— Вроде нет, — в голосе Ворона не было прежней уверенности, и Камень начал сомневаться. — Он же говорил Аэлле, что женился не для того, чтобы гулять налево. Короче, развелся он во второй раз, снова погулял малость, поразвлекался и опять женился. В третий раз, стало быть. Вот на эту свадьбу как раз Аэлла Тесака и привела. Родислав расстроился — ужас!
— Почему? — удивился Ветер. — Он что, до сих пор влюблен в мою красавицу Аэллочку и ревнует?
— Тьфу ты, дурень, — Ворон с досады плюнул.
Плевок попал Камню в бок, и Камень угрожающе зарычал. Ворон немедленно схватил клювом торчащий из-под снега сухой листик и принялся старательно вытирать Каменный бок, виновато приговаривая:
— Доведут до греха эти летучие придурки! Нет, ну надо же было такое ляпнуть! Никакого зла не хватает.
Закончив работу, он с любовью оглядел чистую сухую поверхность и снова вернулся на ветку, откуда удобно было вещать.
— Родислав много лет боролся с преступниками, ловил их, выводил на чистую воду и предавал суду. И вот теперь он вынужден сидеть за одним столом с известным криминальным авторитетом и жать ему руку, и чокаться с ним, и разговаривать. Ему это глубоко противно. Но при этом он понимает, что обязан Тесаку, поскольку тот регулярно поставлял Романовым информацию об их сыне. И быть обязанным такому человеку ему тоже неприятно. То есть одно дело заочно знать, что криминальный авторитет для тебя что-то делает, и совсем другое — сидеть с ним рядом, смотреть в глаза и поддерживать светскую беседу. В общем, настроение у Родислава испортилось, он уже не рад был, что пришел на эту свадьбу.
— Ну так и не ходил бы, — заметил Камень. — Он же знал, с кем придет Аэлла. О чем он раньше-то думал?
— Ему неудобно было не пойти. Это ж не свадьба в широком смысле слова была, а просто посиделки в ресторане узким кругом: Бегорский с невестой, Аэлла со спутником и Родислав с Любой, вот и все гости. И неизвестно было, какого именно спутника приведет Аэлла, у нее ж знакомых мужиков — море, и совсем необязательно ей приходить в гости с тем, с кем она спит. Она вполне может привести и делового партнера, и просто приятеля.
— Да, — мечтательно подхватил Ветер, — она такая, моя Аэллочка. Огонь-девка! А как она сейчас выглядит?
— Сейчас — не знаю, — Ворон решил проявить принципиальность и придраться к формулировке, — а в две тысячи первом году она была как колобок. Интеллигентно выражаясь — аппетитная пышечка, а по-моему, просто толстозадая каракатица.
— Не смей! — Ветер собрал остатки сил и возмущенно зашелестел хвойными ветками. — Я не желаю слышать про свою любимицу такие пакости.
— Какие же это пакости? — мстительно произнес Ворон, усиленно демонстрируя дружелюбие. — Это факт. Ноги короткие, попа низкая и к тому же огромная, много бюста, много волос. Чего тут красивого? На мой вкус — каракатица и есть. Но Тесаку нравится. Правда, глаза у нее по-прежнему хороши необыкновенно, так и сверкают, так и горят! А во всем остальном моя Любочка в сто раз лучше. И одета она теперь не хуже Аэллы. У Аэллы костюм от Валентино, а у Любочки платье от Джанфранко Ферре.
— А это кто такие будут? — нахмурился Камень.
— Это модельеры, — подал голос Ветер. — Ты не вникай, это все для тебя неважно. Оба известные, оба дорогие и престижные. Ты, Ворон, лучше скажи: Аэллочка любит этого своего Тесака?
— Да кто ж его знает, — Ворон попрыгал влево-вправо, что должно было означать «может, да, а может, и нет». — Спать она с ним спит, и много лет уже, а уж из каких соображений она это делает — тайна сия велика есть. Точно не знаю, а врать не хочу. О, вспомнил!
— Чего ты вспомнил? — насторожился Камень.
— Слово вспомнил. Я когда про Тесака рассказывал, у меня в голове слово крутилось, чтобы его охарактеризовать, а вспомнить не мог. Респектабельный, вот он какой теперь. Рес-пек-та-бель-ный, — Ворон со вкусом и расстановкой произнес нужное слово. — Был бандюк бандюком, малиновый пиджак, пальцы веером, бритый затылок, а теперь — совсем друге дело, теперь его даже за приличного могут принять, дочка в Сорбонне учится, у младшего сыночка гувернантка.
— Это как у Анны Серафимовны была? — спросил Камень.
— Ну, примерно, — уклончиво ответил Ворон, который в точности не знал, насколько схожи между собой эти две гувернантки, уровень их образованности и круг обязанностей, а врать отчего-то побоялся.
— Ты отвлекся, — заметил Камень. — Ты про свадьбу Бегорского рассказывал.
— Так я уже все рассказал. Чего еще-то?
— Хоть про невесту расскажи: какая она? — попросил слабым голосом Ветер.
— И как ее зовут, — подхватил Камень.
— Зовут ее Анной. Ну что про нее рассказывать? Обыкновенная. Хорошая, добрая, спокойная, молодая, как все предыдущие жены Андрея. Он их по какому-то принципу отбирает, они у него все одинаковые. Влюблена в него по уши, слегка беременна на момент свадьбы.
