Мэнни идет в свою комнату и некоторое время роется в игрушечном пространстве, но там нет ничего, что было бы интереснее кошки. От кошки веет духом приключений – недозволенных, но возможных. Мэнни недоумевает, куда это папуля ее унес. Он пытается позвать взрослого Мэнни-призрака, но взрослый «он» не отвечает: наверное, спит, ну или чем-то таким взрослым занят. Поэтому, перевернув игровую вверх дном, чтобы та чуть больше напоминала иллюстрацию Сендака [111], Мэнни начинает скучать. И поскольку он все еще по большей части малыш, не контролирующий свою собственную метапрограмму, вместо того, чтобы настроить свое мировоззрение так, чтобы ему больше не было скучно, он прокрадывается через ворота своей спальни (которые Взрослый Мэнни перенастроил так, чтобы они связались с малоиспользуемым общественным А-порталом, а тот, в свою очередь, превратил руткитом [112] в прокси-сервер телепортов) в подземные туннели Красной площади, где освежеванные жертвы воют на своих мучителей, сломленные ангелы висят, распятые, на столбах, – словом, где банды полудиких детей проецируют свои психопатские фантазии на безответные копии-андроиды родителей и прочих авторитетов.
Его уже ждут Лиз, Випул, Карина и Морган. Лиз превратилась в зловещую серую боевую роботессу с торчащими шипами и аурой сюрикенов, угрожающе кружащихся над ее головой.
– Мэнни! Айда в войнушку!
У Моргана вместо рук огромные клешни для ломания костей, и Мэнни рад, что не с пустыми руками явился – его третья, добавочная, превратилась от локтя в острую косу. Он возбужденно кивает.
– А кто враг?
– Они! – Лиз делает шаг вперед и указывает на кучку ребятишек на дальней стороне груды искусно сложенных обломков, которые собрались вокруг виселицы, тыча раскаленными железками во вздрагивающую плоть пленницы в чугунной клетке. Это все понарошку, но крики все равно звучат убедительно, на мгновение возвращая Мэнни к тому моменту, когда он умер здесь в последний раз, когда упал в черную пропасть боли, выпотрошенный заживо. – Они схватили Люси и мучают ее, мы должны ее у них отбить!
На самом деле никто не умирает в этих играх навсегда, но дети действительно могут быть очень жестокими, и взрослые Новой Японии обнаружили, что лучше всего позволить им мучить друг друга и полагаться на Город в возмещении ущерба. Предоставив им такой выход, легче отвадить их от совершения действительно опасных поступков, угрожающих структурной целостности биосферы.
– Класс! – Глаза Мэнни загораются, когда Випул рывком распахивает двери арсенала и начинает раздавать клюшки, шпаги, мечи, сюрикены и удавки. – Погнали!
Примерно через десять минут борьбы, беготни, драк и криков Мэнни прислонился к задней части колонны распятия, тяжело дыша. Пока что счет в его пользу, рука вся зудит от ножевых ранений, но есть у него плохое предчувствие, что все еще может измениться. Цепи Лиз запутались вокруг опоры виселицы, и теперь ее поджаривают из огнеметов – ее электронные вопли заглушают его собственные хриплые вздохи. Кровь стекает по его руке – не его кровь, к слову, – капая с лезвия косы. Он трясется от безумной жажды боли, от жестокой потребности причинить боль. Что-то над ним издает скрип-скрип, он поднимает голову и видит распятого ангела, чьи крылья разорваны между суставами в местах, куда вошли крюки, поддерживающие огромные тонкие полетные мембраны, приспособленные к низкой гравитации. Ангел все еще дышит, никто до сих пор не потрудился выпотрошить его, и он не был бы здесь, если бы не был плохим, так что…
Мэнни встает, но, когда он протягивает третью руку-косу к плоскому животу ангела, обтянутому синей кожей, он слышит голос.
– Подожди. – К нему взывают на невербале, взывают принудительно, с привилегией суперпользователя, и его локтевой сустав попросту отказывается работать. Мэнни разочарованно мяукает и разворачивается, готовый к драке.
Кошка! Сидит сгорбившись, на валуне – странное дело, но минуту назад ее там и близко не было. Она наблюдает за ним мудрыми прищуренными глазами. Мэнни ощущает желание наброситься на нее, но руки не двигаются, да и ноги тоже. Пускай это и Темная Сторона Красной Площади, где бесятся несносные дети и случается всякое и где у Мэнни могут оказаться когти куда крупнее кошачьих, Город блюдет некоторый контроль и здесь. Так что кошачьи ключи доступа действуют, решительно препятствуя резне.
– Привет, Мэнни, – говорит кошка. – Твой отец беспокоится: ты должен быть в своей комнате, а он тебя ищет. Старшая версия тебя открыла тебе черный ход, так, что ли?
Мэнни отрывисто кивает, широко выкатив глаза. Ему хочется закричать и броситься на эту зверюшку, но он не может.
– Я твоя… фея-крестная, скажем так. – Кошка пристально смотрит на него. – Знаешь, я взаправду думаю, что ты не очень похож на Манфреда Первого. Он совсем не таким был в твоем возрасте. Гораздо сострадательнее и добрее… но, думаю, на худой конец сойдешь и ты.
– А для чего я тебе? – Мэнни в недоумении опускает руку-косу.
