– Срут ли медведи под елками? – клацнув пастью, выдает Борис с присущей своей аватарке-динозавру вспыльчивостью. – Уголовный кодекс с полным графом зависимостей и деревом синтаксического разбора уже взял наш процессор за задницу, пока мы лясы тут точим. Всей этой юридической тарабарщиной я уже по горло сыт. Если вы…
– Борис, осади коней! – приказывает Эмбер. В тронном зале закипают страсти. Она не знала точно, чего ожидать по возвращении домой из экспедиции к роутеру, но вот процедуры объявления банкротства уж точно ждала в последнюю очередь. Впрочем, такого вряд ли здесь хоть кто-то ждал. Ее объявили ответственной за долги, накопленные призраком самой себя, ее собственной незагруженной личностью, что осталась дома, состарилась во плоти, вышла замуж, обанкротилась и умерла, не выплатив алименты на ребенка.
– Я на это не подписывалась, – подвела Эмбер черту, многозначительно взглянув на Садека.
– Не поспорю – заварушка тут достойная самого Пророка, мир ему. – Садек, кажется, столь же потрясен, сколь и она, последствиями этого судебного процесса. Внимательный его взгляд скользит по комнате, аккуратно огибая саму Эмбер и Пьера – ее долговязого любимчика, звездного навигатора и любовника. Богослов сплетает и расплетает пальцы.
– Ладно, хватит. Говорю же – тебя я не виню. – Эмбер заставляет себя улыбнуться. – Мы все напряжены из-за того, что заперты здесь без пропускной способности. Как бы там ни было, я чую под всеми этими тяжбами руку моей досточтимой матушки. Но, уверена, какой-нибудь выход мы придумаем.
– Мы могли бы продолжить путь. – Предложение поступает от Сю Ань, сидящей в самом дальнем конце комнаты. Скромная и застенчивая, она обычно не открывает рот без веской причины. – «Странствующий Цирк» в хорошем состоянии, не так ли? Мы могли бы вернуться к лучу от роутера, разогнаться до крейсерской скорости и поискать другое жилье – где-нибудь, как-нибудь… В радиусе сотни световых лет должно быть несколько подходящих коричневых карликов.
– Мы потеряли слишком много парусной массы, – замечает Пьер. Он тоже старается на нее не смотреть, и Эмбер стоит немалых усилий делать вид, что она никак не замечает его смущение. – Мы выбросили половину нашего стартового паруса, чтобы заручиться тормозным зеркалом у Хёндай +4904/-56, и почти что восемь мегасекунд назад мы снова сократили площадь паруса еще вдвое, чтобы замедлиться и выйти на орбиту Сатурна. Мы не сможем провернуть тот же номер еще раз – объема попросту не хватит. – Лазерный парус работает как зеркало: с его помощью можно ускоряться или тормозить, сбрасывая половину паруса и разворачивая луч запуска для направления на корабль с обратной стороны. Но так можно сделать всего несколько раз, а потом парус закончится. – Словом, бежать нам некуда.
– Некуда что? – Эмбер сощуривается на него. – Что-то ты меня поражаешь.
– Знаю. – И Пьер действительно знает, ведь в своем сообществе мысли он носит маленького гомункула, модель Эмбер, и она куда точнее и детальнее, чем любая модель любовника, которую человек мог построить в себе до эры выгрузок. Да и Эмбер при себе носит маленькую куколку Пьера, спрятав ее в устрашающих чертогах своего разума: уйму лет назад они обменялись ими, чтобы лучше друг друга понимать. Но теперь в его голове она просыпается не слишком часто: не так-то и хорошо уметь моментально предугадывать все действия любовника. – А еще я знаю, что ты собираешься ворваться и схватить быка за… ах, нет, неверная метафора, речь ведь о твоей матери?
– О матери. – Эмбер задумчиво кивает. – А где Донна?
– Знать не знаю.
Сзади раздается хриплый рев, и Борис бросается вперед, зажав во рту видеокамеру – та молотит его по морде своими лапами-опорами от штатива.
– Опять по углам ныкаешься? – презрительно бросает Эмбер.
– Я же камера! – протестует камера, обиженная и смущенная, поднимаясь с пола. – Я всего лишь…
Пьер ставит нахалку перед собой и прижимается лицом к рыбьему глазу видоискателя:
– Хоть в этот раз стань человеком, merde!
Камера превращается в очень раздраженную блондинку в костюме колониальной охотницы. Объективов, сумок для фотоаппаратов и микрофонов при ней, похоже, больше, чем у штатного репортера CNN.
– Пошел на хер! – кричит она на Бориса.
– Не люблю, когда за мной шпионят, – резко говорит Эмбер. – Тем более что тебя на эту встречу не приглашали – так ведь?
– Я архивариус. – Донна воротит нос, явно отказываясь признать вину. – Ты же сама сказала – это моя обязанность.
– Ну да, так и есть. – Эмбер смущена, но ей, как королеве, не нравится, что смущают ее в собственной же приемной зале. – Ну ладно, ты слышала, о чем мы тут говорили. Что можешь сказать о душевном состоянии моей матери?
– Абсолютно ничего, – выпаливает Донна. Она явно дуется и уже не заинтересована в том, чтобы кому-то в зале помогать. – Я и встречалась-то с ней всего один раз. Знаешь, а ты становишься похожей на нее, когда злишься!
