– Угу, а некоторые яблоки, возможно, и вовсе забрались обратно на дерево, – предположил Джим. – Если он у саентологов консультирует заблудшие души, якобы помогая им найти себя, то легко может работать на два фронта, подбирая тех, кого можно завербовать во всякие сатанинские дела. Их саентологическое движение – благодатная почва для заманивания сбитых с толку людей. У него там толпа кандидатов. Даже этот пресс-релиз похож на какой-то трюк с отбором желающих. Вряд ли он действительно имеет отношение к телефонной службе.
– Хотя на первый взгляд так и не скажешь, – ответил я. – Нам в любом случае придется подождать, чтобы увидеть, есть ли у нас тут яблоко с деревом, или он использует свой саентологический пост как-то иначе.
В мае источник сообщил мне, что жизнь Берковица находится в опасности. Я тут же позвонил Джиму, который связался с Феликсом Гилроем. Гилрой направил официальное уведомление в Департамент исправительных учреждений, предупредив, что поступила надежная информация о возможном вскоре покушении на Берковица.
Это случилось около 8:15 утра во вторник, 10 июля. Берковиц, которого поместили в изолированный тюремный блок Аттики, предназначенный для заключенных, нуждающихся в повышенной охране, во время своего дежурства нес ведро с горячей водой для умывания, когда его настиг удар бритвой. Его ранили сзади, и порез простирался от левой стороны горла до задней части шеи. Чтобы залатать рану, потребовалось пятьдесят шесть швов. Окажись она чуть глубже, его бы не стало.
Берковиц с типичным для него самообладанием дошел до охранника и сказал: «Извините, но меня прирезали». Его отправили в лазарет на лечение, но он отказался помогать администрации учреждения в расследовании этого инцидента. Он так и не назвал имени напавшего на него заключенного.
Рассказывая о произошедшем другу, Берковиц винил в собственной невнимательности и неспособности сосредоточиться оккультную книгу, которую тогда читал. Он написал:
И еще одна вещь. Я плохо спал, постоянно ворочался с боку на бок. Не спал вообще, а потом ходил, весь день чувствуя усталость. Было и еще что-то, что мне трудно описать, могу лишь сказать, что меня в целом мучили дурные предчувствия и плохая энергетика окружающих.
Признаюсь, эта книга действительно меня увлекла, и я нередко проводил не один час над ее страницами. Однако ситуация менялась так незаметно, так постепенно, что я не связывал собственные ощущения с книгой. Возможно, дело было вообще не в ней, а в очень распространенном здесь невезении. Так или иначе, в итоге мне перерезали горло. Я вполне мог расстаться с жизнью, но меня это не расстроило.
После нападения меня отправили в больничный изолятор. Запертый в одиночестве в этой душной комнате, уединенной и совершенно беззвучной, я начал размышлять о своем близком знакомстве со смертью и обо всем, что ему предшествовало, об этом последнем отвратительном и удручающем месяце. КОНЕЧНО! Мне удалось сложить два и два. Все эти постоянные негативные эмоции я испытывал из-за книги. <…>
Увидь ты эту книгу, и сам бы все понял. В ней полно сатанинских символов, молитв и, самое главное, картинок. Ты слышал о человеке по имени Элифас Леви? [Он] автор этой картинки. Изображение козлиной головы, прилепленной к человеческому телу. Его зовут БАФОМЕТ. Я реально смотрел на эту картинку часами напролет. <…>
В больничной палате я все спал и спал. <…> Я понял, что был неосторожен, забыл о бдительности. <…> А потом тебя со свистом настигает лезвие бритвы.
Едва вернувшись в камеру неделю спустя, я пошел прямо [sic] [124]к своей койке, опустился перед ней на колени, схватил эту книгу и разорвал ее в клочья.
Хотя я не могу с уверенностью утверждать, что нападение на Берковица связано с полученной от моего источника информацией, с учетом времени инцидента вполне возможно, что так оно и было – хотя Берковиц впоследствии намекнет на присутствие в деле иных мотивов. Эти мотивы, по словам тюремного источника, могли быть связаны с деятельностью Берковица в составе культа. Так или иначе, Гилрой сообщил прессе, что за несколько недель до произошедшего он официально уведомил Департамент исправительных учреждений о высокой вероятности подобного развития событий. Однако связанные с Берковицем меры безопасности усилили только после нападения.
Весть о покушении застала нас, когда мы завершали работу над большим репортажем об убийстве Московиц, предназначенным для «Ганнетт Вестчестер-Рокленд ньюспейперс». Вместе с Джимом Миттигером и Томом Бартли я на протяжении шести недель изучал этот случай стрельбы. Мы повторно опросили свидетеля Томми Зейно, видевшего нападение из припаркованного рядом синего корвета, нашли и выслушали Сесилию Дэвис, чей полный отчет о событиях той ночи так и не стал достоянием общественности.
Тщательный анализ того, что произошло 31 июля 1977 года, с использованием секундомера и многократной реконструкцией действий участников, помог воссоздать картину, подтвердившую мои давние подозрения: Берковиц тогда не просто был не один, но и, по всей видимости, не являлся фактическим убийцей. Статью, занявшую больше полосы в газетах увеличенного формата, опубликовали в четверг, 19 июля. На этот раз редакторы разрешили упомянуть Джима, так что под заголовком стояло и мое, и его имя.
