меньше влетало – Леонтию, по крайней мере. Потому что, курение – баловство, вовсе не уничтожающее истинных моральных качеств джентльмена, так себе, заблуждение насчет взрослости и крутости, а вот площадная ругань – устраняет бесповоротно интеллигентность человека как человека. Насколько мама, отчим и даже упавший папа Гусицын смогли втолковать ему.
Но здесь, в письме Сциллы, получалась явная, яркая нестыковка. Будто бы писали к нему сразу две разно мыслящие индивидуальности, однако, без сомнения, одно и то же лицо. Сложные, витиеватые обороты, литературные отрывочные изыски калейдоскопом сочетались в беспорядке с уличными, во многом даже простоватыми и близкими к неграмотности «тинэйджеровскими» выражениями – которые отнюдь не чистая рисовка, и не до конца «эффект возвращения», но перемежающееся, неоднородное «Я» самого автора странного по форме изложения. Говорили в произвольной очереди двое – бесстрашный, грубый сорванец «из низов» рабочих кварталов, и прекрасно владеющий навыками «культурной» письменной речи респондент. И это чуждое ему раздвоение он, невольно и вдруг, голый импульс или сознательное побуждение? – но примерил на себя, как ношенную одежду, удивительно пришедшуюся впору. Потому что и он тоже, в последние недели будто бы двуликий Леонтий: не то, чтобы он искал подлинного себя и колебался меж двух ипостасей, как меж двух опасных огней. Все же, раздвоился. Или удвоился. И стал непонятен сам себе – оттого, что не было более внутреннего человека, цельного, годного для сократовского познания собственной сущности, он чувствовал так, будто бы одновременно и одноместно являл и вылупившуюся бабочку, и ее нетронутую куколку, и не мог выбрать, кто он? Леонтий Гусицын или уже кто-то другой. Он вовсе не сделался крут и бесстрашен, решителен и дисциплинирован в поступках, у него даже не сложилась в однозначную фигу определенная, видимая, конкретная жизненная цель. Не поменялся природный нрав и порожденный воспитанием манерный характер – перевернулись с ног на голову, и деформировались в этом вращении лишь принципиальные ориентиры, как если бы вместо асфальтовых дорог ему приходилось бы отныне, и приходилось вынужденно, брести вновь и вновь через заколдованный лес с выморочными палками-елками. А где теперь находилось гладкое, человеческое шоссе, он словно бы и не знал вовсе, утратил это знание, спросить же было совершенно не у кого. Но хотелось обратно. И не моглось.
Джедай не поведал ему, к сожалению, а может, и к радости – будто бы в оправдание его нерасторопности, – в общем, Николя не сказал ничего существенного по интересовавшему Леонтия вопросу. Хотя вопрос тот, в виду экономии времени, был задан в лоб. Фиолетово. Вот был примерный смысл ответа. Никто сейчас не мониторит такую «парашу». Да и у тебя, Лео, повылазило? Весна на дворе, а с весной пришли проблемы. Политические. Идейные. Национальные. Патриотические. Народные. Россия входит в великое противостояние – не то, чтобы КЛФ в этой теме, но наблюдают, выжидают, спорят и пророчествуют. Какие там течения, да еще религиозные! Недавнее Возрождение АВС, настоящий интеллектуальный Ренессанс – это да! И художественный тоже. Смотрел «Трудно быть Богом»? Не смотрел?! Из какого лесу ты вышел? И это самый модный, самый передовой тусовщик от свободной, некорыстной журналистики? Обормот ты последний, и никто больше. Покойный режиссер Герман из-за тебя, Лео, в гробу сто раз перевернулся. Времени нет? А у кого есть? Постой-постой-ка! Ты в порядке, мил человек? Может, помощь нужна? Может, заманила секта и отбирает квартиру? Ну, не у тебя, у приятеля твоего или у подружки? Бабы дуры, когда их на жалость берут и разводят, что общеизвестно, правда, мужики бывают еще хуже. Ничего подобного? Тогда, какого … ээээ, полотера? Или ты в поповщину ударился? Или Патриархия заказала чего? Чего, чего – мудацкую кампанию какую-нибудь для воздвижения культа РПЦ, транспортировка сомнительного костного вещества – в просторечии, мощей святых, – с помпой и с понтом из пункта А в пункт В, для всестороннего поддержания невежества бытового. Нет? А тогда зачем тебе? Научное исследование? Ты даешь! Не ожидал. И что, серьезно? Я говорю – за ученую степень или так, исторический романчик в суперобложке тиснуть? Монографию? Ого, ты замахнулся! Все равно не могу помочь, знаешь, без обид. Только я не очень понял, новые течения, это какие-такие?
