го. Только строго секретно. Под страхом распятия вниз головой. Чтоб ни-ни! У нее муж не обычный муж, а… Коземаслов понимающе ухмыльнулся и подсказал: муж у нее волшебник! Случись что – заколдует. Если бы, – вздохнул нарочно Леонтий, – сразу прямо и закопает, в его власти. Однако Коземаслов ничуть не испугался, двойная цена затмила ему все – ум, разум, и даже предрассудок. Да и потом, – осенило вдруг Леонтия, – за Ваньку не стоит переживать. Горластый, ухватистый, скандальный, мелочный, четко знающий свои права при общем равноправии, и свои обязанности при общем «либеральном» попустительстве, жаль будет Собакина или кто там придет от него. Ваньку и удостоверение не устрашит, любое, он за двойную прибыль… да что угодно! Не продаст, потому что уже куплен. А запугивать Коземаслова – дохлый номер, тем более, брать на «понт». Не то, чтобы Ванька так уж и был намного отважнее и храбрее самого Леонтия, нет, зато, несомненно, заполошной крикливости и неуемному кипешу его позавидовал бы целый средневековый еврейский кагал в момент угрозы погрома, потому – выпытать у Ваньки нечто, ему не выгодное, и сам бы Лаврентий Палыч спасовал, пришлось бы торговаться. Нынешние хозяева Кости Собакина по счастью торговаться не умели, брали голой силушкой, а против Ваньки силовое воздействие, что решето супротив стремнинной воды. Леонтий все это сообразил за десяток секунд, потому принялся и далее расписывать Коземаслову чудеса грядущей аренды. Сомневаясь и боясь одновременно, в первом случае – что угадал с предложением, во втором – что Пальмира на ближнее убежище нипочем не согласится. Но все равно, мчал вперед, повинуясь одному голому наитию, более не было у него резонов: почему именно свет клином на коземасловской даче?
Леонтий продолжил в первоначальном, нагловатом духе. Кстати, расходы по оформлению дама принимает на себя, но собственно договор на имя… На твое, на твое! – радостно подхватил сообразительный Коземаслов. Услаждайся, сколько влезет, на пушечный выстрел никого не подпущу! Только предоплата… Как же! Все по честному-благородному – за полгода вперед. Ванька тут вовсе запрыгал мячиком на табурете, загалдел восторженно-невнятно, все же не усидел, заметался по кухне. Зачем-то стал совать Леонтию в виде премиального бонуса визитку «своего» стоматолога, который сделает хорошую скидку на зубной протез.??? Леонтий еле успокоил его, пришлось налить, с полстакана хорошей водки «грей гус», приберегал на день рождения Граммофона, пришлось располовинить чистую бутылку, только чего уж теперь жалеть?
А еще последовательно подумалось ему, в тот момент, когда и себе – не смотреть же? – плеснул пальца на три. Ванька как раз ретиво принялся жарить яичницу «полу-омлет» – гибрид болтушки с кетчупом, – спина его мелко вздрагивала от предвкушения: водку он предполагал выудить у Леонтия всю, оттого и взялся куховарить. Далась Коземаслову эта яичница! Хмыкнул предосудительно в сердцах – а чего, собственно он хотел? В пределах гарсоньерки яйца были единственно свежим и приемлемым продуктом, кроме разве рижских соленых сухариков, не оставлять же в холодильнике, тухнуть и гнить на срок, совершенно неопределенный? Что же, смотрел он на Ванькину трепещущую голодно спину и думал. О нем – а он ведь тоже. Из той самой породы, из «сорочье-вороньей», как и тети-дяди-ассенизаторы, нагрянувшие на беду к Сцилле. Только, положеньицем социально-сословным повыше, да пообразованней малость и пошустрее, как раз в силу этой образованности. И не ради пары якутских бриллиантовых гарнитуров и квартирки на юге, но старается Ванька за высокий куш – сандалового дерева ломберный столик, два полотна В. Маковского, из которых одно точно подлинное, полный столовый набор серебра в стиле модерн конца девятнадцатого века, на двенадцать персон, вдовий дом под Питером в целых восемь комнат, не считая погреба и пристроенного гаража, и много чего еще второстепенно-существенного. А так – что разница между шакалящей гиеной или гиенствующим шакалом. Санитары общественного леса и классового самосознания. Дожирают то, что не дожрали перебившие друг дружку серые волки.
