Первоначальные воплощения Эмбер и ее придворных плавают на высокой орбите над Юпитером, возглавляя огромную сеть торговли пассивной материей, и рынок сей берет в оборот доступную массу внутренней системы Юпитера. Торговля реакционной массой идет оживленно, налажены поставки алмазно-вакуумных двухфазных структур для сборки и выгрузки в нижние слои Солнечной системы. Далеко внизу, над самыми облаками, несется сквозь бури заряженных частиц титаническая раскаленная добела дуга сверхпроводящего кабеля, оставляя за собой след возбужденной плазмы. В магнитосфере гиганта по низкой орбите она переводит кинетическую энергию в электрический ток и направляет его в фасетчатый глаз орбитальных лазеров, нацеленный в систему Хёндай +4904/-56. Пока лазеры функционируют, Эмбер может продолжать свою исследовательскую миссию, но Империя Кольца – часть постчеловеческой цивилизации, эволюционирующей в бурных глубинах Солнечной системы, чья главная задача – не отстать от сумасшедшего поезда вышедшей из-под контроля истории.
В стерильных океанах Титана обретает форму новая биология – сюрреалистические разновидности искусственной жизни, основанные на мультиадаптивной архитектуре. В ледяной дали за орбитой Плутона, конденсируясь из суперкриогенных бозонных газов, рождаются невозможные квантовые структуры и уходят вглубь, к скоростному умному ядру, сформованные так, чтобы ничто не нарушило их квантовые грезы.
Там, в жарких глубинах, все еще живут люди, но их уже трудно узнать. Судьба человечества до двадцать первого века была отвратительной, жестокой и короткой. Хроническое недоедание, недостаток образования и эндемические заболевания привели к тому, что умственные способности людей были искалечены, а тела – сломаны. Теперь большинство людей – существа многозадачные. Их плотские мозги укреплены в ядрах распределенных личностей, и большая часть мыслей витает не в биотелах, а на структурах виртуальной реальности, далеких от их тел в физическом мире. Незыблемое становится переменным, и по миру несутся войны, революции и их изощренные аналоги последних дней. Большинству людей принять смерть глупости оказалось даже сложнее, чем смерть смертности. Некоторые заморозили себя, чтобы переждать бурные времена, надеясь, что в будущем, неопределенном и постчеловеческом, они очнутся. Многие другие переписали ядро своей личности, чтобы научиться справляться со все быстрее изменяющимися требованиями реальности. Среди обитающих здесь существ можно найти таких, которых в прошлом веке никто не счел бы за людей – продукты скрещивания людей и корпораций, несколько видов зомби, дегуманизированных собственной оптимизацией, ангелы и черти пространства мысли, финансовые инструменты, наделенные хитроумным самосознанием. Даже популярная фантастика в эти дни самоуничтожилась.
Ничто из этого, за исключением самой незначительной сводки новостей, не доходит до «Странствующего Цирка»: старвисп Эмбер – реликт, оставшийся в стороне от громкой поступи ускоряющегося прогресса. Но на борту «Странствующего Цирка» произойдут наиважнейшие события, оставшиеся в «человеческой» части светового конуса истории.
– Поздоровайся с медузой, Борис.
Борис, на этот раз в человеческом обличье, свирепо смотрит на Пьера и сжимает кувшин обеими руками. Содержимое кувшина лениво крутит своими щупальцами: одно из них почти вываливается из раствора, выбивая из него насаженную на кол коктейльную вишенку.
– Достанется тебе за это, – грозит Борис. Мглистый эфир вокруг его головы плюется демоническими образами мести.
Сю Ань пристально смотрит на Пьера, следящего, как Борис подносит кувшин к губам и начинает пить. Детеныш медузы – маленький, бледно-голубой, с кубовидными колокольчиками и четырьмя пучками щупалец, свисающих из каждого угла, – легко скользит вниз. Борис на мгновение вздрагивает, когда нематоцисты впиваются ему в рот, но через мгновение медуза соскальзывает вниз, и тем временем его биофизическая модель фиксирует степень повреждения его разорванной стрекательными клетками ротоглотки.
– Уф, – говорит он, делая еще один глоток «маргариты» из морской осы [89]. – Никогда не пытайтесь повторить это дома, дети.
– Ну-ка. – Пьер протягивает руку. – Я повторю.
– Придумай свой чертов стиль, – усмехается Борис, но отпускает кувшин и передает Пьеру. Пьер отпивает. Коктейль из медузы напоминает ему фруктово-желейные напитки жарким гонконгским летом.
Жжение в нёбе – острое, но оно быстро стихло, немного оставшись только там, где алкоголь омыл легкие ожоги от щупалец, – вот и все, что эта модель вселенной позволяет медузе-убийце сделать с людьми.
– Неплохо, – говорит Пьер, промокая подбородок. Он толкает кувшин через стол к Сю Ань. – А это что за чучело Масленицы? – Он показывает большим пальцем за спину, на стол, втиснутый в угол напротив медной стойки бара.
– Да какая разница? – спрашивает Борис. – Это ведь просто декорация.
