— Конечно, — глухо ответил Лапшин, который до этого не издал ни звука.
Он снял телефонную трубку и прокрутил диск, набирая номер из двух цифр.
— Таня, принеси чаю на три персоны. Того белого из Китая.
Положив трубку, Лапшин поднялся и одёрнул серый пиджак. Стоя он был ненамного выше, чем сидя.
— Не буду мешать вашей беседе, господа… — начал было он.
Базилевский перебил его, решительно направляясь к столу и доставая из портфеля стопку бумаг:
— Останьтесь, Олег Исаакович. Пожалуйста, проверьте все документы, которые нужны нам для оформления титула.
— Убедитесь, что там нет никаких ошибок, — произнёс Наумов.
Какой прозрачный намёк на то, что ошибки необходимо найти. Или директор действительно держит нас за дураков, или уже не хочет скрывать, что намерен помешать мне стать бароном.
Это и так было понятно, конечно. Но неписаные правила вежливости предполагали, что подобная борьба должна вестись не так открыто.
Уверенность в собственном авторитете сейчас играла против Наумова. Он рассчитывал, что сможет добиться цели, несмотря на явную незаконность своих действий.
Лапшин молча кивнул и сосредоточенно нахмурился, приступая к чтению документов. Базилевский сел рядом со мной, достал из портфеля маленькую щёточку и обмахнул свой пиджак.
— Итак, господа, — Яков Николаевич наклонился вперёд. — Я понимаю ваше стремление получить титул. Но вы должны знать, что тому есть препятствия.
— С одним мы уже разобрались, — холодно сказал мой юрист, убирая щётку. — Какие вы ещё для нас приготовили?
— Полно вам, Филипп Евгеньевич, — улыбнулся Наумов. — Такое чувство, что вы думаете, будто я специально стараюсь вам помешать.
— Что вы, господин директор, — произнёс я. — Уверен, что вы следуете только интересам закона и ничьим больше.
— Разве может действительный статский советник поступать иначе? — Наумов снова потрогал свой золотой значок.
Я дал понять, что прекрасно понимаю — кто-то за ним стоит. Но он сделал вид, будто не понял намёка и одновременно намекнул, что не стоит обвинять в подобном чиновника четвёртого ранга.
Наше состязание становилось всё интереснее. У меня в груди разгорелся огонь — такая словесная схватка будоражила не меньше, чем настоящий бой.
— Ваш младший брат Михаил, даже будучи в плену, формально остаётся претендентом на титул, — директор без прелюдий перешёл в наступление. — Без его письменного согласия передача титула противоречит статье тридцать четыре Свода законов о наследовании.
Базилевский вздохнул. Кажется, всё это начало его утомлять.
— Согласно пятой статье того же Свода, титул передаётся старшему сыну, если иное не указано в завещании, — сказал он.
Наумов вопросительно посмотрел на Лапшина. Тот испуганно глянул на нас поверх документа и проблеял:
— Да-а, дело в том, что Александр Петрович оставил завещание. Он зарегистрировал его за две недели до кончины.
— Барон не стал бы этого делать без моего участия, — Филипп Евгеньевич встал. — Покажите завещание.
— Вот, держите, — Олег Исаакович достал из ящика папку.
Базилевский взял её и открыл. На ходу читая завещание, вернулся за стол.
— Подделка, — хмыкнул он.
— Я бы попросил, Филипп Евгеньевич, — нахмурился директор. — В моём ведомстве не занимаются фальсификацией документов.
— Я же не сказал, что это вы его подделали, — как ни в чём не бывало ответил юрист. — Должно быть, досадная ошибка, невнимательность младших сотрудников… Один момент.
Он положил открытую папку на стол, при этом повернув её ко мне так, чтобы я мог прочитать. А сам полез искать что-то в портфеле.
Завещание было напечатано на пишущей машинке, что уже было подозрительно — ведь так не надо было даже подделывать почерк. Говорилось, что отец передаёт свой титул моему младшему брату Михаилу. Внизу стояли размашистая подпись и печать.
— Как видите, Александр Петрович назвал Михаила своим наследником, — сказал Наумов. — Однако он находится в плену, не хочет принимать титул и при этом отказывается писать отречение. Положение, можно сказать, безвыходное — без официального отречения вы не можете переступить через брата.
Я ничего не стал отвечать, решив дождаться, что же мой юрист достанет из портфеля.
— Вот это — якобы оттиск баронского перстня, — Базилевский указал на печать. — Однако после начала войны Александр Петрович перестал его носить и спрятал в неизвестном месте.
Базилевский коротко взглянул на меня, и я тут же понял, что он имеет в виду. Вполне вероятно, перстень хранился в той самой банковской ячейке, к которой я смогу получить доступ после оформления титула.
— Вместо этого барон носил другую печатку, лишённую магии. Она была на нём в момент гибели, — сказал Филипп Евгеньевич, намекая на то, что завещание подделали, сняв кольцо с мёртвой руки. После этого он достал из портфеля бумагу и положил рядом с завещанием. — Вот, взгляните.
На документе были образцы подписей и оттиски личных печатей всех членов рода, и моей в том числе. Кроме этого, здесь были подписи самого Базилевского, покойного воеводы и других значимых служителей рода.
