Передо мной был только один экран, отображающий состояние странника, и одна‑единственная белая кнопка.
Я не кривил душой, утверждая, что я всего лишь привратник. Моя сфера деятельности – сапиентология, а не квантовая физика. Если что‑то в то утро и пошло не так во время перемещения Камалы, я все равно ничего в этом не понимал. Динозавры говорили мне, что безопасный квантовый сенсорный луч в состоянии опровергнуть принцип неопределенности Гейзенберга, нарезая пространство‑время на крошечные кусочки и не нарушая при этом двойственности волны‑частицы. Насколько крошечные кусочки? Они утверждают, никто не в силах увидеть то, что составляет 1,62 на десять в минус тридцать третьей степени сантиметров в длину, потому что при таком размере пространство и время разделяются. Время перестает существовать, а пространство превращается в пробабилистическую пену, что‑то вроде квантового плевка. Люди называют это длиной Планка‑Уилера. Существует и время Планка‑Уилера, это десять в минус сорок пятой степени секунды. Если нечто происходит, а рядом с ним происходит нечто еще, и разница во времени между этими событиями составляет какие‑то десять в минус сорок пятой степени секунды, невозможно сказать, какое событие произошло раньше. Все это динозав‑ровы штучки, сейчас же шло простое сканирование. Ганениане используют различные технологии для создания искусственных червоточин в пространстве, держат их открытыми с помощью электромагнитного вакуума, передают через них сверхлюминальный сигнал, а затем принимают странника в виде элементарных частиц в пункте назначения.
На своем экране, отображающем состояние Камалы, я видел, что сигнал, которым сделалась Камала Шастри, уже сжат и затолкнут в подготовленную «червоточину». Все, что нам оставалось теперь, – это подождать, пока на Генде подтвердят прибытие. Как только они официально информируют нас, что она у них, настанет время мне восстановить равновесие.
Тук‑тук, тук‑тук‑тук.
Некоторые их технологии такие мощные, что могут изменить саму реальность. «Червоточины» могут использовать какие‑нибудь фанатики, желающие исправить ход истории, с помощью сканера‑приемника можно создать миллионы Силлойн или Майклов Берров. Изначальная реальность, не искаженная никакими отклонениями, – вот что динозавры называют гармонией. Прежде чем сапиентолога принимают в галактический клуб, он обязуется следить за повсеместным сохранением равновесия.
С тех пор как я прибыл на «Туулен» изучать динозавров, я нажимал белую кнопку больше двухсот раз. Это как раз то, что я обязан делать по условиям контракта. Нажатие на эту кнопку посылает убийственный импульс ионизированной радиации через кору головного мозга дублированного, а стало быть, уже ненужного тела странника. Нет мозгов, нет боли, смерть наступает за секунду. Однако первые несколько раз, когда я восстанавливал равновесие, это представляло для меня проблему. И до сих пор осталось делом… неприятным. Но такова цена на билет к звездам. И если некоторые странные люди вроде Камалы Шастри считали, что цена приемлемая, это их выбор, а не мой.
– Результат неутешительный, Майкл. – Силлойн обратилась ко мне в первый раз с тех пор, как я зашел в аппаратную. – Обнаруживаются несоответствия.
На своем экране состояния я видел, как начали включаться режимы проверки ошибок.
– Проблема здесь? – Я внезапно ощутил, как все во мне завязалось в узел. – Или там?
Если наш исходный скан окажется верным, все, что останется Силлойн, – снова отправить его на Генд.
Повисло долгое напряженное молчание. Силлойн уставилась на угол широкого экрана, словно там показывали ее первого детеныша, вылупляющегося из яйца. Кожаный мешок у нее за плечами раздулся, став в два раза больше своего нормального размера. Мой экран показывал, что Камала провела в шаре четыре лишних минуты.
– Наверное, было бы целесообразно откалибровать сканер и начать все сначала.
– Твою мать! – Я грохнул кулаками по стене, боль пронзила локоть. – Я думал, ты все уже починила. – Когда проверка на ошибки показывала, что проблема действительно существует, почти всегда принималось решение о повторе передачи. – Ты уверена, Силлойн? Ведь она была уже чуть ли не на месте, когда я только заталкивал ее в сканер.
Силлойн возмущенно фыркнула на меня и захлопала по листам с распечатками ошибок маленькой костлявой ладошкой, словно таким образом надеялась вернуть все в норму. Как Линна и прочие динозавры, она выходила из себя при виде того, что считала нашими слезливыми страхами перед перемещением. Однако, в отличие от Линны, она была твердо убеждена, что в один прекрасный день, после того как мы достаточно свыкнемся с ганенианскими технологиями, мы научимся думать, как динозавры. Возможно, она права. Возможно, когда мы полазим по их «червоточинам» несколько сотен лет, мы будем с радостью сбрасывать свои ненужные тела. Когда перемещаются динозавры и прочие сапиентологи, оставшиеся тела сворачиваются сами – весьма гармонично. Они пытались проделывать это с гуманоидами, но срабатывало не всегда. Вот поэтому я здесь.
– Необходимость очевидна. Процесс продлится около тридцати минут, – сообщила она.
