Неподалеку от большого пустыря, бывшего когда‑то Блэквелл‑парком, я услышал, как над островом пронесся чей‑то зов. Звук показался одиноким и испуганным, и я прибавил шагу.
Интересно, пошлет ли Сара за мной спасательную команду, если вместе с Темплтоном решит, что на этот раз я поскользнулся. А может, Темплтон уже считает меня трупом и кусает локти, что не обеспечил надлежащее наблюдение. И как он собирается докладывать о неприятностях тем ублюдкам из Вашингтона? Дорога к северной оконечности острова, где стоял закопченный и изрядно разбитый корпус Кулеровского госпиталя, заняла у меня почти целый час. Подонки из так называемых отрядов милиции генетических анархистов, получающих приказы от экс‑кинозвезды, шизофренички, называющей себя Цирцеей Девятнадцатой, утверждали, что их штаб расположен в здании бывшего госпиталя. Когда армия решила предпринять обстрел, Кулеровский госпиталь удостоился большей части боезапаса. Цирцея Девятнадцатая была застрелена снайпером, но, как говорили, у нее нашлось достаточно последователей, чтобы занять освободившееся место.
Под пасмурным февральским небом госпиталь выглядел безжизненным, словно пережил Армагеддон. Я старался не думать о спучах, обо всем том, что мне пришлось увидеть и услышать накануне, о своих мыслях, о неудержимом потоке угроз, обещаний и молитв, который выплеснул на меня тот несчастный, когда я долетел до конца мерцающей спиральной трубы, и мы начали наш танец.
В помещении бывшего госпиталя воняло как в зоопарке – в заброшенном, вымирающем зоопарке, но здесь по крайней мере не было ветра. Лицо и руки у меня онемели от холода. Интересно, как поступит Агентство с чистильщиком, лишившимся пальцев? Выбросит на свалку или снабдит изготовленными в Осаке блестящими новенькими приборами, которые окажутся лучше оригиналов? Может, они прибегнут к той же биомеханической магии, как и в случае с Сарой? Я шел по необъятному холлу первого этажа мимо дверей и дверных проемов, лишенных створок; темных комнат и освещенных залов, наполненных дезориентирующим смешением света и теней, пока не добрался до ряда лифтов. Их двери были раскрыты, а за ними виднелись узкие шахты, заваленные мусором и проржавевшими оборванными тросами. Там я немного постоял, пока пальцы и лицо не стало покалывать горячими иглами, и прислушался к тихому шепоту здания.
– Они просто животные, – заявила вчера Сара.
Они были в той же степени животными, в какой она – ходячим механизмом. Я понимал, что Сара достаточно умна, чтобы знать правду, она была такой даже до того, как ее череп нафаршировали всякими устройствами. Даже если она не хотела признаваться в этом никому, включая себя. Киборги и ститчи были просто противоположными полюсами в одном и том же восстании против плоти – черная пешка и белая пешка – север и юг на одной извилистой постэволюционной дороге. Я и раньше не придавал этому особого значения, и теперь тоже. Но сейчас, когда мое дыхание вырывалось клубами морозного пара, а пальцам медленно возвращалась чувствительность, ее высокомерие раздражало больше, чем обычно. Насколько я мог судить, самое большое, а может, и единственное различие между Сарой и тем, кто ждал меня в расстрелянном госпитале, было то, что люди, стоящие у власти, нашли применение ее виду, а вот ститчи и оборотни были для них источником проблем. Все могло обернуться иначе. И еще не поздно.
Параллельно лифтовой шахте шла лестница, и я поднялся на третий этаж. Я не догадался взять с собой фонарик, так что держался ближе к стене и шел почти вслепую, не раз спотыкаясь о кучи хлама.
На третьем этаже меня ждал ребенок.
– Зачем ты сюда пришел? – отрывисто бросил он и моргнул золотистыми глазами хищной птицы.
На нем не было никакой одежды, зато все тело заросло блестящей желто‑коричневой шерстью.
– Кто ты? – спросил я.
– Мантикора сказала, что ты придешь. Она видела тебя на мосту. Что тебе нужно?
– Я ищу девушку по имени Джет.
Ребенок засмеялся, словно залаял, и закатил глаза. Затем он наклонился вперед и пристально уставился на меня, при этом вертикальные зрачки его больших золотистых глаз заметно расширились.
– Здесь нет никаких девушек, мистер, – хихикнул он. – Давно нет. Ты что, сбрендил?
– Среди вас есть кто‑нибудь по имени Джет? Я прошел долгий путь, чтобы с ней поговорить.
– А может, у тебя есть пистолет? – спросил он. – Или нож?
– Нет, – сказал я. – Ничего такого. Я пришел только поговорить.
– И ты сунулся в Ститчтаун без ножа и пистолета? Тогда ты совсем сдурел. У тебя в голове точно завелись тараканы размером с мои кулаки. – Он поднял сжатый кулак, чтобы наглядно продемонстрировать свое заявление. – Или тебе просто надоело жить.
– Может, и так, – ответил я.
– В это время года мы почти не видим мяса, – усмехнулся ребенок и облизнул тонкие черные губы.
Вдали, в противоположном конце коридора раздался чей‑то рык. Паренек оглянулся через плечо, затем снова повернулся ко мне. На его лице блуждала улыбка – холодная улыбка, в которой не было ни жестокости, ни доброты, обнажавшая острые кончики длинных клыков и резцов. И еще он выглядел разочарованным.