Леонтий объяснил. Насколько вообще мог и понял сам. Типа сайентологов? – с деланным энтузиазмом подхватил Джедай, видимо, ему не терпелось поскорее отделаться от мало интересующего его предмета. Типа, типа – подтвердил Леонтий, – может, кто-то решил поклоняться арахнидам из другой галактики, а может, определил в высшую божественную расу микроба обыкновенного. Ха! Торжествующе вдруг возвел очи горе, в смысле, к стандартному «евроремонтному» потолку Николя. Ха! Повторил он еще раз. И еще раз. Ха! А чего ты, мил человек, меня пытаешь? Ты у своего Дарвалдаева спроси. У кого, у кого??? Леонтий чуть было не «скопытился» со стула, и не потому, что взыграли томлением вчерашние многоградусные пары, только – упоминание о Пашке Дарвалдаеве вызвало эффект, подобный внезапно открывшемуся канализационному люку под ногами спешащего прохожего путника… когда еще шаг, и либо сломанная нога, либо куда более травматичный полет в водосточные недра. Но удерживаешься, качаясь на краю, и даже еще не понимаешь, то ли вчистую повезло, то ли глаз-алмаз и природная реакция канадского хоккеиста, и заодно поносишь «на чем свет» сволочугу-ремонтника, бросившего без присмотра разверстое рабочее место. Если коротко – какие-то мгновения опешивший мозг не в силах определиться, какую эмоцию ему выбрать в связи с данным обстоятельством: радость-инфаркт или злость-пронесло. Так и Леонтий, услыхав о Дарвалдаеве, да еще от кого! Да еще в связи с чем! – тут, как говорится, где имение, а где вода? Или, иначе, перефразируя задушевно-ироничную писательницу Тэффи – послал бог домик у моря, высоко в горах с музыкой. Причем тут Пашка?
– Причем тут Пашка? – закашлялся Леонтий, едва переведя дух, его «думательный» орган выбрал все же реакцию радость-инфаркт, уменьшенную до степени изумления-спазма.
– Уж я не знаю, причем. Я-то точно не при делах. Но слышал, как он – намедни, давеча, вчерась, – то есть, примерно третьего дня, трепал языком. В зоне-VIP для приглашенных «по списку» гостей. Чего ж давали-то? Премьера какая-то. В Евразийском центре. То ли «Я люблю Мадрид», а может «Пороки Сан-Паулу», не-е-а, кажется «Грехи Арарата»… вроде. Пес их разберет. Я на минуту забежал, «сфоткаться» для еженедельника, представь, даже не помню название. Что я тебе рассказываю, ты и сам попадал много крат, то есть, многократно. Одним словом – толкотня.
– Ты про Дарвалдаева… начал? – подсказал возврат к теме Леонтий.
– Конечно. Он и вещал. Двум девицам. Модным таким, с крокодильими сумками, от «Эрмес», кажется… Новая вера. Новая вера. А может, новая эра. Нет… все-таки, вера. Если это не имя очередной постельной случайности. Хотя, вряд ли. С чего бы он о новой Вере, если тех навороченных девчонок решил кадрить – сейчас особенно хорошо клеить на потусторонние сущности. Еще что-то о гадании на компьютерной гуще – вводишь свои ФИО в программу, а она тебе твой гороскоп по цветам: синий, зеленый, черно-бурый, по дням раскладывает, «вконтакте» у него колдун знакомый завелся или Пашка сам хочет стать, я не разобрал. Но про новую веру – точно. Помню.
