«Итак, ваше сердце?»
Инстинктивно, что мне показалось трагическим, они оба понизили тон, и тихим голосом больной делает сообщение своему ежедневному врачу о своём очередном дне болезни.
Учёный человек слушает, прерывает, одобрительно кивает головой. Он прекращает эту исповедь, повторяя, теперь громким голосом, банальное и убеждающее междометие, уже употреблявшееся им, с тем же широким жестом, совершенно так же:
«Ну-ну, я вижу, что нет ничего нового…»
Он подвинулся, и я увидел пациента: черты лица осунувшиеся, взгляд блуждающий, всё заставляет говорить о скорбной тайне его недуга.
Он успокаивается, и беседует с патрицием, удобно устроившимся на стуле с видом добряка. Он затрагивает несколько тем разговора, затем, помимо себя самого, он возвращается, как проклятый, к недугу, к этой пагубной вещи, которую он претерпевает: к своей болезни.
«Какой позор! — говорит он.
— Да ничего особенного!» — восклицает врач скептически.
Затем он встаёт:
«Ну, до завтра.
— Да, до консилиума.
— Конечно. Итак, до свидания.»
Врач уходит лёгкой походкой, со своими кровопролитными воспоминаниями, всем этим грузом страдания, тяжести которого он больше не ведает.
*
Консилиум, вероятно, только что завершился. Дверь открылась. Вошли два врача; мне показалось, что они стеснены в своих движениях. Они остались стоять. Один был молодой человек, другой — старик.
Они посмотрели друг на друга. Я попытался постичь безмолвие их глаз, мрак, бывший в их головах. Более старший погладил свою бороду, прислонился спиной к камину, перевёл взгляд вниз. Он обронил эти слова: «Casus lethalis[24]… и я бы добавил: properatus[25].»
Он понизил голос, из страха быть услышанным пациентами, а также по причине торжественности смертного приговора.
Другой кивнул головой — в знак одобрения — якобы согласия. Оба замолкли, как два виноватых ребёнка. Вновь их взгляды встретились.
«Сколько ему лет?
— Пятьдесят три года.»
Молодой врач заметил:
«Ему повезло, что он дотянул до сих пор.»
На что старый философски возразил:
«Он пожил. Теперь он больше не протянет.»
*
Молчание. Человек с седой бородой прошептал:
«Я почувствовал саркому, при пальпации, непосредственно позади сонной артерии.»
Он указал пальцем на свою шею.
«Это притаилось там, насколько я это рассмотрел.»
Другой покачал головой — с тех пор, как он вошёл, его голова казалась одушевлённой продолжительным покачиванием — и он прошептал:
«Да… операция невозможна.
— Разумеется, — заметил старый мэтр, с глазами, светящимися своего рода мрачной иронией; — есть лишь одна из них, которая могла бы его освободить от этого: гильотина! К тому же, процесс распространения преуспевает. Имеются очаги в под-верхнечелюстных и подключичных узлах и, вероятно, второстепенные. Процесс молниеносный. Три вида путей — дыхательные, кровеобращения, пищеварительные — вскоре будут закупорены; удушение будет быстрым.»
Он вздохнул и ограничился этим, с незажжённой сигарой во рту, с жёстким выражением лица, скрестив руки. Молодой человек сел и, оперевшись на спинку стула, постукивал своими бесполезными пальцами по мрамору камина. Один из мужчин сказал:
«В подобных случаях обнаруживаешь с огромным изумлением, что раку удалось выбрать своё место!»
«Мэтр, что следует ответить молодой женщине?
— Сказать, что это серьёзно, очень серьёзно, с подавленным видом; сослаться на бесконечные ресурсы природы.
— Это общепринятая фраза…
— Тем лучше, — сказал старик.
— Если она будет настаивать и захочет знать?
— Следует не отвечать и отвернуться…
— Не дадим ли мы ей немного надежды, она так молода!
— Как раз надежда слишком бы повредила ей. Дорогой малыш, никогда не следует говорить то, что до такой степени бесполезно. Это привело бы лишь к обвинению нас в незнании и вызвало бы к нам ненависть.
— А он, знает ли он?
— Мне это неизвестно. Когда я его осматривал — вы слышали — я старался это выяснить, вызывая его ответы. Один раз я решил, что он ничего не подозревал; в другой раз мне показалось, что он судил о себе так же, как я это понимал.»
*
Снова они несколько минут оставались, не говоря ни слова, Казалось, что эти двое учёных пришли сюда скорее для того, чтобы молчать, чем для того, чтобы говорить. Они почти не передвигались с места на место и с трудом, с осторожностью обменялись между собой редкими словами.
Потом, перед лицом безобразной раны, ещё раз видимой вблизи, они возвысились до более общих, более великих размышлений. Я предчувствовал этот процесс, происходивший в их умах; наконец, раздалась фраза:
«Это образуется как ребёнок.»
