этому? – Он выглядит встревоженным. – Ты думаешь, я хочу стать частью парламентского борга? За кого ты меня принимаешь?
– Ой. – Она качает головой. – Я-то думала, ты меня из-за этого избегаешь.
– Нет. – Он протягивает руку, и проходящий мимо официант вкладывает в нее бокал. Он делает глубокий вдох. – Я должен перед тобой извиниться.
Как вовремя, цинично думает она. Он упертый и гордый, нехотя признает ошибки и никогда не станет извиняться, пока действительно не поймет, что надо.
– За что?
– За то, что не дал тебе возможности усомниться, – медленно говорит он, перекатывая бокал меж ладоней. – Мне стоило раньше прислушаться к себе, а не запираться от себя же.
То, о чем он говорит, кажется ей самоочевидным.
– С тобой нелегко сойтись, – тихо говорит она. – Может быть, это и есть часть твоей проблемы.
– Часть проблемы? – Он горько усмехается. – Моя мать… – Он проглатывает то, что хотел сказать ей на самом деле. – Ты знаешь, что я ее старше? В смысле, старше этой ее версии? У меня в печенках сидят ее материнские замашки.
– Они ей самой не по душе. – Рита тянется и берет его за руку – и он тут же сжимает ее в ответ, на этот раз без отторжения. – Послушай, мне кажется, в парламент лжи она не попадет. Консерваторы побеждают по всем статьям, а нашим – везде от ворот поворот. Ресимулянтов со Старой Земли – уже процентов восемьдесят населения, и лучше до того, как Дурное Семя явится по наши души, уже не станет. Что же нам теперь делать?
Он пожимает плечами.
– Я думаю, все, кто полагает, что мы действительно в опасности, продолжат что-то делать. Ты понимаешь, что акселерационисты теперь отвернутся от идеи «власть – народу»? У них все еще есть осуществимый план – для погрузки на корабль лангустов энергия со всей планеты не потребуется. Но потом от такого отказа все равно станет больно. Я все не могу отделаться от мысли, что, возможно, истинная цель Дурного Семени состояла в том, чтобы заставить нас не уводить у них ресурсы. Тупо и неубедительно – поэтому-то мы и предположили, что дело совсем не в этом. Но, может, для Дурного Семени настало время именно так и действовать – грубыми методами.
Она пожимает плечами.
– Демократия плохо подходит для спасательных шлюпок. – Рите все еще не по нраву эта идея. – И подумай обо всех тех людях, которых мы тут бросим.
Он невесело улыбается.
– Ну, если ты вдруг придумаешь, как вдохновить массы примкнуть к нам…
– Перестань думать о них как о массах, которыми только вертеть и можно. Похоже, в твоей семье развился передающийся по наследству элитаризм. Кого бы он привлек?
Сирхан поеживается.
– Думаешь, я плохой? Поговори как-нибудь с ИИНеко. Вот где бездны…
– А вот и поговорю как-нибудь. А все-таки, что будешь делать? В роутер пойдешь – на исследования?
Он искоса глянул на нее.
– Пошлю туда копию, – тихо отвечает он. – Прости, но я не хочу ставить все будущее без остатка на шанс повидать закоулки Вселенной. В последнее время у меня было столько волнений, что хватит на целую жизнь. Думаю, одна копия пойдет в резервный архив в ледяных глубинах, одна – в исследовательскую экспедицию, ну а я осяду и создам семью. Что насчет тебя?
– Ты пойдешь всеми тремя путями? – спрашивает она.
– Думаю, да. Что насчет тебя?
– Куда ты, туда и я. – Рита прислоняется к нему и тихо добавляет: – Разве в конце концов это не самое главное?
Глава 9. Пережиток
На этот раз между последовательными визитами к династии Масхов проходит более двух десятков лет.
Где-то в окропленной газом темноте за пределами местного войда есть углеродная жизнь. Алмазный цилиндр протяженностью в пятьдесят километров вращается в темноте, его поверхность испещрена странными квантовыми ямами, имитирующими экзотические атомы, не найденные ни в одной периодической системе, какую мог бы узнать Менделеев. Его внутренние стены содержат килотонны кислорода и азота и мегатонны зараженной жизнью почвы. В ста триллионах километров от обломков Земли цилиндр блестит во тьме, будто драгоценный камень.
Добро пожаловать в Новую Японию – одно из мест меж звезд, где живут человеческие существа – теперь, когда Солнечная система закрыта для тел из плоти и крови.
Интересно, кого же мы здесь найдем?
В одном из терраформных секторов цилиндра обитания находится Красная площадь. Огромный гонг свисает с красиво раскрашенной деревянной рамы на одной ее стороне, вымощенной обветренными известняковыми плитами, сделанными из атомов, добытых с планеты, которая никогда не знала расплавленного льда. Вокруг стоят дома и палатки, в которых трудятся гуманоидные официанты, подавая еду и напитки проходящим мимо реальным людям. Группа детей предпубертатного возраста играет в войнушку со своими пучеглазыми домашними любимцами, размахивая самодельными копьями и автоматическими винтовками; в этом мире нет боли, потому что тела взаимозаменяемы, перестраиваемые вмиг рамами ассемблирования/дизассемблирования, установленными в каждой комнате. Взрослых здесь почти нет, потому что Красная площадь сейчас не в моде, и дети облюбовали ее как игровую площадку. Они все по-настоящему молоды, они – плоды классического Творения, среди них нет ни одного Питера Пэна, ни одной Венди.