Хотя, зря он взъелся. Как раз крохоборная жадность Коземаслова казалась ему воистину гарантом надежности и нерушимости: нет, не подвела интуиция, родимая, знала, кому довериться. Тому, кто серебряный доллар зубами перегрызет – попробуй, отними. Да и потом, главное. Такие, как тети-дяди-ассенизаторы, Коземасловы-Васятниковы, как раз в глубине души истово ненавидят власть, хотя на виду и прислуживают усердно, почему? Возникает вопрос. «Элементарно Ватсон!». Потому что единственно с властью предержащей «сорочинцы» не могут сладить, когда эта власть патриотично хочет у них что-либо отнять, и порой отнимает без оговорок, самое обидное, грабеж происходит, как правило, средь бела дня, явно, напоказ, еще и виноват окажешься. Сбережения, накопления, схоронки, укрытки, сундуки-рундуки, все, что нажито, нахапано, загребуще-завидуще, все-все! «За так» отдай, за дефолт, за облигацию, за девальвацию, за злостную эмиграцию. И радуйся. Не то, хуже будет. Потому каждый Коземаслов давно решил про себя – спросят, так молчи, нашел-потерял, все едино. Молчи, с одной стороны, о том, что имеешь, и по-сиротски поддельно скули со стороны другой, мол, грабят-убивают честного, скромного обывателя. Какой-такой Гусицын? Знать ничего не знаю, и вообще, как раз сейчас пишу в Страсбургский суд по правам человека. Еще и не трогал никто толком, так, едва руку протянули, а уже вопиет, уже – вони пошло, точно от американского скунса, дальше только злее будет. Ни один правоверно-правдоискательствующий, всамделишне-бескорыстный либерал таково не разорется, потому как задаром так и не орут, стимула настоящего нет. Ситуация чреватая. Тут надо разве солидный обменный бонус предложить, чтобы Ванька сдал. А власть, она на этот счет – прижимиста, что и понятно. Заинтересованность у нее казенно-служебная, а у Ваньки, напротив, захребетно-кровная. Такие Коземасловы не одну смену «сорочьих» поколений, поди, с ней, с родимой, играют в догони-найди-утрись-ка. И частенько выигрывают, потому что, в отличие от Леонтия, слишком хорошо знают хитрые правила навязанной игры. И правила те полу-уголовные: никому нипочем не верь, никого, ни мертвых, ни живых, не бойся, но ежели чего просишь, делай так, чтобы дурак сам тебе предложил, а ты как бы условно согласился. Главное же, завсегда чти свою выгоду! А за безгонорарную идею пусть всякие «ириныхакамады» стараются, мы пока в сторонке обождем.
Вот и получалось. Как в известной народной притче о замерзающем воробье, гадящей корове и ловкой кошке. Не всякий тебе враг, кто искупал в дерьме, и далеко не всякий тебе друг, кто из того дерьма вытащил. Выходит – на сегодня лучший друг ему Ванька Коземаслов? А возможный безжалостный недруг – все равно, что родной, Костя Собакин? В который раз Леонтию приходилось опять признавать – просто такая жизнь. А пошла она на…!
Он закрыл глаза, отгородив себя от зверствовавшего показательно в полицейском участке «железного Арнольда», от лунного света, бессовестно пробивавшегося из-под скошенных неровно планок алюминиевых жалюзи, от реальности абсолютной и относительной, от мира, от кровати, от всего вообще. Как же хочется спать! Хоть на часок. Леонтию предстоял не то, чтобы трудный, но рискованный и непонятный в исходе день. На завтра запланирован был их совместный с Пальмирой визит в Москву. И опять без Коземаслова не обошлось. Что же – вышел бы толк.