Старик принялся говорить:
«Как ребёнок. Зародыш воздействует на клетку, как об этом сказал Лансеро[26], подобно сперматозоиду. Это микроорганизм, который проникает в атомный элемент, который его селекционирует и его пропитывает, придаёт ему вибрационное свойство, даёт ему другую жизнь. Но вещество-возбудитель этой внутриклеточной активности, вместо того, чтобы быть нормальным зародышем жизни, является паразитом.
Какой бы ни была природа этого primum movens[27], будь это micrococcus neoformans[28], или ещё невидимая спора бациллы Коха, или что-либо другое — всегда дело обстоит так, что паразитическая раковая ткань развивается вначале как зародышевая ткань.
«Но зародыш окончился. Наступает момент, когда зародышевая масса, инкапсулированная в матку, становится, если можно так выразиться, взрослой. Она создаёт свои поверхностные оболочки, которые Клод Бернар[29] называет, в своей содержательной терминологии, ограничивающими. Зародыш завершён; он скоро родится.
«Но раковая ткань не завершается; она продолжается, никогда не приходя к своим пределам. Опухоль (разумеется, я не говорю о фибромах, миомах и простых канцерообразных образованиях, которые являются «доброкачественными новообразованиями»), постоянно остаётся эмбриональной; она не может развиваться в гармоничном и полном направлении. Она распространяется, она умеет лишь распространяться, не доходя до приобретения определённой формы. При её удалении она вновь начинает быстро распространяться, по крайней мере в соотношении 95 %. Что может наше тело целиком рядом с этой плотью, которая не принимает правильную форму и не извлекается? Что может столь тонкое и столь хрупкое равновесие наших клеток против этого беспорядочного разрастания тканей, которое посреди нашей крови, наших органов, сквозь скелет и все сплетения вторгается нерастворимой и беспредельной массой!
«Да, рак является, в строгом смысле слова, в нашем организме бесконечностью.»
Молодой врач кивнул головой в знак согласия и сказал с глубокомыслием, которое он скоро захочет почерпнуть, я не знаю где, при контакте с идеей бесконечности:
«Это подобно гнилому сердцу.»
*
Теперь они сидели один напротив другого. Они придвинули свои стулья.
«Это ещё хуже, чем то, что мы говорили, — продолжил более молодой из двух собеседников робким, сдержанным голосом.
— Да, да — ответил другой, кивнув.
— Мы находимся не перед лицом локального заболевания, таинственно возникшего; речь не идёт, как это полагает обыватель, о зловещем внешнем несчастном случае. Рак даже не заразен. Мы находимся перед лицом острого и скоротечного патологического криза у любой категории ослабленных, перед лицом одной из элементарных форм человеческой болезни.
«Это общее состояние делает неизбежным и определяет недуг, можно было бы сказать, что это сама болезнь призывает свирепствовать паразита. Именно его организм этого желает!
«Паразит! Возможно, имеется лишь единственный, который различается в зависимости от видов среды и порождает в соответствующих местах органических систем различные болезни. Бактериология ещё на начальной стадии; когда она заговорит, она, вероятно, сообщит нам такую новость, которая придаст медицине я не знаю, чего ещё более трагического из того, что её величие излагает,
«Что касается меня, я верю в паразитическое соединение.
— Теория в моде, — сказал старый мэтр. — В любом случае, она заманчива, и следует признать, что медицина, химия, физика, по мере того, как они углубляются, со всех сторон приближаются к соединению материальных элементов и сил. С тех пор, хотя и не имеется неопровержимых доказательств, гораздо более вероятно это ужасное упрощение, о котором вы говорите!
— Да, — произнёс другой вполголоса, как если бы он размышлял. — Все болезни состоят из одних и тех же вещей. Это та же неощутимая жизнь, которая нас всех ведёт к смерти.
— Как бы имеется у нас всех, — прошептал другой, тоже понижая свой голос, — такое же братство в беде, что и в небытие.
— Единственным в своём роде зародышем смерти, бесконечно малым, который сеет в телах ужасный урожай, мог бы являться этот микроб, роль которого до сих пор казалась нейтральной, мимо которого прошли, почти не видя его: так называемый bacterium termo[30].
«Он имеется в изобилии в толстой кишке, он существует в количестве миллиардов у здорового индивидуума.
«Именно он в фосфорнокислой среде мог бы стать золотистым стафилококком, возбудителем фурункула и карбункула, которые омертвляют различные места плоти.
«Именно он в тонкой кишке мог бы стать бациллой Эберта[31], автора тифозной пустулы.»
Учёный принимал более торжественный и более проникновенный вид по мере того, как уточнялось именование до сих пор непобеждённого врага:
«Наконец, именно он, кто в обесфосфоренной среде мог бы стать бациллой Коха.»