— Насколько слегка? — вяло поинтересовался Ветер.
— На два с половиной месяца. Но с того момента много времени прошло, теперь-то уж не слегка, конечно. Теперь уж роды на носу. Мальчика ждут.
— Не одобряю я этого, — прошелестел Ветер. — И что за мода детей заводить на старости лет? Ведь вырастить и на ноги поставить не успеет, и куда потом этой молодой и хорошей деваться с ребенком на руках?
— Ну ты ляпнул! — возмутился Ворон. — Какая же это старость лет? Андрею всего-то пятьдесят восемь, пацан еще. Женщинам в этом возрасте рожать действительно поздно, это я не спорю, а мужикам-то отцами становиться — в самый раз. Андрей здоровый, не пьет, не курит, спортом занимается, диету соблюдает, он еще долго проживет, ты за него не волнуйся. Он и выглядит лет на сорок пять, не больше, и с головой у него полный порядок, и энергии хоть отбавляй. Молодые девки к нему так и липнут, так и вешаются на него. А чего? Богатый, щедрый, хорошо выглядит, дорого одет. Нет, Ветрище, ты не прав категорически.
— Ну ладно, — согласился Ветер. — Ты полети еще посмотри, а я посплю немножко, устал я до невозможности.
Камень собрался было резко высказаться на тему о том, что Ветер в их сериале всего лишь случайный попутчик и никакого права распоряжаться у него нет, но внезапно испытал острый приступ жалости к приятелю-шалопуту. Ну, попал парень в беду, побили его, в клочья разодрали, приполз он сюда, к двум старым друзьям, отлеживаться и раны зализывать, так надо ж проявить сочувствие и понимание. А то ежели с каждым начинать права качать, так быстро всех друзей-приятелей растеряешь и останешься тут один как перст. А ведь впереди — Вечность. И с этим приходится считаться.
В августе 2002 года над Москвой повисла дымовая завеса. По всей Центральной России горели торфяники, из-за смога отменяли авиарейсы, в городе было нечем дышать. Люба и Родислав переселились на дачу, в Подмосковье было хоть чуть-чуть, но полегче. Леля осталась в Москве, она готовилась к поступлению в аспирантуру. Кроме того, в октябре Библиотека иностранной литературы планировала провести неделю английской поэзии, на которую должны были приехать известные ученые из Великобритании и США, и Леля писала цикл эссе, который собиралась представить на мероприятии.
Каждое утро Романовы ездили с дачи на работу, из-за чего приходилось вставать на час раньше, и после работы возвращались за город. Родислав ворчал, что не высыпается из-за слишком раннего подъема, но в Москву не переезжал: он боялся жить без Любы, он уже давно разучился существовать без нее, без ее заботы, без приготовленной ею еды и постиранных ею рубашек. А самое главное — он не мог спокойно жить без ежедневных разговоров с ней, без ее внимательных глаз и без тех слов, которые ему никто, кроме жены, не скажет. По этим словам выходило, что он, конечно же, прав и никак иначе он поступить просто не мог, а если мог, но отчего-то не догадался или не захотел, то это совершенно простительно, потому что каждый имеет право на ошибку. И вообще, это она, Люба, во всем виновата. Не нужно было кормить Родислава на ночь горячим, только-только из духовки, пирогом с мясом, горячее тесто — пища тяжелая, из-за этого он плохо спал, утром голова была мутной, несвежей, поэтому и решение он принял неправильное.
Они и отца с Тамарой звали пожить вместе на даче, но Николай Дмитриевич не захотел.
— Я боюсь, — признался он. — Вы на целый день будете уезжать, а я останусь один в доме. Что я буду делать?
— Да то же, что и в Москве, — уговаривала его Люба. — Будешь книги читать, телевизор смотреть, будешь сидеть в саду и дышать воздухом, за городом уж всяко больше кислорода, чем в Москве.
— А вдруг что-нибудь случится? Вдруг мне станет плохо? В городе я могу позвонить Томочке, и она сразу же примчится с работы, здесь совсем недалеко, а на даче я кому звонить буду? Пока кто-нибудь из вас приедет, я уже помру.
В этом была своя правда, и Люба смирилась. Они попробовали поступить по-другому: два дня отец жил в Москве, а на следующие два дня, когда Тамара не работала, они приезжали на дачу, но после второй поездки Головин запротестовал, дескать, ему тяжело переносить такую долгую дорогу, его в машине укачивает. Что ж, восемьдесят шесть лет, и с этим придется считаться. И хотя генерал до сих пор руководил Советом ветеранов МВД, ездил на собрания и выступал с докладами, в быту он становился все более беспомощным и слабым.
— Давай на выходные пригласим Ларису с Костиком, — предложила как-то Люба.
— У них же есть своя дача, — недоуменно откликнулся Родислав.
— Ой, да какая там дача? Смех один. Во-первых, она очень далеко, туда трудно добираться без машины, а во-вторых, там шесть соток и скворечник из фанеры. А у нас сосны, озеро и дом большой. Пусть малыш погуляет, побегает, искупается. Мы шашлыки сделаем. Давай?
— Ну, давай, — нехотя согласился Родислав.
После признания Геннадия он искренне не понимал, зачем нужно продолжать опекать Ларису и ее сына. Соседка всегда была ему в тягость, а уж теперь-то тем более.