ранный манер, так это его забота, уж никак не самого Коземаслова. Потому Ванька сразу и охотно выдал всю требуемую информацию. Завтра, в три часа по «афтенуну» Дарвалдаев почтит своим присутствием какой-то дурацкий прием, и не в приеме суть – у него встреча с возможным спонсором, придет обязательно, куда? Ага, погоди. Да! Гостиница «Марко Поло», адрес… ах, Леонтий хорошо знает, где это? А вот чего он не знае-е-ет (нарочито-злорадно пропето, естественно для Ваньки)… так это того, что с регистрацией он опоздал, в списки уже поздно, но кажется возможно за пожертвования в кассу. Если его сердечная дама раскошелится. Хихикнул, не сдержавшись. Видимо, развеселил его тот факт, что за операцию «умыкания» подруги придется еще и заплатить кругленькую сумму. Леонтий тогда пропустил коземасловский смешок как посторонний. Ему самому точно было не до смеха.
Вообще все то время, что он сиднем сидел на «обетованной» даче, некоторые, хотя и немногие новые странности не давали ему покоя. Не одна лишь бессонница, разразившаяся над ним, словно египетская казнь за неповиновение воле господней. Но вот ничем не объясняемый запрет бесконтрольно – то есть, по собственному свободному желанию, – выходить в интернет. Он пробовал втолковать «чухонцу» – переписка с тиражными журнальными и газетными издательствами есть часть его работы, Кисловодск, конечно, Кисловодском, но никакое лечение, кроме разве электрошоком, не выставить уважительной причиной неделания простых писательских поручений в форме заказанных ему писем, отзывов и статей. Вышибут и дорого не возьмут! Увещевал он Филона, и надо ли повторяться, что с нулевой и даже отрицательной прибылью – в итоге «чухонец» вообще не отходил ни на шаг все то время, пока на руки Леонтию выдавался его же собственный лэптоп, все равно – писал ли он письмо Леночке, или занимался постылым розыском уже и по совершенно безумным сектам. Вдобавок к вышеуказанным неудобствам, пользоваться верным цифровым рабом приходилось через какую-то, сомнительного вида штуковину, более напоминавшую безголовую пупырчатую жабу, чем скажем, модемное или иное трансляционное устройство. Пахла штуковина соответственно – тухлой рыбой и ацетоном, сочетание премерзейшее. Отчего у пришельцев-добровольцев все так? Все так воняет и так выглядит? С полотерной транспортерной машиной дело более-менее понятно, она «дает путевку в жизнь» эффекту Ариовиста, стало быть, вещь полезная. А с компьютерной жабой сплошная функциональная «невнятность». Какой в ней смысл? Страховка, петля заячьего следа, ускорение и расширение? И подключается не как все нормальные приставки, дистанционно или с помощью провода обыкновенного, нет, она словно бы присасывается к нужному порту или к нескольким одновременно, растекается, разбухает, как если бы питается потоками инфракрасными и электрическим. Неужто, она живая? Или, что много хуже, разумная? От одного этого предположения сознание Леонтия впадало в морально-эстетический ступор. Он ведь и выражался в присутствии… то есть порой чехвостил вонючку последними в приличном лексиконе словами. Или все же нет? Ацетон запах явно неорганический. Зато тухлая рыба… Гадать можно было без конца, а спрашивать Филона – безнадежно. Пальмира тоже ничего не говорила, кроме только двух слов «необходимая мера». Однако, он подозревал, что ацетоновая серо-зеленая тухлятина – не что иное, как преобразившийся по неизвестному принципу и прежде знакомый Леонтию пурпурный, проворный мячик, без которого «плерум» для перемещений оставался всего-навсего грудой мертвого металла, ну или той субстанции, из которой он на самом деле был сотворен.
Искал он в пространствах «буков» и твитнутых «контактов» все то же. Религиозные течения, неладны они будь в своей реальности и виртуальности! отягощенные ссылками теперь уже на Дарвалдаева. Порой течения эти мерещились ему в монструозном виде, в краткие мгновения забывчивого сна, отравляя и без того вымученный у бессонного бдения мимолетный отдых. Будто бы река расплавленного металла – и тут никак было не миновать навязчивых аллюзий-мороков на подвиги надоедливого Терминатора! – она текла и текла гипнотически-безостановочно, но Леонтию так надо было перейти ее вброд! Так надо было! Сновидение не снисходило до пояснения – зачем. Надо! И не перейти. За спиной его раздавалось убийственно мерное тик-так-тик-так, как если бы невидимый тамбурмажор задавал ритм для штурмового марша, но повернуться и посмотреть или отступить назад Леонтий не имел никаких сил, он только повторял, повторял, до крика – мне надо! Надо перейти! На ту сторону. Где все тоже самое и ничего нет. И в нем самом пустота, и ничего нет. Кроме давящего, спастического чувства ужаса – тик-так-тик-так. Расплавленный металл, его собственный прорывающийся в явь испуганный вопль, он просыпался в липком, жгущем кожу поту, садился в кровати, глядел в темный, непрозрачного дерева потолок своей мансарды-спальни будто в бездну, и уже не мог заснуть до самого утра. А самоотверженный его, компьютерный поиск так и не завершился успехом. Потому и возник просьба-вопрос к Коземаслову, и потому – он слоняется теперь с занудной назойливостью маятника по гостиничному холлу, с бокалом скверного игристого вина в одной руке, и тарелкой с несъедобными тарталетками в другой. А Дарвалдаев все говорит и говорит, пусть до смерти себя самого заболтает, лишь бы хоть ниточка, хоть намек, хоть хлебная крошка для Гензеля и Гретель, и поскорее бы им выбраться наружу. На воздух и нормальный, солнечный свет.