Рядом с именем моего отца стояло две печати. Одна — баронская, и другая — личная. Для подписи настолько важных документов, как завещание, полагалось использовать печать барона.
— Сравните, — сказал Филипп Евгеньевич. — Здесь использована личная печатка.
Лапшин приподнялся на стуле, как будто мог со своего места что-нибудь разглядеть. Яков Николаевич внимательно стрелял глазами то в завещание, то в документ с образцами. Отличия были видны сразу — но директор, видимо, просто тянул время, обдумывая дальнейшие действия.
— Таким образом, завещание недействительно, и статья тридцать четыре Свода законов о наследовании неприменима, — поставил точку Базилевский.
— Я поражён, — произнёс Наумов. — Выходит, это и правда подделка! Как подобное могло случиться?
— Вам виднее, как директору, — сказал я.
— Уж будьте уверены, Владимир Александрович, я с этим разберусь! — прогудел Наумов, опалив Олега Исааковича взглядом.
Тот поспешил спрятать глаза, снова вернувшись к изучению наших бумаг.
В дверь раздался осторожный стук, и вошла секретарша с подносом.
— Чай, господа, — проворковала она.
Бесшумно расставив посуду, она наполнила чашки и с поклоном удалилась. Я взял чашку и втянул аромат. Запах белого чая был очень тонким и со сладкими нотками. Вкус оказался нежным и освежающим, с оттенками мёда и дыни. Всё это казалось мне очень знакомым — тело помнило шесть лет жизни в Тибете, не иначе.
— Китайцы знают толк в чае, — сказал я.
— В Тибете тоже пьют китайский чай? — поинтересовался Яков Николаевич. — Я думал, их культура отличается.
— Чаще они предпочитают свой напиток. Варят чай в молоке яка, сбивают его с маслом и солью. Очень питательная вещь, — медленно объяснил я, пока в памяти всплывали нужные детали. — Но обычный чай тоже пьют.
— Чай на молоке, как у степняков? — хмыкнул Наумов. — Никогда не понимал этого сочетания.
Сделав пару глотков, он поставил чашку на стол и сцепил руки в замок.
— Что ж, господа, — сказал он. — Я рад, что мы всё прояснили. С точки зрения закона, кажется, нет никаких препятствий. Мне жаль, что был вынужден ввести вас в заблуждение.
— С нашими документами всё в порядке, не так ли? — спросил я, взглянув на Лапшина.
— Да, к с-счастью, — протянул он. Возможно, он хотел сказать «к сожалению», но вовремя поправился.
На лицо директора будто нашла туча, но он быстро сумел прогнать её. Надежда на то, что Олег Исаакович «найдёт» ошибку, не сбылась. Вполне возможно, старшему регистратору предстоял сегодня очень неприятный разговор — но Лапшин по какой-то причине оказался на нашей стороне.
И это только увеличивало моё любопытство. Сначала он быстро согласился нас принять, затем не побоялся пойти против желаний начальника. Интересно, почему?
— Хорошо, — проговорил Наумов. — Но позвольте мне добавить ещё кое-что. Помните, Владимир Александрович, я сказал, что не советую вам принимать титул?
— Конечно, и почему же? — спросил я.
— Потому что я храню добрую память о вашем отце. Мне бы не хотелось смотреть на то, как последние из его сыновей сгорают в пламени войны, — ответил Яков Николаевич. — Безопаснее будет отказаться от титула, а лучше вообще покинуть наши края. Сами подумайте — у вас не осталось ни ресурсов, ни дружины, а против вас три сильных рода… Разве можно рассчитывать на благоприятный исход при таких условиях? Если вы примете титул, враги не станут сидеть сложа руки.
— Звучит как угроза, — невозмутимо заметил Базилевский.
— Это не угроза, а искреннее беспокойство за жизнь последних членов рода Градовых, — Наумов положил ладонь на стол рядом со мной и заглянул в глаза. — В конце концов, ваш брат в плену у графа Муратова. Сами понимаете…
— При случае передайте графу Муратову, — твёрдо глядя в глаза директору, произнёс я, — что если с моим братом что-то случится — то весь его род, как вы выразились, сгинет в пламени войны. От них не останется даже пепла. Как и от тех, кто им помогает.
В комнате воцарилась тишина. На лице Наумова мелькнула тень улыбки, после чего он поднялся и поправил пиджак.
— Интересная вышла беседа, господа, — сказал он. — Больше не буду отнимать ваше время. Всего доброго.
Он широкими шагами направился к двери. Уже коснувшись ручки, обернулся и сказал:
— Подумайте, Владимир Александрович. Обратного пути не будет.
После этого он вышел в коридор, и Лапшин, не скрываясь, облегчённо выдохнул.
— С ума сойти, — пробормотал он. — Так я и думал, что с этим делом будет непросто…
— Поговорим откровенно, Олег Исаакович, — Базилевский повернулся к нему. — Вы поэтому так быстро согласились нас принять — позвали директора и рассчитывали, что он нам помешает?
— С чего бы вдруг, — оскалился регистратор, как собака на цепи. — Я что, по-вашему, идиот? Ваш человек ещё вчера ко мне приезжал, я ждал звонка… Но похоже, кто-то другой доложил Наумову о вашем визите. Он явился ко мне в кабинет буквально за десять минут до вас.