[71], построенный прямо на орбите одним из предприятий «Daewoo»; подгоняемый солнечным ветром, он донес Садека и его тесную космическую станцию до Юпитера всего за четыре месяца. Один тот факт, что Садек сюда добрался, мог сам по себе считаться триумфом веры, однако имам страдал от гнетущего одиночества. Обратив зеркала своей мини-обсерватории к «Эрнесту Алому», он поразился его размерам и продуманности конструкции. Налицо привилегии европейского финансирования, полуавтономных инвестиционных фондов с различными протоколами бизнес-циклов, запустивших прогресс коммерческого освоения космоса. Сам Пророк, да пребудет с ним мир, осудил ростовщичество, но наверняка бы призадумался, глядя на то, как эти капиталистические свиньи демонстрируют свою мощь над БКП [72]…
Закончив молитву, Садек проводит на коврике еще несколько драгоценных минут. В этом окружении ему непросто медитировать: если молча стоять на коленях, начинаешь слышать гудение вентиляторов, обонять запах старых носков и пота, ощущать во рту металлический привкус озона, исходящий от генераторов кислорода «Электрон». Трудно стать ближе к Аллаху в этом подержанном космическом корабле – подачке высокомерной России амбициозному Китаю. В конце концов корабль сей достался истинно верующим, нашедшим ему наилучшее применение. На игрушечной космической станции их эмиссар зашел очень далеко, но кто скажет наверняка, намеревался ли Аллах послать людей жить сюда, на орбиту вокруг распухшей, как красная язва, планеты?
Покачивая головой, Садек сворачивает коврик и ставит его у единственного на весь корабль иллюминатора. Им овладевает тоска по дому – и по детству в душно-запыленном Йезде, и по долголетней учебе в Куме [73]. Он крепит дух свой, обводя взглядом станцию, что ныне ему столь же близка, сколь была когда-то квартирка на четвертом этаже панельного дома, где ютились родители Садека, рабочий автозавода с женой-домохозяйкой. Внутреннее пространство корабля, и без того не большее, чем у школьного автобуса, загромождено от пола до потолка кладовыми отсеками, консолями инструментов и целыми слоями голых труб и кабелей. Около теплообменника, постоянного источника тревоги, в конвективных потоках кружится пара глобул антифриза, две заблудшие в невесомости медузы. На руках Садек отталкивается и плывет по станции, разыскивая пластиковую грушу с герметиком, приготовленную как раз для таких случаев. Найдя, раскатывает кожух с инструментами и велит одному из своих агентов найти подходящую суру из ремонтной инструкции: пора заделать это протекающее сочленение раз и навсегда.
Его ждет где-то час серьезной работы; потом он отведает рагу из сублимированной баранины с чечевичной пастой и отварным рисом, выпьет бутылочку крепкого чая, затем займется проверкой последовательности операций очередного маневрирования на орбите. Быть может, если на то будет воля Аллаха, никаких новых системных сбоев не возникнет, и он посвятит своим исследованиям час или два между вечерней и последней молитвами. А послезавтра, возможно, даже удастся на пару часов расслабиться и посмотреть один из старинных фильмов, которые так его восхищали, помогали проникнуть в чужие культуры. Например, «Аполлон-13». Нелегко быть единственным членом экипажа во время долгой космической миссии, но Садеку еще труднее, потому что ему не с кем поговорить: сигнал до Земли идет целых полчаса. К тому же, насколько ему ведомо, он здесь – единственный правоверный на полмиллиарда километров вокруг.
Эмбер вспоминает, как набрала парижский номер и стала ждать ответа. Женщину на экране телефона она узнала тогда сразу: мать называет ее «отцовской подстилкой» (как-то Эмбер наивным образом полюбопытствовала, что означает «подстилка», и мать влепила ей тумака – не сильного, воспитательной острастки ради).
– Папа там?
Вид у женщины слегка удивленный. Волосы у нее светлые, как и у матери, но явно крашеные, подстриженные очень коротко, по-мужски.
– Oui. В смысле, да. – Она неуверенно улыбается. – Хочешь с ним поговорить?
– Хочу его увидеть. – Эмбер стискивает телефон, как спасательный круг. Моделька – дешевая, одноразовая, этакая игрушка из коробки с хлопьями для завтрака, и его корпус из пластокартона уже начал размягчаться в ее влажной ладошке. – Мама мне не разрешит, тетя Нетти…
– Тише. – Аннет, прожившая с отцом Эмбер вдвое дольше, чем он сам жил с мамой, улыбается. – Ты уверена насчет этого телефона? Твоя мама о нем не знает?
Эмбер оглядывается. В комнате отдыха она сейчас одна – время переменки пока что не подошло, но учителю она сказала, что ей очень нужно выйти.
– Уверена. Вероятность по двадцати наиболее значимым факторам выше нуля целых девяти десятых. – Ее модуль байесового анализа замечает, что точный расчет невозможен, ведь мать еще никогда не ловила ее с одноразовыми телефонами, но… будь что будет. Да и потом, у папы не будет неприятностей, раз он об этом не знает, так ведь?
– Отлично! – Аннет смотрит куда-то в сторону. – Мэнни! Звонок-сюрприз!