– Я… – На этот раз Эмбер натурально теряет дар речи.
– Давай запишу тебя на пластическую операцию, – предлагает ИИНеко, добавляя после вполголоса: – Только так все сходства будут наверняка устранены.
Обычно обвинения Эмбер в любом сходстве с матерью, пусть даже незначительном, провоцировали блэкаут в симуляционной среде, служившей экипажу «Странствующего Цирка» капитанским мостиком. Раз Эмбер позволяет кошачьей дерзости пролететь мимо ушей, значит, она не на шутку выбита из колеи.
– А что это вообще за судебный иск? – спрашивает Донна, как всегда любопытная и подспудно раздражающая. – Я вот даже не в курсе.
– Ужасный иск! – горячо восклицает Эмбер.
– Поистине зловещий, – добавляет, двигая бровями вверх-вниз, Пьер.
– Искусно сработанный, но в корне ошибочный, – задумчиво выводит Садек.
– А что он от вас требует? – спрашивает Донна Всевидящее Око, архивариус и экс-видеокамера.
– Это требование урегулирования. – Эмбер делает глубокий вдох. – Черт возьми, ты можешь рассказать это всем – долго скрывать все равно не выйдет. – Она вздыхает. – После того как мы улетели, кажется, моя вторая половина – то есть мое первоначальное воплощение – вышла замуж. За Садека, собственно. – Она кивает иранскому богослову – тот выглядит таким же ошеломленным, как и в первый раз, когда только-только услышал об этой части истории. – И у них родился ребенок. Затем Империя Кольца обанкротилась. Ребенок этот требует от меня выплаты алиментов, задним числом копившихся почти двадцать лет, – на том основании, что юридическая нежить, к коей мы все относимся, несет солидарную, так сказать, ответственность за долги, накопленные телесными воплощениями. Юридический прецедент, созданный для того, чтобы временно предотвратить самоубийства людей, бегущих от банкротства. Хуже того, срок действия права удержания имущества считается по субъективному времени от момента в системе отсчета Империи Кольца спустя полтора года после нашего отлета. Для моей второй половины, будь она жива, он бы уже истек, но мы пребывали в релятивистском полете, и я все еще являюсь обязанной по выплатам из-за сокращения времени. Это уже второй прецедент, созданный, чтобы не позволять людям использовать парадокс близнецов для избегания ответственности. По долгу накапал жуть какой большой процент, ибо я отсутствовала двадцать восемь лет физического времени.
Вот так вот и получилось, что этот тип, мой сын, которого я даже в глаза ни разу не видела, владеет сейчас «Странствующим Цирком» со всеми потрохами. И мои счета ныне закрыты – у меня даже не хватит денег, чтобы купить нам физические тела для выгрузки. Если у кого-то из вас нет тайника, пережившего крах рынка после нашего отлета, мы все в глубокой заднице.
Обеденный стол красного дерева длиной в восемь метров украшает выложенный плитами пол огромной музейной галереи. Он стоит под скелетом гиганта-аргентинозавра и подвешенной к потолку космической капсулой «Меркурий» [98] столетней давности. Стол освещен свечами, на нем красуются разложенные на двух противолежащих концах ложки и вилки из серебра в компании фарфоровых тарелочек. Сирхан восседает в кресле с высокой спинкой в тени грудной клетки трицератопса. Напротив него сидит Памела – она оделась к обеду по моде своей юности и салютует ему бокалом с вином.
– Почему бы тебе не рассказать мне о своем детстве? – спрашивает она. Высоко над ними кольца Сатурна мерцают сквозь стеклянную крышу, как светящиеся брызги краски, разбросанные по полуночному небу.
Сирхан опасается открыться ей, но утешает себя тем, что Памела уже явно не в том положении, чтобы использовать все, что он ей скажет, против него.
– О каком детстве ты хотела бы узнать? – спрашивает он.
– В смысле – «о каком»? – Она хмурится, многочисленные морщины на лице слагают причудливый узор.
– У меня ведь их было несколько. Мама все давила и давила на кнопку рестарта, все надеялась, что мне от этого будет добро. – Теперь его очередь хмуриться.
– О да, было дело! – выдыхает Памела, явно записывая его слова, чтобы и их против заблудшей дочери в случае чего задействовать. – Как думаешь, почему она так поступала?
– Это был единственный известный ей способ вырастить ребенка, – оправдывает мать Сирхан. – У нее самой не было ни братьев, ни сестер. И, возможно, она реагировала на собственные недостатки характера. [Уж я-то точно больше одного ребенка не рискну заводить], говорит он себе самодовольно. [Скоплю денег на невесту, наберусь зрелости – тогда и только тогда]. Будучи сверх меры осторожным, Сирхан не собирается повторять ошибки своих предков по материнской линии.
– Моей вины тут нет, – тихо говорит Памела. – Ее отец имел ко всему этому самое непосредственное отношение. Но какое… какое другое детство у тебя было?
– Много всяческих… Общее было одно – мать с отцом постоянно ссорились. Она все никак не соглашалась принять ислам, а он был слишком упрям, чтобы признавать, что для нее играет роль содержанца. Они были как две нейтронные звезды, заве