Здесь Родос, здесь прыгай!
Леонтий лениво слонялся по душному залу, равномерно и непрестанно накалявшемуся от раздражающих своим все обнажающим сиянием световых софитов, в одной руке стиснув на манер царского жезла высоченный бокал с ядовито-шипучим шампанским «асти-мондоро», в другой – скрепив намертво вместо державы тарелку с рассыпающимися на составные части закусочными тарталетками: горка перемороженного масла и сверху три оранжевые икринки, оставалось надеяться, что все же от лососевых рыб. Борзописец Л. Годо отчаянно скучал. Или усердно делал вид, создавал впечатление, наводил тень на плетень. Только не выдать свой интерес! К тому, что происходило на единственно оживленном пятачке возле бесплатного бара – наливали всем желающим сколь угодно и чего угодно, не жалко, на вяло-торжественном приеме, преувеличенно выдававшемся организаторами за великосветский раут в честь открытия года помощи малолетним исполнителям фольклорных песен, все наличное «бухло» было барахло полное, Леонтий уж отведал от каждого по чуть-чуть. «Асти-мондоро» оказалось наименьшим и наилучшим из веселящих публику зол. Но привередничать не имел права – он обеспечивал будто бы и тыл Пальмире, работавшей в данный момент «под прикрытием». Иначе – бедняжка вот уже битых полчаса выслушивала оголтелую ересь, которую нес совершенно уже занесшийся и зазнавшийся Пашка Дарвалдаев.
Все случилось, как по писанному. Когда Леонтию было сказано – пора! Пора выводить на Дарвалдаева – план по охмурению Пашки заманчивыми капиталами в женском обличье был одобрен и принят почти без оговорок. Разве «чухонец» поморщился: мол, пошлость какая! Но возразить Леонтию оказалось нечего: действительно, пошлость ужасная. К тому же, попрекнуть намеренно: дескать, шел бы сам, чем советы давать из угла – никак выходило нельзя, ибо вечно брюзжащий Медиотирренский придира как раз был не той половой принадлежности и пойти вместо Пальмиры ни за что не мог, и уж тем более, по причине своей светской некомпетентности, не годился на место самого Леонтия. На том и порешили. И тут, будто он генетически чувствовал всякую тоскующую по нему пустоту, позвонил Коземаслов. На строго секретный телефонный номер, который дал ему собственноручно Леонтий, и который, вот странность! сам он получил у Пальмиры по первому требованию, без предупреждений и оговорок.
Ванька всего лишь бездельно интересовался, как дела? А никак, все идет своим чередом и все идет слишком уж обыденно, как бы не выдохлись отношения, не пали в однообразную рутину – вот, хочется вывести свою даму сердца в приличные люди, само собой, иного для нее круга, во избежание ненужных знакомых встреч. Так не в курсе ли их заботливый домохозяин: что интересненького сейчас в культурных сообществах, и особенно – какие именно мероприятия намерен посетить их общий дружище Дарвалдаев? Такой масштабный человечище – его даме сердца будет любопытно познакомиться с пророком нынешней русской словесной свободы. Леонтий говорил все это в свой старый верный «самсунггэлэкси», сменивший только карту-симку, но никак не многострадальный внешний вид (приключение с соплеменниками Аг-ры не прошло даром, по всей плоскости экрана обиженным зигзагом струилась трещина – будто морщинка на память). Говорил, и представлял себе, как на дальнем расстоянии от него, Коземаслов, не удержавшись, покрутил пальцем у виска, все равно Леонтий его видеть не мог. Дескать, ну и дурень ты, мил человек! Кто же станет знакомить даму сердца, красивую и состоятельную, с Пашкой Дарвалдаевым? С персонажем, далеким от мушкетерской чести – уведет ведь! Ну, или попробует. Обязательно попробует, еще и соперника опорочит, мимоходом, подозрением в содомском грехе – в первый раз что ли? Известное наперед дело. Но если подумать, хозяин барин. Хочется Леонтию веселить подругу на столь ст