ения к зоне Брока. – Ставь и наслаждайся. Никаких больше тупых споров на вечеринках!
– Не знал об этой штуке. – Сирхан жмурится, загружая расширение. Где-то далеко ИИНеко бессвязно бормочет о божественных модулях и метастатической запутанности, а также о том, как трудно упорядочить все индивидуально выращенные личности, пока его дробное «я» мудро кивает всякий раз, когда зверюга делает паузу.
В поле его зрения появляется что-то вроде внутреннего века и опускается на глаза. Он оглядывается. Угол палубы теперь занимает нечто вроде расплывчатой капли, вместо речи у которой – негромкое гудение. Его мать, похоже, о чем-то оживленно разговаривает с каплей.
– Умно придумано, – резюмирует Сирхан.
– А я о чем, просто незаменимая вещь на таких вечеринках. – Тут Рита пугает его, беря за левую руку. Мундштук исчезает, превращаясь в небольшое утолщение у запястья ее оперной перчатки. Они идут к официантке. – Извини, что пихнула в лифте, перегрузила периферию слегка. Неужели Эмбер Масх – взаправду твоя мать?
– Не совсем, это другая ее версия, – сбивчиво поясняет он. – Реинкарнация – выгрузка, посетившая Хёндай +4904/-56 на борту «Странствующего Цирка». Она выскочила замуж за одного французика – аналитика афер, вместо моего отца, но они развелись пару лет назад, если не ошибаюсь. Моя настоящая мать вышла замуж за имама, но оба умерли во время Экономического Кризиса 2.0. – Рита, кажется, направляет его в сторону оконного проема, от которого Эмбер утащила его ранее. – А почему ты спрашиваешь?
– Потому что ты не очень хорошо умеешь вести светскую беседу, – тихо говорит ему Рита. – Да и толпа тебя явно смущает. Я права? Кстати, это ты провел умопомрачительное вскрытие когнитивной карты Витгенштейна, ну, той, где есть превербальное недоказуемое высказывание по Гёделю?
– Ну да, я… – Тут он осекается. – Ты сказала «умопомрачительное»? – Внезапно, по наитию, он рождает привидение, чтобы опознать эту Риту, выяснить, кто она и чего хочет. Обычно такой процесс чуть более предметного узнавания кого-либо, с кем зацепился по случайности языками, не стоит больших усилий, но у него уже столько распределенных по задачам копий, оттягивающих ресурсы в разных направлениях, что скоро он может крепко зависнуть.
– Я так и думала, – говорит Рита. Перед стеной стоит скамейка, и каким-то образом они оказываются сидящими на ней друг близ друга. Никакой опасности нет, мы же с ней не уединились, сухо говорит себе Сирхан. Она улыбается ему, слегка склонив голову набок и приоткрыв губы, и на мгновение его охватывает головокружительное чувство: а что, если она собирается отбросить все приличия? Как это недостойно! Сирхан если во что-то и верит, то – в самоограничение и сохранение собственного достоинства.
– Меня вот что заинтересовало… – Она протягивает ему очередной сгусток данных, на этот раз динамически загружаемый, включающий критику его анализа гинофобских настроений Витгенштейна в контексте гендерных языковых конструкций и Венской философской школы девятнадцатого века. Ну и в довесок – возмутительную гипотезу, что он сам и есть наглядное пособие по искаженному витгенштейновскому восприятию.
– Что думаешь? – спрашивает Рита с озорной улыбкой.
– М-м-м-х. – Сирхан пытается развязать язык. Рита, шурша тканью платья, закидывает ногу на ногу. – Я, ну… – И тут его голову заполняет визг привидений, бомбардирующих его мозг мегабайтами откровенной порнографии. Кажется, матушка решила, что одного распутника в семье будет мало! Ложные ощущения близости с Ритой забивают разом все каналы восприятия, ложные воспоминания о том, каково это – просыпаться в постели с этой вот девицей, которую он едва знает, после того как был женат на ней в течение года, потому как один из его когнитивных призраков только что провел пару секунд сетевого времени в симуляции, где эти секунды растянулись на двенадцать месяцев. И никакие там идеи этой Рите уже не важны: она напористая западная женщина, она улыбается ему как бы с триумфом, полагая, что все уже решила за него, что вольна вертеть его жизнью.
– Что за черт? – бормочет он, чувствуя, как алеют уши и как неприятно льнет к мокрой коже собственная одежда.
– Я просто размышляю о возможных вариантах. Мы могли бы многое сделать вместе. – Она обнимает его за плечи и мягко притягивает к себе. – Разве не хочешь узнать, найдем ли мы компромисс?..
– Но! Но… – Сирхан весь кипит. Она что, предлагает мне переспать? Он задается этим абсурдным вопросом, глубоко смущенный собственной неспособностью прочесть ее сигналы.
– Чего ты хочешь? – прямо спрашивает он.
– Ты же знаешь, что Инста-Пуф может куда больше, чем просто «выключать» всяких надоедливых придурков? – шепчет она ему на ухо. – Если хочешь, мы можем прямо здесь сделаться невидимками. Он отлично подходит для конфиденциальных встреч… ну и для всяких других штучек – тоже. Мы прекрасно споемся… ты посмотри, как подходят друг другу наши привидения…
Сирхан подрывается с места. Его лицо пылает, он прячет взгляд.
