Однако никого и погонять не надо. Хлеб раскромсали мигом, разделили сливочное масло и консервы. Чай заварен прямо в чайниках. Огненно-горячие кружки поставлены в снег — пускай охладятся. Снег под кружками вытаял, и они опустились в образовавшиеся гнезда. Надо торопиться, а то чай совсем остынет. Юкола приготовлена из красной рыбы, главным образом из кеты, кижуча и чавычи. На глаз отличается только по толщине пластин высушенного рыбьего мяса. Приготовлена она одинаково. С рыбы снята шкура вместе с мясом, мясо нарезано поперек мелкими дольками. Оно благородного темного вишнево-красного цвета. Каждая юколина длиной в полметра, а шириной — в ладонь.
Старики едят юколу одновременно с остальной пищей. Чельгат, например, откусывает кусок хлеба с маслом и перед тем, как запить его чаем, отправляет в рот по дольке юколы. Когда мясо съедено, он кладет шкуру в костер. Рыбья кожа вспыхивает — на ней жир горит, — скручивается и чернеет.
— Можно попробовать?
— Пробуй, пробуй, — Чельгат сует в огонь одну юкольную шкурку за другой, обдирая с них мясо.
Чукчанка также торопливо подкладывает к огню рыбьи кожицы.
— Вот еще, — кивает она.
Все-таки мы здесь гости.
Юкольная шкурка оказывается очень вкусной. Она легко жуется и оставляет во рту вкус копчености. Непривычно одно — нет соли. Чукчи не солят юколу. Все традиционные блюда также готовятся без соли. Многие старики вообще не едят соленую пищу. Одного такого, по имени Кеккет, мы уже видели. Он пришел в гости и отказался есть нашу еду, объяснив, что очень солоно, что он всегда ест все без соли. Сидел у нас старик и только пил чай. Даже вкус соли, говорил старик, ему неприятен.
Трапеза кончена. Иван опять пошел заправлять вездеход. Народ притих возле костра. Маленький огонь, а все греет. Солнце уже скрылось, и все густеет алая краска зари. Хребты и сопки выделяются на алом черными силуэтами.
Чельгат вытягивает руку:
— Вон, видите ту сопку?
— Это ту, где чернеет пятно сбоку?
— Нет, вон ту, где наверху стоит что-то.
— Видим, видим.
Над общей панорамой возвышается приметная сопка с какими-то предметами наверху.
— А теперь рядом, маленько пониже, сопку видите?
Рука Чельгата направлена на отдельно стоящую чуть-чуть ниже первой.
— На той сопке, самой высокой, стоит круглый камень. Он ровный-ровный, как шар. Когда-то здесь коряки жили. Тут у них стойбище было. Места здесь рыбные. Коряки летом ловили рыбу, сушили юколу. А зимой охотились — ставили на куропаток и зайцев силки, добывали снежных баранов, диких оленей и лосей. Так и жили. А потом, говорили старики, пришли наши давние предки с оленями. Они все пастбища искали. А может быть, они со своими поссорились, с оленеводами, которые на Чукотке остались, и сюда пришли, чтобы не воевать со своими.
Говорят, эти места проведали пастухи. Раньше чаучу-оленеводы все время пастбища новые искали. Они ходили далеко-далеко от своих. Или же пешком бегали, или на оленях ездили. Если находили чужих людей, то старались с ними мирно поладить.
Вот, старики рассказывают, на это место какие-то молодые чукчи пришли. А может быть, и не пришли, а только их коряки увидели, как они где-то близко со стадами появились.
— Только встретили их коряки недалеко от своих мест. Они сами, коряки, далеко ходили от своего стойбища и увидели, как чаучу-оленеводы со стадами в их сторону идут, — уточняет пожилая женщина.
— Правда. Правильно. Пускай так, — соглашается Чельгат. — Тогда, — продолжает он, — говорят коряки: «Эти чужие люди с нами воевать будут. Они могут нас с этой земли прогнать. Здесь нас мало живет. Только на свою силу мы надеяться можем. Надо как-то пугать этих чаучу. Надо им показать, что мы очень сильные, сильнее их».
Задумались коряки, старые и молодые. Думали, думали, а потом средний из них и говорит: «Надо, чтобы наши парни какой-нибудь знак поставили на видном месте, что это — земля сильных людей».
Один силач из коряков говорит: «Ладно, я попробую это сделать. Я знаю камень один. Приметный камень — его многие, кто здесь ходит или у нас был, знают. Этот камень с перевала. Он совсем круглый. Руками ухватиться невозможно. Этот камень никто никогда поднять не мог. Из наших корякских людей многие его пробовали поднять — силы не хватало. Я попробую теперь. Я много старался, три года я упражнялся и теперь попробую этот камень поднять и принести на видное место».
«Ты надорвешься, наверно, — ему старики говорят, — надо что-нибудь не такое тяжелое сделать. Если ты надорвешься, кто нас защитит?»
«Если втащу и надорвусь — пускай, — отвечает, — зато я вас этим защищу. Чукчей вон сколько идет. Они — люди оленные, могут быстро на оленях еще людей привезти. Всем тогда не спастись».
«Ладно, — старики сказали, — пробуй!»
Этот силач тогда пошел на перевал и взял камень, который приметный. Поднял он этот камень и унес. Не знаю, останавливался ли он отдыхать.
— Три раза бросал на землю и три раза поднимал, — уточнила женщина.