Тощий мальчик с орехово-коричневой кожей, копной черных волос и тремя руками терпеливо выслеживает из-за угла площади встревоженного синего ослика. Он проходит мимо стойки со свежими роллами и суши, когда странный зверь выползает из-под тачки и выгибает спину, царственно потягиваясь.
Мальчик, Мэнни, застывает, сжимая руками копье и сосредоточившись на новой цели. Синий ослик помахивает ему хвостом и бросается в укрытие через покрытую лишайником брусчатку.
– Город, что это такое? – спрашивает он, не шевеля губами.
– На что ты смотришь? – отвечает Город, что несколько озадачивает Мэнни, но не так сильно, как следовало бы.
Зверь заканчивает вытягивать одну переднюю ногу и вытягивает другую. Мэнни он кажется немного похожим на кошку, но есть в нем что-то странно неправильное. Голова у него слишком маленькая, глаза тоже… и эти лапы…
– Ты острый! – обвиняет он зверя, неодобрительно морща лоб.
– Ага. Как скажешь. – Существо зевает, и Мэнни направляет на него копье, сжимая древко обеими правыми руками. У неведомой зверушки и зубы острые, и обращается она к нему через внутренний канал, а не через уши. Но ведь невербал – он только для людей, а не для игрушек.
– Ты кто такой? – требовательно спрашивает мальчик.
Зверь дерзко смотрит на него.
– Я знаю твоих родителей, – говорит он, все еще используя невербал. Он поднимает свой хвост, как кошка, и мех кустится… и затем опадает. – Если отведешь меня к своему отцу, я потом расскажу тебе одну историю.
– А мне все равно! – Мэнни всего около двухсот мегасекунд, то есть семь земных лет, но он уже может распознать, когда им манипулируют, а манипуляции его злят.
– О, дети. – Хвост похожей на кошку твари хлещет из стороны в сторону. – Ладно, Мэнни, давай так: ты отводишь меня к отцу, а я не отрываю тебе рожу на хрен? Ты же сам сказал – я острая! – Мгновение спустя мягкая тушка обвивает его лодыжки и мурлычет, демонстрируя, что угроза шуточная, но Мэнни видно – когти у нее взаправду огромные. Перед ним дикая кошка; ничто в его искусственно внедренном ортогуманном воспитании не готовило его к тому, что придется иметь дело с настоящей дикой кошкой, да вдобавок – с говорящей.
– Убирайся! – Мэнни становится страшно. – Мама! – кричит он, нечаянно активируя метку широковещания в своей внутренней речи. – Тут эта штука!..
– Ладно, подойдет и мама. – Похоже, кошачий монстр смирился, перестав тереться о ноги Мэнни и таращась на него снизу вверх. – Ни к чему паниковать, я не причиню тебе вреда.
Мэнни перестает кричать.
– Кто же ты такой? – не устает спрашивать он, глядя на зверя. Заслышав его немой крик, мать устремляется на помощь – сквозь световые года, от одного переключателя к другому, сворачивая по пути вложенные измерения.
– Зови меня ИИНеко. – Зверюга садится, задирает заднюю лапу и проводит по ней розовой тряпочкой языка. – А ты ведь Мэнни, верно?
– ИИНеко, – неуверенным эхом откликается Мэнни. – Ты знаешь Лиз или Билла?
ИИНеко опускает лапу и изучает Мэнни внимательным взглядом, свесив голову набок. Мальчик слишком молод и неопытен, чтобы знать, что пропорции Неко всецело вторят пропорциям обычной домашней кошки, Felis catus, естественно развившегося зверя – и это не игрушка, не палимпсест и не компаньон, к которым он привык. Пусть реализм и в моде у поколения его родителей, всему есть предел. Мех Неко украшают оранжевые и коричневые полосы и завитушки, под подбородком у нее белый пушок.
– Кто такие Лиз и Билл? – спрашивает она.
– А вот кто, – говорит Мэнни, когда большой угрюмый Билл подкрадывается к ИИНеко сзади и пытается схватить ее за хвост, а Лиз парит за его плечом, словно мелкий НЛО, возбужденно жужжа. Но Неко слишком быстра для детей – она мечется вокруг ног Мэнни, как волосатая ракета. Мэнни вскрикивает и пытается пронзить кошку копьем, но та превращается в синее стекло, трескается, и осколки блестящего снега сыплются вниз, обжигая его руки.
– Ох, недружелюбно! – шипит Неко угрожающе. – Мать тебя совсем не воспитывает?
Дверь сбоку от киоска с роллами открывается, и появляется Рита, запыхавшаяся и сердитая:
– Мэнни! Что я тебе говорила: не играй…
Она осекается, увидев Неко.
– Ты! – Она отшатывается, плохо пряча испуг. В отличие от Мэнни, она распознает гостью как аватарку постчеловеческого демиурга, тело, воплощенное исключительно для того, чтобы обеспечить предметное воздействие на людей.
– Я, – кошка награждает ее фирменной чеширской улыбкой. – Готова к разговору?
– Не о чем нам говорить, – потрясенно парирует Рита.
Кошка топорщит хвост.
– А мне кажется, есть о чем. – Она поворачивается и подмигивает Мэнни. – Так ведь?