Мой славный батюшка, мой умный батюшка,
Он будет в Бельгии в снежки играть…
Город Свани устало прильнул к горному хребту. Мы ехали по поднимавшейся в гору дороге, прочь от серого изгиба Каспийского моря, пока не добрались до какого-то места под названием бульвар Национального Единства. И тут мы оказались, в известной мере, на главной улице Портленда, штат Орегон, США, где я покуролесил в молодости две недели. Мы проезжали мимо несомненно богатых магазинов — тут была и лавка, торговавшая кошмарными товарами в духе американского Диснейленда, и шикарный магазин под названием «Каспийский Джо» (ярко-зеленая копия знаменитой американской сети магазинов), и вышеупомянутая «Парфюмерия 718», источавшая ароматы Бронкса. Паб «Молли Мэллой» с ирландской тематикой, казалось, осоловело поглядывал на нас из-за импортного плюща и гигантского трилистника.
После «Молли» бульвар свернул в каньон из недавно возведенных стеклянных небоскребов с корпоративными логотипами «Экссон Мобил», «БП», «Келлог, Браун энд Рут» и «Дэу хэви индастриз» (Тимофей издал счастливый вздох при виде производителей его любимого парового утюга), и, наконец, одинаковых небоскребов «Рэдиссон» и «Хайатт», пристально смотревших друг на друга с противоположных концов площади, по которой гулял ветер.
В огромном вестибюле «Хайатт» во всех углах жужжали люди многих национальностей, как раздраженные мухи в конце лета. Куда ни кинь взгляд — повсюду виднелись киоски или пластмассовые столики со стульями под странными вывесками — например, «ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, БРИТАНИЯ — ПАБ». Один из этих ульев был освещен золотистым светом и назывался «РЕСЕПШН». Там улыбающийся юноша со скандинавской внешностью заговорил с нами на вполне сносном английском.
— Добро пожаловать в «Парк Хайатт» Свани, — расплылся он в улыбке. — Меня зовут Абурхархар. Что вам будет угодно, джентльмены?
Алеша-Боб заказал номер в пентхаузе для нас двоих и маленькую сараюшку за прудом для Тимофея. Застекленный лифт поднял нас на сороковой этаж, вознесшись через освещенный солнцем атриум. И не успел я оглянуться, как передо мной оказалась пародия на современный западный дом. На какую-то секунду мне показалось, что мы действительно прибыли в Европу, и я пробормотал слово «Бельгия», упал на колени, приник к плюшевому покрытию грудями и животом и попрощался с пробуждающимся миром.
Глава 15ГОЛЛИ БЕРТОН, ГОЛЛИ БЕРТОН
Мне приснилась Руанна. Она стояла на увядшей осенней траве, сзади ее освещало заходившее солнце, темные волосы стали золотисто-каштановыми. Вместо обычного тесного прикида в обтяжку на ней был простой синий комбинезон. Кожа была розовая, детская, и это навело меня на мысль, что она уже беременна от Штейнфарба. Вдали мерцала неоновая вывеска, натянутая между двумя березами. На ней возникали разные слова. «ЕВРОПА». Потом «АМЕРИКА». Потом «РАША».
Руанна протянула мне зеленое яблоко.
— Оно стоит восемь долларов, — сказала она.
— Я не стану платить восемь долларов за яблоко, — ответил я. — Ты плохо со мной поступаешь, Руанна.
— Это самое лучшее яблоко в мире, — сказала она. — У него вкус груши. — У Руанны был среднеатлантический акцент образованной особы, лицо сияло, но было бесстрастным, как будто она внезапно разбогатела. Она поднесла яблоко к моей груди, и оно уплыло из ее руки. Сухой воздух из кондиционера ударил мне в лицо, и от этого у меня начали стучать зубы. Я огляделся, пытаясь обнаружить источник холода, но увидел лишь безграничное пространство пожухлой желтой травы.
— Я пытаюсь похудеть, — сказал я. — Я теперь буду есть только «медленную» пищу, «слоу фуд» — никакого фаст-фуда. И сброшу вес. Вот увидишь.
— Восемь долларов, — настаивала Руанна.
Я сунул руку в сердце и извлек оттуда восемь долларов, которые вручил ей. Наши руки едва соприкоснулись.
— Как сделать, чтобы ты снова меня полюбила? — спросил я.
— Откуси от него, — велела она.
Яблоко наполнило мой рот свежестью, словно я откусывал от зеленой краски. У него действительно был вкус груши, но еще я ощутил розовую воду, белое вино и нежную щеку моей красивой мамы. Нёбо у меня заледенело от изумления, как будто по нему провели невидимым кубиком льда. Я попытался заговорить, но издал лишь булькающий звук. Хотел обнять Руанну, но она подняла руку, останавливая меня.
— Будь мужчиной, — сказала она.
Я еще раз булькнул, хлопая в ладоши.
— Сделай так, чтобы я тобой гордилась, — сказала она.
Я пробудился. Щеки мои были мокрыми от слез. Я все еще лежал на полу нашего пентхауза в «Хайатт», и руки были распростерты, как у Христа на кресте.
— Я перевернул тебя на спину, — пояснил Алеша-Боб. — Ты задыхался.
Судя по всему, было утро следующего дня. Наш номер, весь в мраморе и дереве, наполнился золотистым светом. Тимофей в спальне разбирал мою одежду и коллекцию транквилизаторов. Алеша-Боб уже распаковал свои вещи и аккуратно сложил на туалетном столике, очень по американски: нижнее белье сложил вчетверо, а майки — аккуратными квадратиками.
