– Эй!
– Адвокат, отойди от пришельца! – Пьер предупредительно поднимает оружие.
Глашвиц снова смотрит на лангуста номер один. С ракообразным происходит что-то очень странное: оно уменьшилось вполовину, подобравшись, его угрожающе потряхивает. Внутри панциря вызревает нечто темное, наливаясь чернотой, глубиной и текстурой.
– Как привилегированный советник, – говорит Глашвиц, делая глубокий вдох, – как представитель этого иноземного существа, выражаю свой решительный протест…
Лангуст безо всякого предупреждения вдруг встает на дыбы и бросается вперед. Его тяжелые шипастые лапы впиваются Глашвицу в плечи.
– Ай! – Адвокат пытается вывернуться, но лангуст уже нависает над ним, раззявив хелицеры. Плечо адвоката, сдавленное в чудовищных хитиновых объятиях, вдруг ломается с тошнотворным хрустом. Глашвиц, раскрыв рот, собирается закричать, но не успевает: четыре ротовых придатка обхватывают его голову и подтягивают к алчно щелкающим жвалам.
Пьер бросается в сторону в попытке найти линию огня, не проходящую через тело адвоката, но лангуст явно ему помогать не собирается. Рак разворачивается, прижимаясь к трепыхающемуся телу Глашвица, и раскалывает голову адвоката как орех. Мерзкий запах накатывает волной – физическая модель, похоже, поломалась, степень реализма взлетела гораздо выше нормы.
– Черт! – шепотом ругается Пьер. Он фиксирует палец на спусковом крючке, жмет – кроме тихого щелчка проворачиваемого барабана, ничего за этим не следует. Влажный хруст не стихает – лангуст перемалывает лицо адвоката в кашу и, судорожно сглатывая, и плечи, и голову одним махом втягивает в желудок-мельницу. Пьер беспомощно смотрит на увесистый револьвер в руке.
– Твою ж дивизию… – Глянув на лангуста в последний раз, он разворачивается и со всех ног мчит к ближайшей стене. В саду для аудиенций остались еще раки, и ничто их не сдерживает.
[Эмбер! Тревога!], кричит Пьер в личный канал. [У нас в Лувре – враг!]
Лангуст, сцапавший Глашвица, отпускает тело и вновь, припав на лапы, содрогается. Пьер в отчаянии дергает спусковой крючок – барабан прокручивается вхолостую, и нет времени даже на то, чтобы проверить, есть ли в нем вообще патроны.
[Они взломали биофизическую модель], передает Пьер, разглядывая лангустов, и при виде их бесчинств его охватывает потрясение. Я ведь могу тут и умереть, осознает он, и эта версия меня может кануть в Лету навсегда.
Панцирь лангуста, дрожащего над окровавленными человеческими останками, вдруг раскалывается надвое, как грецкий орех. Из окровавленного нутра показывается гуманоид в позе эмбриона с бледно-поблескивающей влажной кожей. Он распрямляется, осматривая происходящее кругом пустыми, ярко-синими глазами, его чуть пошатывает. Рот новоявленного чудовища раскрывается, давая дорогу клокочущему шипящему звуку.
Пьер вскоре понимает, почему существо на вид кажется ему знакомым.
– А ты-то что здесь делаешь? – вскрикивает он.
Обнаженная женщина поворачивается к нему. Она – точь-в-точь копия Памелы, той самой опальной матери Эмбер, только руки у этой версии оканчиваются клешнями.
– Справедливость! – шипит она и шагает к нему, пошатываясь и клацая.
Пьер со всей силы выжимает неудобный скользкий крючок, и револьвер внезапно на это реагирует – раскатывается хлесткий выстрел, из револьверного дула вырывается дым, отдача едва не выбивает локоть из сустава. Копия Памелы переламывается пополам, из ее спины бьет фонтан крови; но прострел буквально за считаные секунды срастается – и вот она уже стоит снова, рыча и плюясь, явно намереваясь возобновить атаку.
– Вот говорил я Эмбер, в «Матрице» защищаться и то проще было бы, – бормочет себе под нос Пьер, отбрасывая револьвер и обнажая меч. Иноземная дрянь надвигается, выставив перед собой оканчивающиеся клешнями руки.
– Справедливость, – повторяет она.
– Ты не можешь быть той самой Памелой Масх! – протестует Пьер, чувствуя спиной, что упирается в стену. Теперь между ним и монструозной женщиной-лангустом – только длина меча, плюс-минус фут. – Памела Масх – в женском монастыре в Армении. Бьюсь об заклад, ты достала образ из памяти Глашвица – он же на нее работал!
Клешни щелкают у него чуть ли не перед самым лицом.
– Партнерство в инвестициях! – скрежещет чудовищный гибрид. – Пост директора и мозги на завтрак!
– Врешь, не возьмешь! – огрызается Пьер.
Женщина-лангуст бросается в сторону, пробуя обойти его оборону. Прыгает на него, но не угадывает верный маневр и насаживается на острие меча, продолжая алчно стричь клешнями. Пьер, обдирая мышцы спины о шершавую кирпичную стену, вытягивает сталь из фальшивой плоти взломанной биофизической модельки и наотмашь рубит чудовище-вунша по шее. Отдача от ударов выворачивает запястье, но он продолжает атаковать, и по сторонам разлетаются кровавые брызги. Кровь заливает меч, рубашку и что-то круглое на искромсанной шее, непрестанно работающее челюстями и не желающее умирать. Пьер смотрит на все это – и чувствует, как его мутит.
