Если выражаться образно, своей таблицей Агатин разлинеил трагические сутки, как параллели и меридианы делят материки на правильные, строго привязанные к координатам фигуры.
Все собранные данные сосредоточились на квадратах «Камбуз», «Палатка «Ш» (штабная), «Палатка «Т» (техническая, трактористы), «Палатка «О» (общая, самая большая), «Палатка «Ж» (женская) и «Медпункт».
Временная привязка «островков» колеровалась зелеными и красными цветами.
В первых Гарри «расселил» тех, кто с 22.00 до 02.00 ночи находился на виду у трех и более человек. Эти четыре часа, по прикидкам Агатина, составляли временной отрезок от самого скорого времени возвращения Петерсона в Ледовый лагерь до максимально позднего часа его гибели.
К жителям «красных островов» относились те, кто хоть на какое-то время оставались одни или в группе с другими полярниками, которые в силу тех или иных обстоятельств пусть гипотетически, но могли действовать с ними сообща или гарантировать своими показаниями заранее придуманные алиби.
Поглядывая то на красно-зеленую шахматку, то на «криминально-шахматную» доску, Агатин понял, что его интуитивная расстановка фигур потребует изменений.
Теперь из-под подозрения однозначно выпадали только двое членов Мобильного лагеря, радист, повариха, штурман и бортмеханик первого вертолета, все три – вместе с погибшим Артуром Буткусом – водолаза, все три члена экипажа второго Ми–8, сам Агатин и его молодая подружка Аля.
В команду «красных» перешли Федорчук, Филиппов, биолог Кривонос, Деев, командир первого авиационного экипажа Чавадзе, японский геофизик Мамору Игараси, а также трое парашютисток и … трактористы.
Алексиса и Германа, которых сам же и реабилитировал накануне, Генрих оставил больше для чистоты эксперимента. Да, были пьяны в стельку, лыка не вязали… Но, выходило, что с часа до двух ночи, они были в палатке одни и, если по какой-то причине Петерсон возвратился к Ледовой базе только к этому времени, теоретически они могли с ним встретиться.
Гарри как-то сразу проникся симпатией к этой парочке. Простые парни, с самой что ни есть рабочей профессией. Сколько таких по далеким деревням и поселкам? Тысячи, а может десятки тысяч. Живут они своей размеренной привычной жизнью: пашут, сеют, торят дороги в целинных снегах или тащат волокуши кругляка по таежным просекам…
А эти двое рванули от привычного житейского уклада аж на самый Полюс, в адские для любого механика условия. Где лютый мороз, промерзшая палатка вместо теплого бокса, где мощная техника просто бессильна перед гигантскими трещинами, полыньями. Где в каждую минуту можно провалиться под лед, в океанскую бездну.
Как-то после ужина, хозяйка камбуза Галина Васильевна Семутенко, разоткровенничалась и рассказала Генриху о судьбе Германа Канева.
Парень очень рано потерял родителей и взрослел под присмотром родного деда Степана Лукича. Старик сильно болел и, понятно, ни сил, ни здоровья для нормального воспитания внука у него не было. Не доставало деду и средств для содержания подростка. Скудной пенсии хватало на простецкие штаны, демисезонную куртку да нехитрую обувку.
На фоне сверстников Гера смотрелся подстреленным воробушком. Но мирился с этим парень лишь пока не набрался сил: уже в 14 лет он обнес местный продмаг. Участковый пришел к Каневым на следующий день. Для первого раза Герман отделался постановкой на учет в детскую комнату райотдела милиции.
А вот вторая кража – взлом ларька городского ювелира – закончилась реальным сроком. Благо, Степан Лукич в тот злополучный вечер затеял постирушки и нашел в потайном кармане куртки пару колец и сережек. Смекнул дед все сразу и быстро рванул к участковому – с повинной. Собственно, это семейное раскаянье и спасло Германа от долгого заключения.
Но и полгода в тюрьме для малолетних преступников Герману хватило с лихвой. Забитый сельский парнишка быстро нажил серьезных недругов. То и дело ему устраивали «темные», подкладывали под простыню битое стекло и гвозди, «нечаянно» роняли на него шкафы, а однажды поставили перед подъемом под его кровать тазик с кипятком.
Практически все время до выхода из спецколонии, Герман провалялся в местном лазарете: с переломами, ожогами, внутренними кровотечениями и черепно-мозговыми травмами.
«Он тогда весь мир возненавидел, – рассказывала Галина Васильевна. – Говорит, когда из колонии выпустили и о узнал, что дедушка помер, решил уйти в тайгу: жить с дикими зверьми лишь бы не таком жестоком мире…».
На скудные «подъемные», полученные после отсидки, Гера Канев купил палатку, походное снаряжение, кое-какие продовольственные припасы и ушел в лес. Мыкался, перебиваясь на скудных рыбацких уловах, грибной «охоте» и редкой добыче мелких зверушек, месяца три. А потом прибился к геологам.
