниковые записи за последние два года. Добравшись до последней страницы, я сидел, будто на меня обрушили тонну кирпичей. Я сказал себе: «Ты весь пронизан страхом!» В жизни себя под таким углом не осмысливал. Я был в шоке, но все факты в дневнике убедительно свидетельствовали против меня. Я обратил внимание на одну закономерность в записях, которой раньше не замечал: практически все они были написаны в состоянии озабоченности или тревоги. Похоже, когда меня все устраивало, я попросту за дневник не садился. Я был ошеломлен. Все сделалось кристально ясно: я преисполнен страха.
Будучи спортсменом, пастором-настоятелем церкви, отцом и мужем, я прежде и подумать не мог о себе как о человеке слабом. А тут сам перед собою предстал вместилищем всяческих страхов, – выходит, я трус и слабак? В то время – несколько лет назад, еще до того, как я стал дедушкой, – я был истинным «мачо» на пике формы, занимался триатлоном и мог одним махом сигать через крыши на другую сторону улицы. Милану страшно? Да ни в жизни! Я и мысли такой не мог допустить. Так что я все это отбросил, а сам для пущей уверенности пробежал восемь километров, поужинал до отвала, а на ночь отлакировал плотный ужин пачкой крекеров и квартой молока. И помогло – тягостных чувств как не бывало!
Внутри же, однако, продолжало происходить нечто дискомфортное и в то же время приносившее облегчение. Почти невольно я начал прочерчивать пунктирные связи между своей только что осознанной боязливостью и воспоминаниями из далекого прошлого. Припомнил, как не хотел оставаться на ночь у бабушки. Как не хотел оставаться до конца смены в летнем лагере и плакал: «Мама, забери меня отсюда!»
Еще я вспомнил травму, пережитую в семилетнем возрасте, когда прямо при мне, в той же комнате, умер дедушка. Дело было в пятницу после обеда. Я смотрел «Клуб Микки Мауса», а дед сидел в кресле прямо у меня за спиной. Вдруг он задал мне вопрос, оказавшийся последним в его жизни:
– А что это там у тебя в руках-то, Майк, – никак рогатка?
(В детстве меня в семье звали Майком.)
– Да, деда, она самая!
И тут же сзади раздались какие-то странные звуки, я перепугался и побежал на кухню за мамой. Все забегали, но в память мне врезалось ощущение ужаса при виде того, как живший поблизости и призванный на помощь врач вонзает четырехдюймовую сердечную иглу дедушке прямо в грудь в надежде его оживить. Помню, санитары переложили тело на каталку, чтобы погрузить в карету «Скорой». Так я впервые «испробовал» вкус смерти – вплотную и лично.
Родители были любящие, и утешали меня, как умели, на фоне собственного горя. Но, оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, что именно этот эпизод стал едва ли не главным источником моей последующей тревожности. В общем, в детстве я был ребенком обеспокоенным и чуть ли не одержимым вопросами смерти, и был всецело озабочен тем, как поступить при последующих травмирующих психику событиях из того же ряда. Беспечной детской свободы я лишился. Зато желудочные боли и кишечные расстройства преследовали с такой неотступностью, что в восьми- или девятилетнем возрасте врачи на всякий случай диагностировали аппендицит и прооперировали меня в надежде, что я прекращу ныть. И никто ни разу не поинтересовался, не от страха ли у меня схватывает живот, не говоря уже о том, чего я боюсь. Вместо этого я только и слышал: «Да ты не бойся. Все в порядке». Однако эти заверения ничуть не соответствовали тому, что я воочию наблюдал в гостиной.
Переваривая свои дневники и воспоминания, я вдруг поймал себя на том, что ко мне и во взрослом возрасте порою возвращались неприятные ощущения в желудке, подобные тем, что я регулярно испытывал в детстве. Всякий раз, когда что-то шло не так – в браке ли, в церкви ли, – мне делалось настолько муторно, что хотелось, как много лет назад на пикнике Ассоциации молодых христиан, осесть на лавку кулем, свесив голову между ног, и показывать всем видом, что меня надо поскорее отсюда забрать. Это прозрение мне многое объяснило – почему я столь дипломатичен, почему в разговорах так долго хожу вокруг да около интересующего меня вопроса (боюсь обидеть собеседника!), а также почему преследую Кей, когда думаю, будто у нас что-то не так. Еще я понял, почему беспрестанно улыбаюсь (у меня даже прозвище тогда было «улыбчивый Милан»). Подверженность страхам как раз и служила четким указанием: я был типичным угодником. Если все вокруг довольны и счастливы, я испытывал облегчение и мог себе позволить ненадолго расслабиться и тоже почувствовать себя счастливым.