В отличие от мартовской статьи, впервые поднявшей вопрос о заговоре, которую прочие СМИ в основном проигнорировали, эта сумела привлечь внимание. Телевидение и радио упомянули нашу историю, а информагентство «Ассошиэйтед пресс» опубликовало заметку, написанную Ричардом (Риком) Пьенчаком, который следил за нашим расследованием с момента интервью с Миттигером девять месяцев назад. Пьенчак тогда убеждал нас обнародовать предполагаемую связь Джона Карра с этим делом, но мы отказались, поскольку хотели для начала собрать побольше информации.
Как и ожидалось, представители правоохранительных органов поспешили опровергнуть изложенные в статье сведения, хотя подробностей в ней было намного больше, чем раньше. Репортер радиостанции «Дабл-ю-си-би-эс» Ирен Корнелл добралась до окружного прокурора Бруклина Юджина Голда: он отказался с ней разговаривать, однако, ныряя в лифт, выкрикнул, что статья представляет собой «чудовищные измышления». «Дабл-ю-пикс ТВ» отправили своего корреспондента Джеффа Камена в офис Голда за комментариями, но его даже не пустили в здание. С этого момента «Дабл-ю-пикс» начнут внимательно следить за этим делом и широко освещать последующие события.
Голд, находясь под давлением, все же выпустил заявление, которое мой коллега Майк Цукерман обнародовал в выпусках газет «Ганнетт» на следующий день. В заявлении утверждалось, что главные свидетели обвинения ошибались. Рассказанную нами историю офис Голда назвал «дикой гипотезой, не подкрепленной доказательствами». Сам Голд, по признанию его пресс-секретаря Ронды Нагер, «не читал эту статью, но в курсе ее содержания».
Следующий комментарий Нагер попросила не подписывать ее именем: «Была ночь, темно, воспоминания [свидетелей] в лучшем случае туманны и к тому же искажены интенсивностью переживаний».
Получалось, что теперь офис окружного прокурора пытался подорвать доверие к собственным ключевым свидетелям, которым в свое время поверила полиция и которых так восхваляли во время ареста.
Дело Московиц превратилось в линию фронта. Голд не собирался сдавать позиции до тех пор, пока ему это будет сходить с рук; и раз уж статья затрагивала лишь расследование в юрисдикции Голда, прокурор Квинса Джон Сантуччи и Марио Мерола из Бронкса предпочли отмолчаться. Департамент полиции Нью-Йорка выступил с мягким публичным опровержением, но втайне действовал совершенно иным образом.
Что касается прессы, то нынешняя реакция на новые события в деле, раньше вызывавшем столь значительный интерес со стороны средств массовой информации, говорила о многом. Информационные агентства и большинство теле- и радиовещателей, которым не приходилось конкурировать с печатными коллегами, уделили истории кое-какое внимание. «Нью-Йорк таймс» опубликовала небольшую статью, сообщавшую о наших утверждениях и поступивших от официальных лиц опровержениях. «Дейли ньюс», которая, к сожалению, поддерживала теорию убийцы-одиночки, проигнорировала произошедшее. И это были те же люди, что двумя годами ранее, как и «Пост», со всех сторон обсасывали историю Сына Сэма.
Обозреватель «Ньюс» Джимми Бреслин вместе со спортивным телерепортером Диком Шаапом написал роман о «деле 44-го калибра», в котором Берковиц изображался жаждущим бойни безумцем, действовавшим в одиночку. Кроме того, «Ньюс», ранее собиравшая деньги на вознаграждение за помощь в поимке Сына Сэма, отдала часть этой добычи семье Карр – уж кто-кто, а они такого не заслуживали. В целом «Ньюс», чей репортер Уильям Федеричи приложил руку к искажению подлинной истории миссис Дэвис, будет относиться к охоте на сообщников так, словно их вовсе не существует. Пройдет несколько лет, прежде чем смена руководства восстановит традиционные принципы работы этой газеты.
«Пост», мучимая собственными проблемами, связанными с делом Миттигера, который вот-вот должен был предстать перед судом, также проигнорировала статью о деле Московиц. Впрочем, позднее, по настоянию Стива Данливи, отлично знавшего о достоверности изложенных в ней фактов, «Пост» все же начнет писать о расследовании заговора.
Сдвинувшись с мертвой точки, мы надеялись, что нью-йоркская пресса внесет в дело свою лепту – выйдет за рамки привычных сообщений об обвинениях и опровержениях и проведет собственные серьезные расследования в дополнение к нашим. Однако этим мечтам не суждено было сбыться. Нам и дальше пришлось работать в одиночку, и на то имелось несколько причин.
Первая из них – сочетание скептицизма и неловкости. За исключением «Пост», которая сошла с дистанции из-за описанных раньше обстоятельств, после задержания Берковица никто не стремился пойти дальше громких заголовков. Не желая задумываться о том, как они вообще могли упустить историю такого масштаба, некоторые журналисты предпочитали считать истиной официальные опровержения.