– Судовой врач у нас – палестинец. Штурман и вовсе с Венеры. Механик – китаец. В команде собраны русские, меланезийцы, ньюйоркцы, африканцы – всякой твари по паре. Все расы, вероисповедания и цвета кожи. С ними-то ты уживался?
– Ясное дело, уживался. Нас, уроженцев Горной Джорджии, с раннего детства готовят к тому, чтоб мы уживались с любыми расами. Это у нас в крови. Так мой папаша уверял. Но служить с Блейком я, хоть убейте, не стану.
– Кто это – Блейк?
– Да новенький, сэр.
– Откуда же он родом? – насторожился Свен.
– Из Горной Джорджии.
На миг оторопевшему Свену почудилось, будто он ослышался. Он вытаращил глаза на Форбса – тот, оробев, ел капитана глазами.
– Из гористой части штата Джорджия?
– Так точно, сэр. Кажется, откуда-то неподалеку от моих краев.
– А он белый, этот Блейк?
– Само собой, сэр. Белый англо-шотландского происхождения, точь-в-точь как я.
У Свена возникло ощущение, будто он осваивает неведомый мир – мир, с каким не доводилось сталкиваться ни одному цивилизованному человеку. Капитан с изумлением обнаружил, что на Земле попадаются обычаи куда диковиннее, чем где-либо в Галактике. И попросил Форбса:
– Расскажи-ка мне о ваших обычаях.
– А я-то думал, про нас, выходцев из Горной Джорджии, все досконально известно, сэр. В наших краях принято по достижении двадцати лет уходить из отчего дома и больше домой не возвращаться. Обычай велит нам работать бок о бок с представителями любой расы… кроме нашей.
– Вот как, – обронил Свен.
– Новичок-то, Блейк, тоже из Горной Джорджии. Ему бы сперва проглядеть судовой реестр, а уж после наниматься на корабль. На самом-то деле он один кругом виноват, и если ему плевать на вековой обычай, то я тут ни при чем.
– Но почему же все-таки вам запрещено служить с земляками? – не отставал Свен.
– Неизвестно, сэр. Так уж повелось от отца к сыну, с незапамятных времен.
Свен пристально посмотрел на радиста: в капитанском мозгу забрезжила догадка.
– Форбс, ты можешь словами передать, как относишься к чернокожим?
– Могу, сэр.
– Так передай.
– В общем, сэр, по всей Горной Джорджии считается, что чернокожий для белого – лучший друг. Я ничего не говорю, белые совсем не против китайцев, марсиан и прочих, но вот у чернокожих с белыми как-то особенно лихо все выходит…
– Давай-давай, – подбодрил Свен.
– Да ведь это трудно толком объяснить, сэр. Просто-напросто… словом, чернокожий и белый как-то особенно удачно друг к другу притираются, входят в зацепление, словно хорошие шестерни. Между чернокожим и белым какая-то особая слаженность.
– А знаешь, – мягко проговорил Свен, – ведь когда-то, давным-давно, твои предки считали чернокожих неполноценным народом. Издавали всякие законы, по которым чернокожему категорически воспрещалось общаться с белым. И продолжали в таком же духе еще долго после того, как во всем остальном мире с этим предрассудком было покончено. Вплоть до Злосчастного Испытания.
– Это ложь, сэр! – вспыхнул Форбс. – Простите, я не обвиняю во лжи вас лично, сэр, но ведь это неправда. У нас в Джорджии всегда…
– Могу доказать: так утверждают книги по истории и антропологии. В библиотеке у нас тоже найдутся кое-какие, если только тебе не лень покопаться!
– Уж янки понапишут!
– Там есть и книги, написанные южанами. Все это правда, Форбс, но стыдиться здесь нечего. Просвещение приходит к людям долгими и мучительными путями. Твои предки обладали многими достоинствами, ты вправе ими гордиться!
– Но если все было так, как вы объясняете, – нерешительно произнес Форбс, – отчего же все переменилось?
– Вот об этом как раз можно прочитать в одном исследовании по антропологии. Ты ведь знаешь, что после Злосчастного Испытания ядерного оружия над Джорджией выпали обильные радиоактивные осадки?
– Так точно, сэр.
– Но ты едва ли знаешь, что в ту пору лучевая болезнь стала с особой беспощадностью косить население так называемого Черного Пояса. Да, жертвами болезни становились и многие белые. Но вот чернокожие в той части штата вымерли почти начисто.
– Этого я не знал, – покаянно прошептал Форбс.
– Уж поверь мне на слово, до Испытания случалось всякое – и расовые бунты, и линчевания, и взаимная неприязнь между белыми и чернокожими. Но вдруг чернокожих не стало: их истребила лучевая болезнь. В результате у белых, особенно в малых населенных пунктах, появилось нестерпимое чувство вины. А самые суеверные из белых терзались мучительными угрызениями совести из-за массового вымирания чернокожих. Для таких белых вся цепь событий явилась тяжелым ударом, ведь люди-то они были религиозные.
– Какая им разница, если они ненавидели чернокожих?
– В том-то и дело, что вовсе не ненавидели! Опасались смешанных браков, экономической конкуренции, изменений в общественной иерархии. Однако о ненависти и речи не было. Напротив. В ту пору твои земляки утверждали (и при этом нисколько не кривили душой), будто куда лучше иметь дело с негром, чем с «либералом»-северянином. Отсюда вытекло множество конфликтов.
