– Еще как. – Джанни как следует отхлебывает пива. – Так как нам быть?
– Акселерационисты собираются выгрузить людей на флот старвиспов и отправиться колонизировать незанятую систему коричневого карлика. Или же захватить матрешечный мозг, поддавшийся старческому слабоумию, и сделать новые планетарные биомы с ядрами из алмазно-фазового компьютрония – учинить этакий акт пасторального эскапизма. Эмбер, мне кажется, не особо против такой идеи – она ведь уже каталась на старвиспе. Смело шагнуть туда, где еще не осваивалась ни одна выгруженная колония металюдей – звучит-то хорошо, верно? – Манфред кивает сам себе. – Но это не сработает, и вот почему. Поступив так, мы окажемся аккурат на первой итерации водопадной модели образования сингулярности, в паре гигасекунд от ее наступления. Поэтому я и вернулся – чтобы предупредить.
– Это все? – подначивает Джанни, притворяясь, что не замечает, как на него смотрит Аннет.
– Что касается Связь-Временщиков, – снова кивает Манфред, – то они похожи чем-то на Сирхана. Глубоко консервативны, безмерно подозрительны. Ратуют за то, чтобы оставаться здесь как можно дольше, пока Дурное Семя не придет на Сатурн, а затем постепенно уходить в пояс Койпера. Основать заснеженную колонию в световом полугоде отсюда. – Он вздрагивает. – Подумать только – запереться в гребаной банке с часовым переходом в ближайшую цивилизованную компанию. А вдруг твои соседи вздумают заново изобрести сталинизм или объективизм? Нет уж, спасибо! Знаю, еще они что-то говорили о квантовой телепортации и о том, чтобы умыкнуть что-нибудь из роутеров, но этому я поверю, только если своими глазами увижу плоды.
– И что же остается? – спрашивает Аннет. – Все это очень хорошо, Мэнни, но что ты можешь предложить взамен этих двух программ? – Она кажется расстроенной. – Полвека лет назад у тебя было бы шесть новых идей до завтрака, не считая стояка!
Манфред хитро косится на нее.
– Кто сказал, что сейчас у меня этого всего быть не может?
– Не набивай себе цену, – свирепо бросает она.
– Ладно. – Манфред опрокидывает в себя четверть литра пива и с грохотом ставит осушенную кружку обратно на стол. – Так вышло, что у меня есть альтернативная идея. – Теперь он серьезен. – Я некоторое время обсуждал ее с Неко, а Неко сеяла ее семена в уме Сирхана. Если мы хотим, чтобы все получилось, нам в команде нужны и новаторы, и консерваторы. Именно поэтому я условно соглашаюсь со всей этой предвыборной чепухой. Так что именно я должен вам пояснить?
– Что это за болван, с которым ты весь день провозилась? – спрашивает Эмбер.
Рита пожимает плечами.
– Один автор ужасно нудного чтива из начала двадцатого, с фобией тела, раздутой до гигантских размеров. Думаю, если бы я перед ним ноги раздвинула, он бы в конвульсиях забился. Забавно еще, что он чуть не подпрыгнул от страха, стоило мне только упомянуть импланты. Нам позарез нужно прописать уже, как обращаться с этими дуалистами души и тела… как считаешь? – Она смотрит на Эмбер почти с обожанием. Рита только-только вошла во внутренний круг идеологов-акселерационистов, а статус Эмбер в нем практически заоблачный. Если Рита станет близка к ней, она сможет многому у нее научиться. И идти сейчас вместе с ней по тропинке через ландшафтный сад за музеем – великая честь.
Эмбер улыбается.
– Как хорошо, что я теперь не работаю с иммигрантами. Большинство из них такие тупые, что хоть на стенку лезь. Как мне кажется, это из-за обратного эффекта Флинна – у них у всех позади тяготы сенсорной депривации. Нет ничего, что курс стимуляторов роста нейронов не исправил бы за год или два, но после того, как оттрахаешь мозги нескольким, все начинают казаться одинаковыми. Такая нудятина. А вот выпадет тебе кто-нибудь из пуританской эпохи… Я не суфражистка, но клянусь, попадется мне еще один суеверный клирик-женоненавистник – и я всерьез подумаю прописать ему терапию принудительной смены половой идентичности. Эх, хоть викторианцы развратники. Эти-то всему открыты, особенно если отрубить им самоконтроль общественного поведения. И новые технологии они любят, да…
Рита кивает. Женоненавистники и прочие… Эхо патриархата еще несется из глубины веков – и не только в виде ресимулированных аятолл и архиепископов Темных Веков.
– Мой клиент, тот писатель, собрал худшее и от тех, и от других. Смотрел на меня такими глазами, будто я вот-вот отращу рога или щупальца, что-нибудь этакое… Какой-то парень по фамилии Лавкрафт, из Род-Айленда. – Слегка смахивает на твоего сына, хочет добавить Рита, но удерживается. Что там у него в голове творится? Надо постараться, чтобы до такого себя довести. – А можно спросить, над чем ты сейчас работаешь? – Рите хочется направить разговор по новому руслу.
– Да в основном хожу и руки всем пожимаю. Тетя Нетти хотела, чтобы я встретилась с одним ее старым знакомым-политиканом, который, как она думает, может нам помочь с программой, но он торчал с ней и с папой весь день. – Она корчит гримасу. – Еще раз ходила на примерочную сессию к торговцам образами – они всё меня в живого манекена пытаются превратить. Демография снова тревожит. Сейчас у нас по тысяче новых иммигрантов в день, но скорость растет очень быстро – к моменту начала выборов будет уже восемьдесят в час. Сущая жуть. Если мы начнем кампанию слишком рано, то к моменту голосования четверть избирателей будут не знать, в чем ее суть.