— Вот, вот, — согласился Чельгат. — Он три раза клал его на землю и три раза отдыхал. Если вы близко будете, то пойдите посмотрите на камень. Сами попробуйте его поднять. Таких и людей сейчас нет, чтобы могли поднять этот камень. Его просто руками ухватить трудно. Он гладкий, ровный. Мой брат был силач. Он мог этот камень только от земли оторвать и сразу же его отпускал. Говорил, что все кишки вниз опускаются и вздохнуть нельзя — ребра прямо трещат… Все-таки этот корякский силач донес камень вон до той сопки, что совсем немного поменьше. Он так подумал: «Только до этого места мне сил хватит». Как он внес, то упал там и умер.
— Не умер, — поправила женщина. — Он до яранги еле-еле дошел, и у него потом изо рта все время кровь текла. Он еще долго жил. Только у него руки и ноги тряслись и кишки снизу вылезали. Он и ослеп. Исхудал, говорят, а потом только помер.
— Пусть так, — согласился Чельгат, — только старики после этого говорили: «Теперь мы можем спокойно жить. Теперь оленные люди, как такое увидят, на эту нашу землю с оленями приходить не будут». Однако они ошибались, эти корякские старики.
Сколько-то времени прошло, один раз утром проснулись люди, одна женщина наружу горшок понесла.
— Какой горшок?
— Старинный горшок, чтобы из теплого полога по нужде наружу не бегать и детей не гонять. Их раньше из древесного наплыва делали. У меня еще есть один такой старинный… Оседлые люди просто мочу наружу выливали, а оленные делали возле яранги столбик из снега и мочу на него выливали. Это для того, чтобы олени возле яранги держались. Олени весной мочу ищут. У чукчей всегда были деревянные горшки. Потом стали покупные держать…
Вот с таким горшком и вышла женщина-корячка из яранги, а потом вбегает сразу же обратно, бросив горшок. Белая-белая от испуга, вся дрожит. «Что испугалась?» — спрашивает ее муж. А она только на вход рукой показывает.
Муж сразу лук схватил, стрелы, наружу выскочил. По сторонам все внимательно осмотрел и говорит тихонько, но так, чтобы в яранге слышали: «Выходите, беда. Беда».
Все люди — и старики, и маленькие ребята — вышли наружу. Им мужчина говорит: «Посмотрите на сопку».
Туда посмотрели и не увидели там камня, который их силач притащил. Как и сегодня, эта сопка без камня со всех сторон хорошо видна. Посмотрели они по всем сторонам и видят — этот камень теперь на другой сопке положен. И другая сопка выше той. Это значит — надо было с одной высокой сопки камень снести на другую, повыше, втащить на ту высоту, где его еще не было.
Потом думают: «Какую это надо силу иметь, чтобы такое сделать? Наш человек три раза отдыхал, прежде чем камень на гору внес. Вчера поздно вечером этот камень еще на старом месте был. А сегодня, совсем ранним утром, — на другой сопке, которая дальше от старого места, чем первая, где раньше был камень с низкой сопки.
Значит, совсем сильные люди эти чаучу. У нас таких сильных людей нет. Лучше мы с ними воевать не будем. Попробуем с ними мирно жить. Пусть они со своими стадами приходят. Потерпим. А может быть, уйдем к морю, к другим корякам, которые морского зверя бьют. Там мы сильнее будем…»
Не знаю: остались ли они, эти коряки, и стали с чукчами мирно жить или же ушли на побережье.
— Ушли, — утвердила женщина.
— Пускай так. Пускай ушли. — Чельгат задумался, глядя на затухающий огонь.
— А больше эти коряки никогда сюда не приходили?
— Как не приходили? — встрепенулся Чельгат. — Перед образованием колхозов еще сюда приходили корякские богатыри. Вот поедем, я по дороге покажу вам место, где мой инив — брат моего отца с коряком боролся. Тогда оба погибли… Вот дураки были! Как будто землю делили!.. Совсем дураки…
Теперь и народа больше, и никто никому не мешает… Сколько народа напрасно погибало!
— Расскажите, пожалуйста.
— Потом. На культбазу приедем…
— По коням, — донесся призыв Ивана.
Культбаза № 1
Прожектор высветил сначала трактор и гигантские сани-короб, потом луч скользнул в сторону и уперся в аккуратный домик из бруса.
— Культбаза, — объяснил Чельгат.
Нас встречали. В проеме двери стоял и курил тракторист Вася Корженков. Он выехал раньше вездехода почти на сутки.
— Как добрались? — спросил Вася вместо приветствия.
— Нормально, — ответил Иван.
Он включил лампу-переноску и погрузил руки в потроха мотора.
— Кончай копаться, — предложил Вася. — Иди чайку попей.
— Воду солью только, — пробормотал Иван. — А ну, разгружайтесь!
Это уже относилось к нам.
Прибывшие чукчи — трое парней, которые ехали наверху во главе с Ятгиргином, Чельгат, молодая пара, женщина, комментировавшая рассказ Чельгата, и второй старик — о чем-то оживленно говорили по-своему.
— Ну, до завтра, — неожиданно обратился к нам Чельгат.
— Почему?
— Пойдем к своим.
— Далеко, — сказал зоотехник Анатолий Арсентьевич, — километров двадцать будет…
Чельгат беспечно махнул рукой и принялся стаскивать с крыши вездехода нарты. Он подвязал единственную постромку к ременной петле на левом полозе, подкоротил ее, прикинув к своему росту, и одел лямку через плечо.