Форбс кивнул в напряженной задумчивости.
– В изоляте – в сообществе вроде того, где ты родился, – тогда же возник обычай трудиться вдали от дома, с представителями любой расы, кроме земляков. Здесь всему подоплекой комплекс вины.
По веснушчатым щекам Форбса градом катился пот.
– Прямо не верится, – пробормотал радист.
– Форбс, разве я тебе хоть раз в жизни солгал?
– Никак нет, сэр.
– Значит, поверишь, если я поклянусь, что все рассказанное мною – правда?
– Но… постараюсь, капитан Свен.
– Теперь ты знаешь, откуда пошел обычай. Будешь служить с Блейком?
– Навряд ли у меня получится.
– А ты попробуй.
Прикусив губу, Форбс беспокойно заерзал.
– Попробую, капитан. Не знаю, выйдет ли, но попробую. И сделаю это ради вас и ради своих товарищей, а не из-за того, что вы мне тут наговорили.
– Постарайся, – сказал Свен. – Больше от тебя ничего не требуется.
Форбс кивнул и поспешно спустился с мостика. Тотчас же Свен сообщил диспетчеру, что готов стартовать.
Внизу, в кубрике, Форбса познакомили с новичком по фамилии Блейк. Долговязому черноволосому новичку было там явно не по себе.
– Здорово, – сказал Блейк.
– Здорово, – откликнулся Форбс.
Каждый робко шевельнул ладонью, словно намереваясь обменяться рукопожатием, но ни тот, ни другой не довершили жеста.
– Я из-под Помпеи, – заявил Форбс.
– А я из Альмиры.
– Почти что соседи, – убито сказал Форбс.
– Это уж точно, – согласился Блейк.
Наступило молчание. После долгих раздумий Форбс простонал:
– Не могу я, ну никак не могу. – И двинулся было прочь из кубрика. Но вдруг остановился и, обернувшись, выпалил: – А ты чистокровный белый?
– Да нет, не так чтоб уж очень чистокровный, – степенно ответил Блейк. – По матери я на одну восьмую индеец племени чероки.
– Ты чероки, это точно?
– Он самый, не сомневайся.
– Так бы сразу и говорил! Знал я одного чероки из Альтахачи, его звали Там Сидящий Медвежонок. Ты ему случайно не родня?
– Едва ли, – признался Блейк. – У меня-то в жизни не бывало знакомых чероки.
– Да мне что, мне без разницы. Надо было сразу объяснить людям, что ты чероки. Идем, покажу тебе твою койку.
Когда часов через семь после старта о случившемся доложили капитану Свену, тот был совершенно ошеломлен.
«Как же так? – ломал он голову. Почему восьмушка крови индейцев-чероки превращает американца в чероки? Неужели остальные семь восьмых не пересиливают?»
И пришел к выводу, что американцы, особенно из южных штатов, – народ непостижимый.
МОЙ ДВОЙНИК – РОБОТ
«Роботорама Снэйта» – неприметное на вид предприятие на бульваре КБ в Большой Новом Ньюарке. Оно втиснуто между ректификационным заводом и протеиновым магазином. И на витрине ничего необычного – три одетых в соответствии с назначением человекоподобных робота. Застывшие улыбки и броская реклама:
Модель ПБ-2 – повар-француз.
Модель РЛ-9 – английская няня.
Модель ИХ-5 – итальянский садовник.
Каждый готов служить вам.
Каждый внесет в ваш дом теплоту и уют ушедшего старого времени.
Я толкнул дверь и через пыльный демонстрационный зал прошел в цех – нечто среднее между бойней и мастерской великана. На полках, стеллажах и просто на полу лежали головы, руки, ноги, туловища, неприятно похожие на человеческие, если бы не торчащие провода.
Из подсобного помещения ко мне вышел Снэйт – маленький невзрачный человечек со впалыми щеками и красными заскорузлыми руками. Он был иностранец; самых лучших нелегальных роботов всегда делают иностранцы.
– Все готово, мистер Уатсон.
(Мое имя не Уатсон, имя Снэйта – не Снэйт. Фамилии, естественно, я изменил.)
Снэйт провел меня в угол, где стоял робот с обмотанной головой, и театральным жестом сорвал ткань.
Мало сказать, что робот внешне походил на меня; этот робот был мною, достоверно и безошибочно, до мельчайших подробностей. Я рассматривал это лицо, словно в первый раз заметил оттенок жесткости в твердых чертах и нетерпеливый блеск глубоко посаженных глаз. Да, то был я. Я не стал прослушивать его голос и проверять поведение. Я просто заплатил Снэйту и попросил доставить заказ на дом. Пока все шло по плану.
Я живу в Манхэттене на Верхней Пятой Вертикали. Это обходится недешево, но, чтобы видеть небо, не жалко и переплатить. Здесь же и мой рабочий кабинет. Я межпланетный маклер, специализируюсь на сбыте редких минералов.
Как всякий, кто хочет сохранить свое положение в нашем динамичном мире конкуренции, я строго придерживаюсь жесткого распорядка дня. Работа занимает большую часть моей жизни, но и всему остальному уделено место и время. Два часа в неделю уходят на дружбу, два часа – на праздный отдых. На сон предусмотрено шесть часов сорок восемь минут в сутки; я включаю снонаводитель и использую это время для изучения специальной литературы при помощи гипнопедии. И так далее.