[Где все, черт побери?], отправляет он по внутреннему каналу. [Враг в Лувре!]
Он выпрямляется, судорожно втягивая воздух, чувствуя себя живым – перепуганным и смятенным, и притом – почти что веселым. Кругом, заглушая птичье пение, трещат сбрасываемые панцири – вунши принимают новые формы, наверняка еще более смертоносные.
[Похоже, им не очень-то удается контроль над виртуальными средами], добавляет Пьер. [Быть может, мы для них уже сродни «непереводимому представлению 1»].
[Не беспокойся, я отключила входной канал], приходит от Сю Ань. [То есть больше их не последует – локализованы. Мы отфильтровываем пакетные данные вторжения].
Из скорлупок лангустов вылупляются мужчины и женщины с пустыми глазами, все – в черных засаленных униформах. Они неуклюже носятся по землям царского дворца, ни дать ни взять сбитые с толку захватчики-гугеноты. За спиной Пьера что-то вспыхивает, и неподалеку материализуется Борис.
– Где враги, кого рубить? – спрашивает он бодро, взмахивая катаной – штукой очень древней, но все такой же смертоносной.
– Да вон же они. Пошли вместе. – Пьер выкручивает настройку подавителя эмоций на опасно высокий уровень. Рефлексы естественного отвращения почти отключаются, и он временно превращается в убийцу-социопата. Он шествует к только что вылупившейся твари, покрытой белым пушком, мяукающей и таращащейся на него огромными пустыми черными глазами, и приканчивает. Борис отворачивается, но тут какая-то тварь размером побольше делает свою последнюю ошибку, набрасываясь на него, – и он мигом разрубает ее пополам. Иные вунши пытаются отбиваться, когда Пьер и Борис приходят по их души, но к их услугам остается лишь их анатомия, смесь человеческой и ракообразной. Челюсти и жвалы не способны выстоять против мечей и кинжалов, и на землю льется ихор – кровь человеколангустов.
– Давай разветвимся, – предлагает Борис. – Пора с ними кончать.
Пьер на автомате кивает – из-за фильтров для него мало что имеет значение, кроме раскаленного огонька искусственной ярости, – и они разветвляются, пользуясь одним из бессчетных стратегических преимуществ карманной вселенной как полигона. Подмога им не требуется – пришельцы отдали все внимание атаке биофизической модели, вынудив вселенную имитировать реальность так точно, как только возможно, и совсем не приняли в расчет возможность более тонких методов ведения войны в виртуальном пространстве.
Осознание себя как единого целого возвращается к Пьеру лишь в приемной зале – он стоит, опершись на трон Эмбер, и его руки, лицо и одежда заляпаны кровавой мешаниной. Они с Борисом остались одни. Высокочастотный фильтр травматического опыта не шлет в долговременную память ужасы сечи в распараллеленных воплощениях, и Пьер с трудом помнит, что же только что произошло.
– Вроде все чисто! – громко объявляет он. – Что теперь?
– Ждем прихода Екатерины Медичи, – говорит кошка, материализуясь прямо перед ним чеширской усмешкой. – Заметил, что Эмбер в любых обстоятельствах отыщет способ спихнуть вину на мать?
Пьер бросает взгляд на кровавое месиво на тропинке снаружи, где первая женщина-лангуст напала на Глашвица.
– Думаю, я уже сделал это за нее. – Он вспоминает действие в третьем лице, удалив весь субъективный довесок из записи. – Семейное сходство было поразительным.
[Надеюсь, оно только внешности касается], бормочет ветвь воспоминаний Пьера, где образ все-таки задержался, но он удаляет ее, стирая резню из восприятия навсегда.
– Скажи королеве, что я готов говорить, – объявляет он.
Добро пожаловать в нисходящий склон на дальней стороне кривой ускорения прогресса.
В Солнечной системе Земля вращается по пыльному туннелю в космосе. Солнечный свет все еще достигает родного мира, но большая часть остального выхода звезды была отдана растущим концентрическим оболочкам компьютрония, сделанным из обломков самых внутренних планет.
Два миллиарда или около того в основном немодифицированных людей существуют в обломках фазового перехода, не понимая, почему огромная суперкультура, которую они так возрождали, затихла. Мало информации просачивается через их фундаменталистские брандмауэры, но то, что там есть, показывает тревожную картину общества, где больше нет тел. Надутая ветром мгла образует аэрогелевые башни размером больше циклонов, удаляя последние следы физической человеческой цивилизации с большей части Европы и североамериканских побережий. Анклавы все жмутся за своими стенами и удивляются чудесам и предзнаменованиям, бродящим по пустыне постиндустриальной цивилизации, ошибочно принимая технологическое ускорение за коллапс.
Туманные оболочки компьютрония, что окружают солнце, – концентрические облака нанокомпьютеров размером с рисовые зерна, питаемые солнечным светом, вращающиеся в оболочках, подобных упакованным слоям матрешки, – все еще незрелы: они удерживают едва ли тысячную часть физической планетной массы системы, однако уже поддерживают классическую вычислительную плотность 1042 MIPS – этого хватило бы на миллиард цивилизаций, таких же сложных, как та, что существовала непосредственно перед Великой перестройкой. Конверсия еще не достигла газовых гигантов, и некоторые скудные анклавы внешней системы остаются независимыми – Империум Кольца Эмбер все еще существует как отдельная сущность и будет существовать еще несколько лет, но внутренние планеты Солнечной системы, за исключением Земли, были колонизированы более тщательно, чем могла бы предполагать любая стародавняя гипотеза НАСА с начала космической эры.