Леонтия окликнули вдруг, дружелюбно, но и настырно, «Лео, брателло! Ба, знакомые все морды лица!» Обращение было более чем, фамильярно-панибратским, он как-то даже испуганно оглянулся. Кто бы это мог быть? Оказалось – закадычные соавторы, литературно-пародийный тандем Симак и Коляда. Фамилии собственные, на удивление, не псевдонимы, они так и подписывали свои коварные опусы «Симак-Коляда» без инициалов и прочих указаний на авторские род и пол. В некоторых кругах попроще, подобных им персонажей, иначе записных шутников, называли «приколистами». Леонтий хорошо знал этот сложившийся в последние времена производственно-творческий тип а-ля «ильфопетровка 50», цифра 50 возникла отнюдь не по фантасмагоричной аналогии с булгаковской «нехорошей квартирой», но всего лишь в параллель Б. Никитской, где по схожему адресу располагался уцелевший Писательский Союз. Многие совестливые и не найденные до поры таланты, желающие переждать черные безденежные времена, устремлялись в коммерчески выгодную и не чересчур «желтую» пародийную степь, где царили «полный глумеж и стеб» над чем угодно и как угодно, стремились, да, многие, но не многие, как то и положено простым законом естественного отбора, достигали ощутимого успеха. Именно сообщество Симак-Коляда, случай нельзя сказать, чтобы исключительный, такого успеха смогли достичь. Леонтий очень даже представлял себе почему. Всего-навсего созидающая «продукт» удачливая парочка выполняла главное и необходимое условие любой суперуспешной пакостно-ироничной поделки. Включая, понятное дело, непременное наличие порогового, проходного значения таланта обыкновенного. Они, без преувеличений и исключений, стойко работали в паре. Потому как, злобно-глумливое произведение, это вам не «Дворянское гнездо» Тургенева, и даже не «Молодая гвардия» Фадеева, требующие усидчивых, отшельнических трудов-изысканий. Там, где повествование идет не столько вширь, сколько устремляется вглубь, без кабинетной изоляции не обойтись. Напротив, если заявлен лишь возможно более широкий охват событий текущих и явлений поверхностных, тут уж один ум хорошо, а два еще лучше, свой глазок смотрок, а четыре глазка высмотрят чего нарочно не придумаешь. Потому – уж так сложилось, юмор-сатира в одиночку пишутся плохо. Если само собой, ты не безумный, редкий гений, балующийся порой пустяками. Иначе – требуется эффект «трута и огнива», чтобы из искры вышло пламя, когда экспромт-издевка передается соседу, порождая пограничный в пристойности сарказм, одно нарочное языковое искажение цепляется за другое, и возникает неплохо продаваемое произведение, скоро и споро разбираемое читателями на повседневно употребляемые гэги и клише.
Симак-Коляда были авторами себя уважающими, что значит – «употреблявшими по назначению» только самые расхожие в российском обществе франшизы. К порождениям их пера относились, в частности, следующие бессмертные творения: «Парк юркого гибрида» в трех последовательных частях, противный любой конструктивной мысли «АлКхимик или военрук и Света», так же совершенно уже скандальная, апокалиптическая эпопея «Рельсы 2041», «Шпалы 2042» и «Полный каюк РЖД 2043». В отношении всяких там «гаррипотеров» и «властелинокольцов», однако, они считали недостойным себя повторяться, вернее, повторять за другими прочими уже переваренное и выданное на книжные прилавки и в общедоступное «интернет-скачивание». Симак-Коляда свой созидательный союз ценили и не разменивали на мелочи. Они уже пустили слух, что в неотдаленном будущем, о-о-о! ни в коем случае не пропустите или сами себе не простите! В ближайшем и непосредственно грядущем времени, то есть уже вот-вот, ожидается типографское рождение окончательной версии «Горы пустых престолов», может даже и в шести отдельных томах. Причем каждый очередной том, если, разумеется, то пропустит цензура, планировалось прямо назвать «Жопа 1, 2…» и так далее. Без обиняков.
Леонтий не слишком торопливо, с достоинством, подошел к порядком уже нализавшимся соавторам. Хоть какое развлечение. Симак-Коляда даже и в нетранспортабельном виде никогда не давали слабину на язык, точнее на пару языков, змеино-жалящих и обидно-неограничительных.
– Обставил тебя Пашка-мордашка! – тут же уныло-ехидно сообщил ему первый номер литературного тандема, коротко стриженный, каким-то неестественным наждачным ежиком, вечно обморочно-тощий и неопрятно-небритый, похожий на беглеца из мест отдаленных, то ли уже господин, то ли еще товарищ, Симак.
– Пашка-какашка! Пашка-негритяшка! Пашка-смирительнаярубашка! – выстрелил трескучей очередью невнятную белиберду номер второй, колобкообразный Коляда, лысина его, необыкновенной, дынной продолговатой формы возбужденно светилась. Коляда был пьян куда основательней своего «содельника», кажется, уже до той гранично-приличной степени, когда нужно удалиться по-английски, во избежание скандала.