Это было уже кое-что. Это, возможно, было уже и что-то. Наперед трудно предсказать – Леонтий не первый день обитал в одном гуманитарном пространстве с Дарвалдаевым и потому знал: Пашка, как правдивый рассказчик – седьмой перевертыш, «слепая» печать, отдаленный слух, обошедший круг. Звон-то он, определенно, слышал, но давным-давно переврал, перебрал по косточкам, склеил обратно на свой лад и выдал отсебятину-чертовщину, имеющую только то сходство с оригиналом, каким обладает скверный постановочный кинотрюк «утрастрелецкойказни» с бессмертным репинским полотном. То есть – в основе обоих лежит все же одинаковое достоверное событие. И если добросовестно покопать, можно и до первичного зерна дойти.
– Ладно, бывай.
– Бывай и ты, – Леонтий из вежливости расплатился за себя и за того парня, тем более он был приглашающей стороной. Тем более, счет по нынешнему его карману выходил копеечный. В последний раз шиншилловая Пальмира таки сунула украдкой ему в карман кредитку, новенькую, золотую, банка ВКП(б), – шутка, конечно, – не стесняйтесь, а Филончику не обязательно знать. Так и сказала, ласково, – Филончику. Видно, догадалась, что при «чухонце» ему неудобно. Не то, чтобы – ни в чем себе не отказывайте. Но – не стесняйтесь, если накладные расходы. А они и были накладные – разве по своей воле понесло Леонтия в «Шоколадницу»? Джедая он до того месяца четыре не видел, и с легкостью пережил бы, не увидь еще столько же.
А вот Пашке надо было назначать встречу. Сказать-то легко! Во-первых, не факт, что Дарвалдаев вообще согласится, тот еще фрукт – из породы «если просят, гордо стой!», во-вторых, если и согласится через поклон и уговор, то вынет из Леонтия всю душу по молекуле своими «зачем, кому, почему, какой мой навар с этого будет». Как бы к нему зайти, так сказать с фланга? Или с тыла? В тактике военного маневра Леонтий был не силен. Но все же некоторая думка в направлении верном у него зародилась. Дарвалдаев был падок. На женский пол в «престижном» его оформлении. В отличие от Петьки-Мученика нравились Пашке не просто хорошо сложенные девицы и удавшиеся лицом, и даже не обязательно девицы – критерий отбора у возможного проповедника «новой Веры» сложился с годами несколько иной. Не зря Джедай упомянул в описании, что у внимательных Пашкиных слушательниц имелись «на руках» сумки марки «Эрмес», баснословно дорогой, с трудом добываемой, и вообще, что называется, «топ». Не оттого, что Джедай так уж интересовался сумочным вопросом, это была своего рода иллюстрация – в переводе: рядом с Дарвалдаевым, как всегда, набитые деньгами содержанки или действующие жены толстосумов, или, что случалось реже, самостоятельные начальницы и хозяйки деловых предприятий. Среди подобных девиц и дам он обычно и пасся, с переменным успехом, но не сдаваясь и не теряя надежды. На что? На взаимовыгодный брак, конечно. Единственно кому гордый Дарвалдаев готов был продаться в кабалу, так это не дивной женской красоте или беспредельной жертвенной любви, но исключительно длинному рублю – пардон, стойко конвертируемому доллару. А так – он свято хранил свою независимость, которой весьма тяготился, но никак не находилось достойной кандидатки, вернее, щедрой покупательницы на товар. Спонсорские деньги под весьма спорные пропагандистские, лекционные, издательские предприятия ему частенько выгадывать удавалось, п…добол он был отменный и головы морочить мастак, но вот постоянную спутницу-соратницу с раскрытым ему настежь кошельком Пашке повстречать пока не довелось. На то и собирался ловить корыстного карася Леонтий – ага! На Пальмиру, при шубке из шиншиллы, пока весна еще не грянула окончательно, вполне можно этак в расстегнутом виде на соблазнительные плечики, а нет – наверняка у параллельной феи еще много чего в гардеробе найдется, тот же «Эрмес», например. Он, Леонтий, подставится Пашке, будто посредник – старая знакомая, страшно кр