– Может, в этом есть умысел, – предполагает Рита. – Дурное Семя пытается добиться желанного результата, вбрасывая голосующих. – Она грузит смайл с публичного канала и демонстрирует белозубую ухмылку. – И тогда партия сволочей выиграет, без сомнения.
– Ну нет. – Эмбер щелкает пальцами и ждет, скроив гримасу нетерпения, пока мимо не проплывет облачко и не протянет ей стакан клюквенного сока. – Папа кое-что весьма верно подметил. Мы все дебаты ведем в плоскости того, как нам избежать конфликтов с Дурным Семенем, и большая часть споров – о том, каким способом нам устроить наше бегство, как далеко идти и в какой план вложить ресурсы. Даже не о том, когда бежать и бежать ли вообще, не говоря уж о том, что нам еще следует делать. А возможно, стоит взглянуть пошире. Может быть, нами манипулируют?
Рита замирает с отсутствующим видом.
– Это же вопрос? – уточняет она.
Эмбер кивает, и Рита качает головой.
– Ну тогда я не знаю, четких-то свидетельств у нас нет. Но это не повод радоваться. Дурное Семя не скажет нам, чего оно хочет, но с чего нам верить, будто оно не ведает, чего хотим мы? Могут ли они вообще водить нас за нос? И насколько они нас обскакали?
Эмбер пожимает плечами, останавливается, отпирает калитку; по ту сторону дверей – лабиринт со стенками из благоухающего кустарника.
– Я правда не знаю. Вдруг им нет до нас никакого дела. Возможно, они даже не помнят, что мы существуем. А ресимулянтов вообще, скорее всего, кропает какой-нибудь автономный механизм без самосознания. Какой-нибудь сумасшедший посттиплеритский мем, ухвативший больше вычислительных ресурсов, чем было во всей предсингулярной сети. Или программа метамормонства, добивающаяся того, чтобы каждый когда-либо тут живший получил второй шанс на праведное житье-бытье по каким-нибудь чудаковатым и не вполне логичным религиозным догмам, о которых мы знать не знаем. Или они таким образом нам хотят что-то сказать, а мы, по их меркам, тупые и не догоняем. В том-то и проблема – нам ничегошеньки сейчас не известно.
Эмбер заворачивает в лабиринте за угол. Рита спешит ее догнать, видит, как она уже сворачивает в другой проход, и суетливо устремляется за ней.
– А что может быть еще? – выдыхая, спрашивает она.
– Да на самом деле… – Поворот направо. – …все, что угодно. – Шесть ступенек вниз, в сумрачный туннель. На развилке вправо, пять метров вперед, шесть шагов назад к поверхности. – Вопрос в том, почему они… – Поворот налево. – …не говорят нам прямо, что им от нас нужно?
– Что толку говорить с глистами? – Рите удается практически поравняться с Эмбер, идущей по лабиринту так, будто ей известен здесь каждый закуток. – Новый матрешечный мозг может быть умнее нас настолько же, насколько мы умнее ленточных червей. Что мы им скажем? Что они нам скажут в ответ?
– Может, и так. – Эмбер останавливается как вкопанная, и Рита оглядывается. Они пришли в центр лабиринта и стоят в большом открытом пространстве с тремя входами. Квадрат со стороной в пять метров окружен изгородью, а в центре его высится алый алтарь высотой человеку по пояс, отмеченный древними стигмами лишайников. – Мне кажется, ты можешь знать ответ на этот вопрос.
– Я?.. – Рита удивленно смотрит на нее.
Глаза Эмбер, темные и выразительные, взирают в ответ.
– Ты пришла с Титана, а туда – с одной из орбитальных колоний Ганимеда. Ты знала мою сестру-ветвь и общалась с ней, пока я летела прочь из системы на синтетическом алмазе размером с банку кока-колы. Во всяком случае, так рассказывала ты сама. Твой набор умений в совершенстве подходит для исследовательской группы кампании, и ты попросила меня представить тебя Сирхану, а потом дергала его за струны, как настоящий профессионал. Что стоит за всеми этими действиями? Почему я должна тебе верить?
– Я… – Рита морщится. – Не дергала я ни за какие струны! Он подумал, что я хочу затащить его в постель! – Она непокорно вскидывает взгляд. – А мне не это было нужно – я пыталась понять, как ты… он… как вы работаете… – Дикие темные орды упорядоченных запросов обстреливают ее экзокортекс, запуская сигналы тревоги, в распределенных базах данных временного ряда, растревожив всю внешнюю систему, что-то алчно копошится, исследуя ее прошлое и сверяя ее утверждения с записями в публичном доступе.
Рита смотрит на Эмбер, рассерженная и униженная этим прямым отказом в доверии.
– Что ты творишь?
– Подозреваю тебя кое в чем. – Эмбер вся подобралась, будто изготовилась бежать. От меня? Бежать? Зачем? – проносится в голове Риты изумленная мысль.
– Ты упомянула, что ресимулянты – возможно, итог бессознательной деятельности Дурного Семени? Забавно, я как раз обсуждала такую возможность с отцом. У него все еще есть смекалка – надо только поставить перед ним задачу…