Камала провела одна в темноте почти шесть минут, дольше, чем любой странник из тех, кого я сопровождал.
– Дай мне послушать, что делается в шаре.
Аппаратная комната наполнилась звуками рыданий Камалы. Эти звуки показались мне совершенно не человеческими, скорее похожими на визг покрышек перед аварией.
– Мы должны вынуть ее оттуда, – сказал я. – Это младенческое мышление, Майкл.
– Так она, по‑вашему, и есть младенец, черт возьми! – Я знал, что выпускать странников из шара чревато большими неприятностями. Я мог бы попросить Силлойн отключить колонки и сидеть, где сидел, пока Камала страдает. Но я принял решение.
– Не открывай шар, пока я не подтащу лестницу. – Я бросился к двери. – И не выключай звук.
Заметив полоску света, женщина взвыла. Верхняя полусфера, кажется, поднималась особенно медленно, Камала билась внутри шара в сети наночастиц. Когда я уже решил, что громче кричать невозможно, она все‑таки сумела это сделать. Мы с Силлойн достигли невероятного результата: начисто стерли личность храброго инженера по биоматериалам, оставив вместо него до смерти напуганное животное.
– Камала, это я. Майкл.
Ее безумные крики обретали словесную форму.
– Не надо… перестаньте… о боже, помогите же, кто‑нибудь!
Если бы я мог, я запрыгнул бы в шар, чтобы успокоить ее, но сенсорные лучи очень хрупкие, и я не хотел создавать лишние проблемы. Нам обоим пришлось ждать, пока верхняя полусфера откроется полностью и стол для сканирования подвезет Камалу ко мне.
– Все хорошо. Страшно больше не будет, правда. Сейчас мы вас высвободим, вот и все. Ведь все в порядке?
Когда я освободил ее, обработав из распылителя, она кинулась на меня. Мы опрокинулись назад и едва не скатились по ступенькам. Она вцепилась в меня так, что я едва не задохнулся.
– Не убивайте меня, прошу вас, не надо! Я перекатился, подминая ее под себя.
– Камала! – Я высвободил одну руку и оперся на нее, отстраняясь от Камалы. Отступил боком к верхней ступеньке. Неуклюже пошатываясь в микрогравитации, она доковыляла до меня, ее ногти проехались по кисти моей руки, оставив кровавые полоски. – Камала, прекратите! – Это было все, что мне оставалось, не бить же ее в ответ. Я спустился по ступенькам.
– Скотина! Что вы все, сволочи, пытались со мной сделать? – Она судорожно втянула в себя воздух и зарыдала.
– Со сканером что‑то случилось. Силлойн сейчас над ним работает.
– Причина поломки неясна, – отозвалась Силлойн из аппаратной.
– Но дело не в вас. – Я отступил к скамье.
– Они все врали, – забормотала она и вроде бы как‑то сложилась внутри себя, будто бы состояла из одной кожи без плоти и костей. – Говорили, что я ничего не почувствую и… а вы знаете, на что это похоже… это же…
Я поднял ее комбинезон.
– Слушайте, вот ваши вещи. Может быть, оденетесь? И мы выйдем отсюда.
– Вы скотина, – ответила она, но без всякого выражения.
Она позволила мне свести ее по трапу. Я считал пупырышки на стене, пока она влезала в свой комбинезон. Пупырышки были размером с десятицентовики, которые когда‑то собирал мой дедушка, они светились мягким золотистым светом. Я успел насчитать сорок семь, пока она оделась, чтобы вернуться в гостевую комнату «Д», где раньше она сидела в ожидании на краешке кушетки. Теперь она снова села на то же место.
– И что дальше? – спросила она.
– Не знаю. – Я прошел в кухонный угол и взял кувшин из дистиллятора. – Что дальше, Силлойн? – Я принялся поливать руку водой из кувшина, чтобы смыть кровь.
Царапины засаднили. В наушниках ни звука в ответ. – Наверное, надо ждать, – сказал я наконец.
– Чего?
– Пока она починит…
– Я не собираюсь туда возвращаться.
Я решил пропустить это мимо ушей. Наверное, сейчас еще слишком рано спорить с ней по этому поводу, хотя, когда Силлойн откалибрует сканер, у Камалы будет очень мало времени, чтобы передумать. – Не хотите ли чего‑нибудь из кухни? Например, еще чашечку чаю?
– А как насчет джина с тоником, тоник у вас есть? – Она потерла глаза. – Или двести миллилитров серентола?
Я попытался сделать вид, что принимаю ее слова за шутку.
– Знаете, динозавры не позволяют нам открывать бар для странников. Сканер может неверно считать химические параметры мозга, и ваше путешествие на Генд превратится в трехгодовой запой.
– Вы разве не понимаете? – Она снова была на грани истерики. – Я никуда не перемещаюсь!
Я не винил ее за такое поведение, но все, чего я хотел в данную минуту, – это избавиться от Камалы Шастри. Мне было плевать, отправится ли она на Генд, вернется ли на Люнекс или вообще потопает по радуге в страну Оз, главное, что мне не придется торчать в одной комнате с этим жалким существом, пытающимся привить мне чувство вины за то происшествие, к которому я не имею ни малейшего отношения.