— Тебе пришло сообщение от Зартарьяна, менеджера отеля, — сказал он. — Того, к которому тебе советовал обратиться капитан Белугин.
Мы в полном восторге от того, что Вы решили остановиться в нашем отеле „Парк Хайатт“. Ваш отец очень любил у нас останавливаться. Теперь, когда он мертв, наш корабль сел на мель. Пожалуйста, загляните в вестибюль в удобное для Вас время и спросите Вашего преданного слугу Ларри Саркисовича Зартарьяна».
Я прочел эту записку вслух Алеше-Бобу, с детской жестокостью подражая акценту менеджера отеля — несомненно, сильному.
— Когда же я наконец стану бельгийцем? — вопросил я.
— Иди поговори с Зартарьяном, — посоветовал Алеша-Боб, делая жест в сторону двери.
Когда я вышел в коридор, там меня поджидала высокая загорелая красотка в коротеньком платьице, плотно облегавшем ее фигуру.
— Голли Бертон, Голли Бертон! — воскликнула она. — Вы Голли Бертон? — Она дерзко ткнула в меня пальцем. Ее лицо покрывал густой слой пудры — словно американский пончик.
— Что? — переспросил я.
— Голли Бертон? «КБР»? Для вас тридцатипроцентная скидка. — Схватив меня за руку, красотка прижала ее к своему влажному лбу. — Уф, я вся такая горячая для Голли Бертон! Тридцатипроцентная скидка. Вы так возбуждены, мистер. Ну так как насчет этого?
— Я не понимаю, что такое «Голли Бертон», — заявил я по-русски. — Вы имеете в виду «Холлибертон»? Тридцатипроцентная скидка для «Холлибертон»?
Женщина сплюнула на пол.
— Ты русский! — прошипела она. — Толстый, грязный русский! — Она зацокала по полу своими невероятно высокими каблуками.
— Это расизм, мисс! — закричал я ей вслед. — Вернись и принеси извинения, дура черножопая!..
В стеклянном золотистом лифте я упал, как Икар с небес, из своего пентхауза в оживленный вестибюль отеля, где местные торговцы тут же продали мне бритву «Жиллетт», бутылку турецкого пива и пакетик корейских презервативов. Услышав имя «Миша Вайнберг», на ресепшн меня тут же направили в кабинет Ларри Зартарьяна. Зартарьян выскочил из-за письменного стола и стиснул мне руку обеими влажными руками.
— Сейчас у нас, в нашем скромном отеле, гость, достойный названия «Хайатт», — сказал он на вполне сносном русском — правда, с акцентом.
Судя по фамилии, менеджер был армянином. Он напомнил мне моего старого друга в колледже — Владимира Гиршкина. Гиршкин был моим соотечественником — русским евреем, эмигрировавшим в Штаты в двенадцатилетнем возрасте. Это был самый незаметный и тихий из русских эмигрантов в Эксидентал-колледже, составлявший резкий контраст этому ублюдку Джерри Штейнфарбу. Зартарьян был невысоким некрасивым человеком с намечающейся лысиной, которую компенсировала удивительно густая козлиная бородка. При всей его нервозной любезности казалось, что под письменным столом у него живет бесконечно удрученная мама, которая чистит ему ботинки и завязывает шнурки двойным узлом.
Эти растерянные, чрезвычайно образованные маменькины сынки постоянно бродили, спотыкаясь, по коридору с двумя выходами — на одном была надпись: «КОЛЕБЛЮЩИЙСЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛ», на втором — «СТРЯПЧИЙ ПО ТЕМНЫМ ДЕЛАМ». Когда я в последний раз встретил упоминание о Владимире Гиршкине в журнале, посвященном бывшим питомцам Эксидентал-колледжа, он создавал «пирамиду» где-то в Восточной Европе. Управление отелем «Парк Хайатт» в городе Свани, вероятно, было в чем-то сродни этому занятию.
— Садитесь, мистер Вайнберг, сэр. — Армянин усадил меня в роскошное кожаное кресло. — Вам там достаточно удобно? Может быть, моя девушка принесет вам оттоманку?
Я выразил согласие и огляделся. Центральное место в кабинете занимал портрет маслом, на котором был изображен щегольски одетый седовласый джентльмен. Он передавал пирог странной формы жирному мужчине с усами, вероятно своему сыну. Оба лукаво улыбались зрителю, как будто приглашая его отведать их пирог. На заднем плане неясно вырисовывались два ортодоксальных креста, и их нижние черточки были направлены в разные стороны. Логотип «Келлог, Браун энд Рут» плавал между крестами в каком-то сверхъестественном тумане. Я издал удивленное мычание.
— Этот старик — местный диктатор, — объяснил Ларри Зартарьян. — Его зовут Георгий Канук. Он дарит Абсурдистан своему сыну Дебилу на его грядущее тридцатилетие. «КБР» завершает троицу. Отец, Сын и Святой «Холлибертон».
— Итак, пирог изображает страну, — сказал я. Торт действительно был утыкан свечами в форме миниатюрных нефтяных вышек. Судя по тому, что я уже видел, Республика Абсурдистан походила на дикую птицу, обмакнувшую хвост в Каспийское море. — Что все это означает? — спросил я.
— Георгий Канук, диктатор, собирается покинуть этот мир, — просветил меня Ларри Зартарьян. — Они готовят народ к тому, что страной будет править династия. Канук и его сын Дебил придерживаются убеждений свани, а сево это не нравится.