Новое понимание стало для меня мощным катализатором роста. Делясь этими (и другими) воспоминаниями с Кей, я давал ей узнать себя поглубже. Читая сочувствие в ее глазах, я ощущал, что способен оставаться настоящим мужчиной и при этом не отрицать реальности моих ранних переживаний, наложивших отпечаток на всю последующую жизнь. Кей потом заверяла, что я отнюдь не слабак, а просто пережил травму, и какой же я, по ее мнению, молодец, что собрался с духом признать свой страх и смело взглянуть ему в лицо. Она даже поблагодарила меня за то, что я призвал ее в помощницы для его преодоления. Мы вместе помолились, чтобы Господь помог мне исцелиться от этой привычной подавленности, и Господь медленно, но верно отвечает на ту молитву. Это воистину облегчение – перестать прятаться и бегать от тех чувств. Обращаюсь ко всем и каждому из читателей: если вы мужчина, надеюсь, вы рискнете сделаться уязвимым ради облегчения, которое приносит снятие бдительной охраны; если вы жена, памятуйте о том, что такого рода откровение мужа – возможно, самый смелый в его жизни поступок.
Если вдруг ведете личные дневники, советую их перечитать с прицелом на лучшее осознание себя. Тем же, кому писанина в тягость, предложу простенький вариант кратких заметок, который вполне пришелся Тиму и Клэр. Тим, которому приходится ежедневно ездить на авиабазу и обратно, возит с собою в портфеле кожаный блокнотик. По дороге домой он осмысливает случившееся за день, а при остановках на светофорах кратко записывает все, что пришло на ум, – не забывая осмысливать и чувства тоже. Клэр же повесила список слов души на дверцу холодильника (прямо как мы) и, заглядывая в него, размышляет о проведенном в заботах о годовалом малыше дне и оставляет краткие заметки о посетивших ее за день мыслях и пережитых эмоциях.
Тим и Клэр с тех пор невероятно выросли в своей способности подключаться друг к другу и испытывать ощущение прочности связывающих их уз именно благодаря тому, что «краткие заметки» дают ежедневно множество тем для душевных разговоров по возвращении Тима домой. Они делают нечто редкостное для супружеских пар, а именно – уделяют внимание своим душам вместо того, чтобы отбрасывать или заглушать чувства, вызывающие дискомфорт. Записывая каждый по отдельности трогающие их за душу слова, Тим и Клэр повышают уровень внутреннего осознания, а затем привносят все, что осознали, в свои взаимоотношения.
Конечно, первый шаг в направлении самопознания – утихнуть и прислушаться к тому, о чем тебе рассказывают тело и душа. Так что, побудьте какое-то время наедине с собой и списком душевных слов и дознайтесь у себя: «Как мои дела?»
Тишина и уединение – обычно лучшие проводники по пути связывания воедино штрихов прошлого и понимания их неразрывности с настоящим.
Мы с Кей многое узнали о самих себе из бесед с родителями, братьями и сестрами и кое-кем из дальних родственников, хорошо помнящих нас детьми. Мы докапывались до глубинной сущности, рассматривая семейные ежегодники и фотоальбомы, просматривая вместе с родными старые семейные видео. А еще очень многое поняли, просто понаблюдав за тем, как складываются отношения в наших семьях в настоящее время. По мере раскрытия нами ранее неведомых или непонятых сторон друг друга, мы с Кей делились чувствами, выслушивали друг от друга признания, когда кого-то из нас что-то раздражало, и утешения, когда натыкались на кладовые скорби. Чувства сменяют друг друга и перемешиваются калейдоскопически, и всякий раз, когда мы оставляем их без внимания и не анализируем, мы упускаем возможность для сближения с супругами.
Конечно, проявление чувств мужчинами – вещь социально неприемлемая, особенно в корпоративной среде. Будто на стенах офисов или раздевалок висят правила поведения типа: «Мужчинам разрешено проявлять следующие эмоции: злость; раздражение; угрюмость. Размазни и плаксы подлежат отлучению от компании и изгнанию к конкурентам». И упаси господи почувствовать себя уязвленным или обиженным. В два счета выставят за малейшее поползновение поквитаться с системой. Так что, повторю: продолжайте соблюдать «правила мужского поведения» на работе, но даже не пытайтесь привносить эти культурные нормы в брак.
Также помните, что Иисус был мужем из мужей и бесстрашным нарушителем любых правил, которые были Ему не по душе. Он открыто проявлял ровно то, что чувствовал, будь то гнев, скорбь, одиночество, радость или опасения. Он даже плакал по-мужски, кровавыми слезами. Внутреннее у Него всегда безупречно совпадало с являемым вовне. В осознании чувств Иисусу не было равных.