Бар – заведение трехсотлетней давности с пивным меню на шестнадцать страниц и деревянными стенами, окрашенными в цвет несвежего эля. Воздух густо пропах табаком и пивными дрожжами, но ни первого, ни вторых здесь на самом деле нет. Эмбер извлекла этот образ из коллективной памяти борганизма Боба Франклина, через неупорядоченные электронные письма ее отца, комментирующие ее телесное происхождение, – оригинал находится в Амстердаме, если этот город все еще существует.
– Мне не все равно, кто это, – говорит Пьер.
– Да забей, – тихо говорит Ань. – Думаю, это адвокат за фильтром приватности.
Пьер оглядывается через плечо и свирепо смотрит на нее.
– Неужели?
Сю Ань кладет руку ему на запястье:
– Ну да. Но ты просто не обращай внимания. Ты же знаешь, до суда тебе не придется иметь с ним дел.
Плетеный человек неловко пристроился в уголке – антропоморфная фигура из веток и сушеного тростника, обвязанная красным платком. В его плетеной правой руке – кружка с пивом. Время от времени он поднимает ее, будто хочет сделать глоток, и напиток куда-то девается в странной мешанине его плетеной головы.
– К черту суд, – кратко говорит Пьер. И Эмбер тоже к черту – за то, что она назвала меня своим общественным защитником.
– С каких это пор судебные процессы идут с невидимым человеком? – спрашивает Донна, журналистка, влетая в бар вместе с пятнистым историческим следом, намекающим на то, что она только что вышла из подсобки.
– С тех пор как… – Пьер моргает. – Черт побери! – Как только из ниоткуда явилась Донна, следом точно так же материализовалась ИИНеко. Может, впрочем, она всегда была тут – лежала себе, свернувшись калачиком, перед плетеным человеком. – Ну зачем вы последовательность-то нарушаете, а? – жалуется Пьер. – Эта вселенная испорчена!
– Ну вот сам ее и почини, – говорит ему Борис. – Остальные же как-то справляются. – Он щелкает пальцами. – Официант!
– Простите. – Донна качает головой. – Не хотела никому навредить.
Сю Ань, как всегда, более сговорчива.
– Как поживаете? – вежливо спрашивает она. – Не желаете испробовать сей дивный коктейль с ядовитой кубомедузой?
– Здоровье дороже, – отвечает Донна, крепко сложенная немка-блондинка с хорошо развитой мускулатурой – судя по аватарке, которую она представляет публике. Вокруг нее роятся точки-видоискатели, непрестанно собирающие репортаж, который ее метакортекс деловито нарезает и сшивает в отснятый материал, затем интегрируемый в непрерывный журнал путешествия. Донна – внештатник медиаконсорциума ЦРУ – загрузилась на борт «Цирка» в одном потоке пакетных данных с иском. – Спасибо, Сю Ань.
– Ты сейчас записываешься? – спрашивает Борис.
Донна фыркает.
– Я всегда записываюсь. – Она мимолетно улыбается: – Я всего лишь сканер, забыл? До прибытия осталось пять часов. А потом я могу остановиться.
Пьер смотрит через стол на руки Сю Ань: костяшки пальцев побелели, напряглись.
– Мне велено по возможности ничего не упустить, – продолжает Донна, не замечая реакцию Ань. – Сейчас я представлена восемью людьми – все записывают!
– Всего-то восемью? – спрашивает Сю Ань, приподнимая бровь.
– Ага, и расслабляться не приходится! Только не говори мне, что тебе не нравится то, что ты здесь делаешь.
– Итак… – Пьер снова смотрит в угол, избегая встречаться взглядом с этой девицей-живчиком. У него такое чувство, что будь поблизости какие-нибудь холмы, она бы на них забралась и врубила бы диско на полную громкость. – Эмбер рассказала тебе о здешнем протоколе секретности?
– А что, он есть? – спрашивает Донна, и целых три ее привидения оборачиваются к нему. Очевидно, Пьер затронул больной вопрос.
– Он есть, – эхом откликается Пьер. – Никаких съемок в частной зоне, а также при устном отказе в праве записи. Никаких тайных симуляций и подлогов.
Похоже, Донну его слова задевают.
– У меня есть принципы, знаете ли. Захват копии личности в виртуальной среде для записи реакции разве не считается фактически похищением по законам Империи Кольца?
– Мы же сможем обо всем договориться? – спрашивает Сю Ань как бы у всего бара. – Цивилизованные люди всегда находят компромисс.
– Только не с судебным иском, – ворчит Пьер, снова отворачиваясь в угол.
– Не вижу причин для беспокойства, – говорит Донна. – Это касается только Эмбер и ее оппонентов по ту сторону черты.
– Да действительно, о чем весь сыр-бор! – беспечно восклицает Борис. – Скажи-ка, у твоих опционов какая цена?
– У моих?.. – Донна качает головой. – Я не инвестирована.
– Допустим. – Борис даже не утруждает себя тем, чтобы сфабриковать улыбочку. – Вот просто возьмем и допустим – но! Когда ты вернешься домой, твоя метрика доверия, что-то мне кажется, до небес вымахает. Если, конечно, человечество к тому времени вдруг не откажется от распределенных рынков доверия для оценки стабильности партнеров…
Не инвестирована. Пьер, слегка удивленный, мысленно взвешивает это откровение. Он-то думал, что все на борту, кроме, пожалуй, Глашвица, полностью инвестированы в компанию экспедиции.