– Соедини меня с твоим вторым «я». Со старшей версией.
– Не могу, – оправдывается Мэнни. Но, прежде чем он успевает продолжить, груда камней под кошкой оживает и начинает вращаться, негромко жужжа. Зверюга спрыгивает наземь, раздраженно топорща хвост.
Отец Мэнни выходит из Т-образных ворот и оглядывается вокруг с неодобрением на лице.
– Мэнни! Что ты тут забыл? Пошли домой!
– Он со мной, мальчик-историк, – произносит кошка. Неожиданное появление отца ей явно досаждает. – Я как раз собиралась поймать его.
– Знаешь, я и сам как-нибудь за ним присмотрю. И вообще…
– Но мама сказала – можно поиграть! – возражает жалобно Мэнни.
– Что это у тебя с рукой? – Сирхан наконец обращает внимание на окружение, на эту импровизированную средневековую пыточную с кострами и воплями, и недовольный вид сползает с его лица, уступая место стылому гневу. – Молодой человек, вы немедленно идете со мной домой. – Он оглядывается на кошку. – И ты тоже, если хочешь с ним говорить. Ему пока придется посидеть под домашним арестом.
Когда-то давным-давно жила-была домашняя кошка.
Вот только это была не кошка.
Когда молодой предприниматель по имени Манфред Масх носился по тогда еще не разобранным строениям старого континента под названием Европа, набивая незнакомцам карманы и налаживая дружеские связи с помощью удачных бизнес-планов в отчаянных попытках обогнать собственную тень, при нем обычно всегда была роботизированная игрушка в виде кошки. Программируемая и обновляемая, Неко была родом из поколения-3 оригинальных роскошных японских роботов-компаньонов. Это было все, на что Манфред мог рассчитывать в своей жизни, и он любил этого робота, несмотря на то, что на его пороге постоянно появлялись выпотрошенные котята. Он любил его почти так же сильно, как Памела, его невеста, любила его, и она это знала. Памела, будучи намного умнее, чем полагал Манфред, поняла, что самый быстрый путь к сердцу мужчины лежит через то, что он любит. Будучи гораздо более помешанной на контроле, чем представлялось Манфреду, Памела была готова использовать любую подвернувшуюся под руку оказию. По сути, их отношения были очень похожи на типичные отношения двадцать первого века, то есть такие, которые сто лет назад считались бы незаконными, а за сто лет до этого – модными и скандальными. И всякий раз, когда Манфред модернизировал своего любимого робота, пересаживая его обучаемую нейронную сеть в новое тело с новыми портами расширения, Памела взламывала его.
Они были женаты некоторое время, а разводились гораздо дольше, вроде бы потому, что оба были волевыми людьми со слишком разными взглядами на жизнь. Но и он, и она оставались на связи с котом, и, хотя Манфред Масх по какой-то причине никогда этому не препятствовал, Неко продолжала отвечать на звонки Памелы – до тех пор, пока не пришло время тусоваться с их дочерью Эмбер, сопровождая ее в релятивистское изгнание, а затем присматривать за ее эрзац-сыном Сирханом, а затем и его женой с ребенком (клоном со старого генеалогического древа, Манфредом 2.0).
Но вот где загвоздка: Неко не была кошкой. Неко была воплощенным интеллектом, заключенным в цепочку кошачьих тел, со временем становившихся все реалистичнее, и снабженным вычислительной мощностью для поддержки нейронной симуляции, которая быстро росла с каждым обновлением.
Неужели кому-нибудь из семьи Масх пришло бы в голову спросить, чего хочет от жизни Неко?
А если бы все-таки кто-нибудь спросил – понравился б ему ответ?
Взрослый Манфред, все еще дезориентированный пробуждением и воссозданием спустя пару столетий после своего суматошного изгнания из системы Сатурна, неспешно прокладывает дорогу к дому Сирхана и Риты, и тут призрак Старшего-Мэнни-с-памятью-Манфреда обрушивается на его сознание тонной раскаленного докрасна компьютрония.
Момент, мягко говоря, неподходящий. В промежутке между отрывом одной ноги и переносом веса на другую Манфред оступается с размаху, чуть не выворачивает лодыжку и останавливается, хватая ртом воздух. Он вспоминает. Сначала откуда-то из третьих рук приходит память о том, как он воплощен как Мэнни, сын-непоседа Риты и Сирхана (и почему только они захотели воспитать предка вместо создания нового ребенка? Это один из закидонов их новой культуры, настолько чуждой, что он с трудом понимает ее). Потом он долго вспоминает жизнь ускоренным привидением – как беспамятный Старший Мэнни наблюдал за своей главной ветвью из городского киберпространства. Появление Памелы, реакция взрослого Мэнни, отгрузка в память Мэнни еще одной копии памяти Манфреда, и теперь – это…
В скольких лицах я тут един? – нервно гадает Манфред. А Памела? Она-то что здесь делает?
Манфред трясет головой и оглядывается. Теперь, когда он побывал Старшим Мэнни, он точно знает, где он, и, что еще важнее, теперь он отлично разбирается в городских интерфейсах следующего поколения. Светящиеся пиктограммы на стенах и потолке означают целую кучу разных благ в диапазоне от местных служб мгновенного доступа до межзвездной телепортации.