– Нет, спасибо! – огрызается он, злясь на самого себя. – Прошу меня извинить!..
Его копии, прерванные эмоциональной перегрузкой, отвлекаются от своих задач и брызжут негодованием. Вид ее рассерженного лица нестерпим, и он запускает Инста-Пуф, чтобы размыть Риту в неясную черную кляксу. После он поворачивается и уходит, алея от гнева на свою не-мать – за то, что она так несправедливо с ним обошлась, сунув прямо в лицо паршивое запотевшее зеркало грешной плоти.
Тем временем в одной из нижних сфер, где стены облицованы серебристо-синими изолирующими подушками, перемотанными скотчем, собрались активисты и акселерационисты – обсуждать план создания мировой силы, способной на распространение с релятивистскими скоростями.
– Мы не можем избежать всего на свете. Того же коллапса ложного вакуума – никак, – настаивает Манфред, слегка потерявший координацию движений и проглатывающий слоги после своего первого стакана фруктового пунша почти за двадцать лет. Его тело молодо, оно еще почти лишено волос и прочих характерных черт, но он оставил старые предубеждения против имплантов и разжился пакетом интерфейсов. Теперь все процессы экзокортекса, которым раньше приходилось работать на внешних машинах Тьюринга из немой материи, смогли перебраться внутрь него; но не теряет Масх и подчеркнутой инаковости, оставаясь единственным в зале, кто не носит парадный наряд. – Сцепленный обмен через роутеры – это, конечно, очень хорошо, но от самой Вселенной мы никуда не денемся, и от ее законов – тоже. У сети отыщется предел – любой фазовый переход рано или поздно по нам ударит. И где мы тогда окажемся, Самина?
– Я не спорю. – Женщина в золотисто-зеленом сари, украшенном золотом и алмазами в количестве, способном покрыть выкуп за плененного средневекового махараджу, кивает в задумчивости. – Но пока ничего из того, о чем ты говоришь, не произошло. И у нас есть кое-какие свидетельства того, что сверхчеловеческие интеллекты уже миллиарды лет чем-то заняты в разных уголках этой Вселенной. Значит, наихудший сценарий маловероятен. Что касается всего остального, мы не знаем, зачем нужны роутеры и кто их построил – и пока не выведаем наверняка… – Она пожимает плечами. – Не хочу никого обижать, но вы помните, что случилось в последний раз при попытке их испытать?
– Все уже произошло. Если долетевшие до меня слухи верны, Дурное Семя благосклонно к идее работы с роутерами вопреки нашей старой вере в обратное. – Манфред хмурит брови, силясь припомнить один бородатый анекдот. Экспериментируя с новейшим алгоритмом сжатия данных, он пытается минимизировать последствия старой привычки коллекционировать непродуктивную мнемонику, и порой ему кажется, что весь мир замер на кончике языка – и никак не хочет рвануть наружу. – Но, по-моему, мы все на одном сходимся – нужно больше сведений об их деятельности. О том, чем они вообще там промышляют. Нам известно, что некоторые анизотропии космического фона порождены сбросовым теплом от вычислительных процессов размахом в миллионы световых лет. Их обусловливает лишь существование здоровой межзвездной цивилизации, избежавшей той мышеловки, куда угодил наш бедовый второй цивилизационный тип по шкале Кардашёва. Есть еще кое-какие тревожные слухи о том, что Дурное Семя пытается покоробить саму структуру пространства-времени и обойти предел Бекенштейна. Если даже эти непутевые социопаты на такое замахиваются, то ребята из суперкластеров, готов поспорить, давно уже знают ответы на все их вопросы. Лучший способ все разузнать – направиться к ним, найти кого-нибудь, вызывающего доверие, и нормально пообщаться. Может, хотя бы на этом сойдемся?
– А вот не факт. – Во взгляде Самины плещется озорство. – Встает вопрос веры в эти самые продвинутые цивилизации. Да-да, знаю, кто-то мне сейчас намекнет на картинки с камер глубокого поля, такие же старые, как этот гадалкин хрустальный шар из двадцатого столетия под названием «Хаббл», но надежных свидетельств все равно нет. Уж точно нет доказательств тому, что конгресс инопланетных сущностей пытается запустить коллапс ложного вакуума и покончить со всей Вселенной. – Она понижает голос. – Дорогой мой Мэнни, чтобы убедить большинство, того, что у тебя есть, никак не хватит. Возможно, ты удивишься, но не всякий ныне живущий – постчеловеческий пионер сингулярности, что меняет тела как перчатки и двадцать лет жизни в виде стаи голубей считает славной идеей для творческого отпуска.
– Знаю, дальние перспективы не всех заботят, – отвечает Манфред. – И все-таки они важны. Не столь важно, выживем мы или погибнем – это все чепуха. Главный вопрос вот как звучит: сохраняется ли информация в нашем световом конусе или нашим жизням грош цена в базарный день, причем только из-за того, что мы заперты в среде, имеющей потери! Мне просто стыдно принадлежать биологическому виду, настолько обделенному интересом к собственному будущему даже в те моменты, когда оно касается всех и лично каждого из нас. Я говорю о том, что если может настать такое время, когда никто и ничто не будет нас помнить, что тогда…