В крепком мужском коллективе малолетнего сироту приняли хорошо. Откормили, приодели, закрепили за конкретным делом – следить за дизель-генераторами. Тогда-то и проявился у парня интерес к технике. Не было для него ничего лучше, чем возиться с промасленными деталями, перебирать форсунки или чинить электрические цепи…
«А потом, когда очередная геологическая экспедиция отправилась на Крайний север, Герочка познакомился с нашим Александром Кузьмичом. Он его к себе в команду и переманил, – продолжала стряпуха. – Сейчас он с нами в Арктике уже шестую навигацию работает».
Самое печальное – эта драматическая биография играла против самого Германа. Человек с такой тяжелой судьбой подсознательно стремится к нормальной, сытой жизни. А тут такой случай – дорогие ювелирные раритеты и возможно заработать хорошие деньги на простой краже.
«Мог, мог Герман поддаться на уговоры какого-то нехорошего человека и согласиться выкрасть ключ. Канев – идеальный кандидат для работы «в темную», – заключил Генрих. В то же время он ясно понимал, что версия с причастностью трактористов к гибели Петерсона самая нереалистичная.
Вторыми по «шкале невероятности Агатина» шли парашютистки. По одиночке ни одна из них по лагерю не бродила. Но с 22.00 до 23.00, пока в женскую палатку не возвратилась Аля, а потом и заведующая камбузом Галина Семутенко, «прыгуньи» оставались только втроем. Если отринуть здравый смысл и пустить логику поиска по сценарию какого-нибудь голливудского боевика, три девицы-экстремалки вполне подходили на роль наемных шпионок.
Далее обличительные выкладки были серьезнее.
Гидробиолог, занятый сборами, с половины одиннадцатого до половины двенадцатого метался между складом и штабной палаткой и только ближе к полуночи вернулся в общую палатку, где к тому времени мирно спали водолазы и сам Агатин. То есть – у Кривоноса был целый час на организацию ночного рандеву с датчанином.
А вот пилот первого вертолета Иосиф Шалвович Чавадзе ближе к возвращению Кривоноса, наоборот, уже ушел из самой большой палатки – по его словам в поисках доктора, чтобы как-то унять зубную боль. Опять же чисто теоретически: если «коварный Чавадзе» все точно рассчитал, то у него было 15–20 минут, чтобы перехватить пьяного Пэра, оглушить его, похитить ключ и привязать его упряжку к тягам застрявшего бульдозера.
И, наконец, самые слабые алиби были у начлага Федорчука, легенды полярных широт Филиппова, фельдшера Деева и японского геофизика Игараси.
Так, Николай Иванович больше двух часов практически постоянно, не считая визитов Кривоноса, находился в штабной палатке один. Под предлогом сборов необходимого имущества, он мог в любой момент оказаться на северо-западной оконечности Ледового лагеря, где, собственно, и закончился последний поход датчанина. Не в пользу ученого играл и факт его ночного «отбоя» спасательной службе. Уж как-то очень наивными и неправдоподобными выглядели его объяснения о том, что аварийный сигнал с «Иридиума» Петерсона он принял за чью-то пьяную выходку. Такой опытный, серьезный человек, а на «SOS» вообще никак не среагировал. Странно…
Деева никто не видел после часа ночи. По его словам, он с этого времени спал у себя в медпункте. Но можно ли этому верить абсолютно? Равно как и тому, что медик, выгораживая себя любимого, не намудрил со временем смерти датчанина? Перепроверить его «диагноз» пока никак нельзя…
Мамору Игараси тоже исчез из поля зрения после ужина. Японец объяснял это тем, что загодя у Деева ключи от медпункта и после ухода с камбуза калибровал там свои приборы. По времени: где-то с половины двенадцатого ночи и до самого возвращения упившегося в стельку эскулапа. То есть у него было больше часа на любой «криминальный маневр».
Ну, а Александр Кузьмич вообще, то под одним, то под другим предлогом свободно передвигался по лагерю все то время, когда, собственно, и могла случиться трагедия.
Гарри еще раз сверил таблицу с расстановкой фигур на шахматной доске и невольно улыбнулся. Его интуитивные прикидки практически полностью перечеркивали собранные и, теперь уже, сопоставленные факты. Поглядывая на свою островную «аналитику», Агатин переставил на линию №1 черных коней (водолазы Сергей и Стас), черного слона (Ходкевич) и ферзя (штурман Шторм). И с большим сожалением был вынужден выдворить с нее сразу семь «белых»: Федорчука, Деева, Филиппова, Чавадзе, Ингу и обоих трактористов.
Теперь горизонталь №8, дальняя от Гарри, представляла собой смесь 15 белых и черных фигур и пешек. Сперва он решил заново перемаркировать шахматы. Но, немного подумав, решил ничего не менять. Внутреннее чутье подсказывало, что именно в такой «черно-белой» палитре – между собранными фактами и его внутренней интуицией – и кроется тот неуловимый намек на что-то важное, пока неподдающееся разгадке.
На ближней «незапятнанной» подозрениями линии оставалось только 9 фигур.
Аврал
В отличие от Агатина, основная часть полярников начала новый день дисциплинированно, в строгом соответствии с распорядком дня. А трактористы, водолазы и начальник базы Федорчук и того больше: еще до завтрака «пробудили» второй, остававшийся на ходу бульдозер, и начали очистку взлетно-посадочной полосы от снега.