– Всему свое время, – сказал он и взял меня за руку. – Всему свое время.
И я позволил ему увести себя в угрожающую тьму коридора.
В конце своей книги Эммануиль Вазерби‑Джонс написал следующее: «Свершившиеся и грядущие катастрофы, возвращение АйсПИКа могут стать самым тяжелым поражением человечества. Долгие тысячелетия мы спрашивали себя: есть ли во Вселенной кто‑нибудь кроме нас. И этот вопрос нашел отражение во всех мировых религиях. Но, получив окончательный положительный ответ, мы должны были признать, что в прежнем своем невежестве жить нам было гораздо спокойнее».
Мы еще более одиноки, чем прежде, – Ронни все правильно понимала.
Когда я вышел из контакта и лаборанты надежно заизолировали сигналы этих существ, когда запертые волны стали колотиться в стены комнатушки на Колумбус‑авеню, когда один из медиков вколол мне дозу стимулятора, чтобы прочистить мозги, я сел на пол и заплакал.
В этом не было ничего необычного. Я плакал почти каждый раз. Хорошо, хоть не блевал.
– Отличная работа, – произнес Темплтон и положил мне на плечо руку в тяжелой перчатке.
– Будь ты проклят! Я слышал их. Понимаешь, ублюдок, я слышал их обоих!
– Дит, мы сделали все, что смогли. Не мог же я накачать тебя морфином, чтобы ты вырубился.
– О Господи, о милосердный Иисус! – рыдал я, словно дряхлая старуха.
Я тяжело дышал, и сердце бесновалось в груди, но постепенно затихало под действием синтетадрина, вколотого в левое плечо.
– Темп, убей их. Убей прямо сейчас.
– Мы должны придерживаться протокола, – спокойно ответил он, поглядывая в сторону дрожащей массы костей, мяса и протоплазмы на кровати. Из того места, где раньше был рот мужчины, высунулось кроваво‑красное щупальце и стало энергично впиваться в продавленный матрас.
– Как только ты выложишь все сведения и мы убедимся, что процесс необратим, мы уничтожим признаки жизни.
– Все к черту! – крикнул я и потянулся к его «беретте».
Я так сильно рванул рукоятку пистолета, что застежка‑липучка с треском разошлась, а Темплтон чуть не свалился на меня. Я оттолкнул его свободной рукой и навел дуло на кровать.
– Не вздумай спустить курок!
– Убирайся к дьяволу, – прошептал я Темплтону, а заодно и всему треклятому Агентству, и спучу, и тому единственному голубому глазу, который все еще смотрел на меня.
Я нажал на курок и выпустил всю обойму в то немногое, что осталось от голов мужчины и женщины, надеясь, что этого будет достаточно.
Потом кто‑то стал отнимать у меня оружие, и я не сопротивлялся.
– Ты безмозглый идиот! – зарычал Темплтон. – Тупой ублюдок! Как только закончится это дело, с тобой будет покончено! Ты меня понял, Дит? Ты останешься в прошлом!
– Ага, – ответил я и снова сел на пол.
В ушах звенело от наступившей после стрельбы тишины, и желтый туман заволакивал все вокруг, словно саван.
По крайней мере мне хотелось думать, что на этом все закончится. Поздно ночью, когда я не мог уснуть, когда таблетки и выпивка уже не помогали, я стал утешать себя мыслью, что хоть раз за свою напрасно растраченную и никчемную жизнь поступил так, как должен был поступить.
Что бы ни произошло, я уверен, кто‑то где‑то записал этот факт. Я не должен больше этого делать.
В маленькой тесной комнатке в конце коридора третьего этажа, у дыры, которая до обстрела была окном, сидела женщина с кошачьим лицом и нервными подвижными ушами. В комнате не было другого освещения, кроме тусклых лучей зимнего солнца. Мальчик уселся у ее ног и не сводил с меня глаз. Женщина – если у нее и было имя, я об этом так и не узнал, – посмотрела в мою сторону только раз, когда мы вошли. Пламя в ее глазах мгновенно спалило остатки моей решимости, и я обрадовался, когда она снова отвернулась к проему в стене и стала смотреть на север, где за рекой виднелись развалины Астории.
Она сказала, что девушка ушла с неделю назад. И она не имела представления, где сейчас могла находиться Джет Мийаки.
– Иногда она приносит еду и лекарства, – сказала женщина, подтверждая мои догадки.
В те времена находилось немало желающих рискнуть своей свободой, а то и жизнью, чтобы доставить товары на остров Рузвельта. Может, такие смельчаки есть и сейчас. Мне это неизвестно.
– Я сожалею, что так вышло с ее родителями.
– Все случилось очень быстро, – солгал я. – Они почти не страдали.
– Мистер Пайн, от вас пахнет смертью, – сказала женщина, и крылья ее носа слабо вздрогнули. Мальчик у ее ног рассмеялся и стал раскачиваться из стороны в сторону, обхватив колени руками. – Мне кажется, смерть идет за вами по пятам. И ваш приход предвещает смерть.
– Да, я и сам иногда так думаю, – ответил я.
– Вы охотитесь за чужаками? – промурлыкала женщина.
– Можно сказать и так.