На экране появляется папа. Она видит его лицо целиком, и выглядит он моложе, чем в прошлый раз – наверное, перестал носить неуклюжие старинные очки.
– Привет, Эмбер! Ты где там? Мать знает, что ты мне звонишь? – На этом последнем вопросе его голос выдает тревогу.
– Нет, – уверенно отвечает она, – это телефон из пачки хлопьев.
– Уф… Послушай, милая, всегда помни: никогда не звони, если мать может об этом узнать. Иначе она спустит на меня всех своих псов-юристов с ножницами и раскаленными щипцами. Скажет им, будто это я заставил тебя позвонить. Поняла?
– Да, папочка. – Она вздыхает. – Знаешь, почему я звоню?
– Хм! – На секунду он кажется застигнутым врасплох, потом – серьезно кивает. Папа Эмбер нравится: он всегда воспринимает ее слова всерьез. И пусть ей жутко неудобно брать взаймы телефон у одноклассницы или пробивать ходы через мамин сетевой брандмауэр, кусачий не хуже питбуля, игра всегда стоит свеч. – Мои уши в твоем распоряжении. Есть какие-то новости? Как твои дела?
Придется говорить кратко: эти одноразовые телефоны позволяют беседовать лишь в рамках заранее оплаченной суммы, а международный тариф у них просто запредельный, и сигнал окончания разговора может прозвенеть в любую минуту.
– Я хочу вырваться, папа. Я серьезно. Мамуля с каждой неделей становится все более чокнутой: таскает меня по разным церквям, а вчера закатила скандал из-за того, что я разговаривала со своим терминалом. Хочет отвести меня к школьному психологу – а для чего? Я устала ее постоянно слушаться! Не такая уж я и маленькая! Всякий раз, когда я пробиваю брандмауэр, она пытается спустить на меня контекстного ограничителя, из-за него у меня голова болит. Даже думать ясно не выходит! – Совершенно неожиданно для самой себя Эмбер начинает плакать. – Прошу тебя, вытащи меня отсюда!
Изображение отца дрожит, картинка смещается: на экране возникает встревоженная тетя Аннет.
– Ты ведь знаешь, что твой папа ничего не может сделать. Иначе юристы твоей мамы свяжут его по рукам и ногам.
Эмбер шмыгает носом:
– А ты можешь помочь?
– Попробую, – обещает папина подстилка, и на этой ноте телефон подыхает.
Разведывательный дрон «Эрнеста Алого» сбрасывает модуль с инструментами, и тот начинает пятидесятикилометровое контролируемое падение к похожей на картошку скале. На его фоне, как импрессионистская заставка для рабочего экрана безумного космолога, висит огромный прибывающий диск Юпитера. Пьер кусает нижнюю губу, концентрируя разум на управлении модулем.
Эмбер в черном спальном мешке зависает у него над головой, как огромная летучая мышь, рассматривает его стриженные «под горшок» волосы и жилистые руки, лежащие по краям интерактивного рабочего стола. Свобода в это время смены ей – как бальзам на душу. Раб на денек – интереснейший опыт, а заодно и отдых: жизнь на «Эрнесте Алом» настолько заполнена делами, что на бездельничанье времени ни у кого не остается (во всяком случае, пока не будут собраны большие жилые модули «Поселения-1» и пока не раскроется в направлении Земли широкополосная тарелка связи). Они вкладывают все силы в осуществление чрезвычайно сложного плана, разработанного на Земле командой поддержки, дурака валять некогда: проект полагается на беззастенчивую эксплуатацию детского труда – дети расходуют меньше ресурсов. Повзрослев, они станут богачами (но это обстоятельство, впрочем, не останавливает яростные протесты на Земле). Для Эмбер возможность поручить кому-то свою работу в новинку, и она старается не упустить ни единой минуты.
– Эй, подстилка, – лениво интересуется она, – как там твои дела?
– Справляюсь, спасибо, – фыркает Пьер.
Эмбер подмечает, что он все время прячет от нее взгляд. Ему тринадцать – не пора ли начать увлекаться девочками в эти-то золотые годы? Видя, как он тих и сосредоточен, она запускает скрытый агент-зонд разведать его внешние границы. Ни намека на то, что он заметил, но зонд отскакивает, не способный вклиниться в его ментальную защиту.
– Модуль вышел на круизную скорость[74], – неохотно добавляет он, когда двухтонная конструкция из металла, керамики и синтетических алмазов устремляется к поверхности Барни со скоростью 300 км/ч. – И прекрати копаться у меня в мозгах – и без твоих соплей управление на три секунды запаздывает.
– Хочу и копаюсь, мальчик на побегушках. – Эмбер показывает ему язык.
– А если я из-за тебя уроню модуль? – Он обращает к ней серьезный взгляд.
– Ты прикрывай свою задницу, а я уж как-нибудь прикрою свою, – брякает она и тут же заливается густой краской. – Ну ты понял, да?
– Я-то? Я-то – да. – Пьер широко ухмыляется и возвращается к рабочему столу. – Ну а вот насчет тебя я не уверен. На твоем месте я бы следил за языком. Уж больно много ты двусмысленностей выдаешь, и все – сальные и несмешные. Так тебя когда-нибудь примут за взрослую бабу.