еловкости, ни замешательства. Он стоял, по своему обыкновению, твердо и прямо, несколько откинув голову назад и держа руки совершенно спокойно, с грубым достоинством, свойственным умным, честным, стройным работникам, которые знают свои обязанности на этом свете.
– Я совершенно поражен удивлением, – сказал он, – я вовсе не ждал такого назначения, потому что оно принесет больше того, что я получаю теперь, но тем более я должен быть благодарен вам, капитан, и вам, мистер Ирвайн, и всем моим друзьям здесь, которые выпили за мое здоровье и пожелали мне всего хорошего. Нелепо было бы с моей стороны, если б я сказал, что вовсе не заслуживаю мнения, которое вы имеете обо мне. Я не выразил бы вам своей благодарности, если б сказал, что вы знали меня с детства, а между тем не были столько проницательны, чтоб узнать мой настоящий характер. Вы думаете, если я примусь за какую-нибудь работу, то сделаю ее хорошо, все равно заплатят ли мне много или мало, и это правда. Мне было бы стыдно находиться здесь между вами, если б это не была правда. Но мне кажется, это просто обязанность человека и этим нечего гордиться, и я ясно понимаю, что никогда не делал больше своей обязанности. Что бы мы ни делали, мы только пользуемся тем духом и теми силами, которые даны нам. Таким образом, я убежден, что ваше расположение ко мне не есть долг, который мне следует, а добровольный дар; итак, я принимаю это с благодарностью. Что ж касается нового занятия, которое я получаю теперь, то я скажу только, что принял его по желанию капитана Донниторна и постараюсь оправдать его ожидания. Мне не хотелось бы ничего другого в жизни, как работать для него и знать, что, добывая себе насущный хлеб, я забочусь и о его интересах – по моему твердому убеждению, он один из тех джентльменов, которые желают делать доброе и справедливое и оставить свет лучше, чем они нашли его, что, по моему верованию, может делать каждый, джентльмен или простолюдин, тот, кто пускает в ход большие предприятия и имеет на то деньги, или тот, кто исполняет свое дело собственными руками. Больше мне нечего сказать о том, что я чувствую относительно капитана, я надеюсь показать это моими делами в продолжение остальной моей жизни.
Мнении о речи Адама были различны: некоторые женщины шепотом говорили друг другу, что он выказался недостаточно признательным и говорил как нельзя более гордо; но мужчины по большей части были того мнения, что никто не мог сказать прямее и что Адам был просто молодец. Между тем как шепотом передавались эти замечания, а также и другие вопросы, о том, например, как распорядится старый сквайр касательно назначения нового управителя и возьмет ли он себе дворецкого, оба джентльмена встали и пошли к столу, где сидели женщины и дети. Тут, натурально, не было крепкого эля, а были вино и десерт: великолепной крыжовник для молодых и хороший херес для матерей. Мистрис Пойзер сидела во главе стола, и Тотти была теперь у нее на коленях, глубоко уткнув свой крошечный носик в рюмку с вином и отыскивая плававшие в ней орешки.
– Как вы поживаете, мистрис Пойзер? – спросил Артур. – Я думаю, вы были довольны, услышав, какую славную речь произнес ваш муж сегодня?..
– О, сэр, мужчины по большей части бывают так неразвязны. Вам отчасти приходится догадываться о том, что они думают, словно вы имеете дело с бессловесными существами.
– Как! уж не думаете ли вы, что могли бы сказать речь лучше его? – спросил мистер Ирвайн, смеясь.
– Конечно, сэр. Если мне нужно сказать что-нибудь, то я обыкновенно могу найти слова для этого, слава Богу. Но я вовсе не хочу этим порицать своего мужа: он, правда, говорит мало, но уж и твердо держится того, что скажет.
– Право, я в восторге от этого прекрасного общества, – сказал Артур, посматривая на румяных детей. – Тетушка и мисс Ирвайн скоро придут сюда поздороваться с вами. Они испугались шума заздравных тостов, но им было бы стыдно, если б они не навестили вас за столом.
Он продолжал идти, разговаривая с матерями и ласково гладя по голове детей, между тем как мистер Ирвайн довольствовался тем, что стоял спокойно и кивал головою издалека, желая, чтоб никто не отвращал своего внимания от молодого сквайра, героя торжества. Артур не решался остановиться подле Хетти, а только поклонился ей, когда проходил по противоположной стороне. Глупая девушка чувствовала, как ее сердце наполнялось неудовольствием. Какая женщина бывала довольна, если ей казалось, что с ней обращались небрежно, даже когда она знала, что эта небрежность служила только маской любви? Хетти воображала, что она уж давно не переживала столь несчастного дня. В ее мечты проникли на минуту холодный дневной свет и действительность: Артур, который, казалось, был так близок к ней только несколько часов назад, был разлучен с ней, как герой большой процессии разлучен с ничтожным зрителем в толпе.
XXV. Игры
Танцы собственно должны были начаться только в восемь часов, но для мальчиков и девушек, которым захотелось бы потанцевать раньше на траве под тенью, была музыка под рукой – разве труппа благотворительного клуба не была способна играть превосходные жиги, хороводы и матросские плиски? Кроме того, была нанята большая труппа из Россетера, которая своими удивительными духовыми инструментами и надутыми щеками приводила маленьких мальчиков и девчушек в неописанный восторг. Мы почти могли бы умолчать о скрипке Джошуа Ранна, которой он запасся, движимый благородною предусмотрительностью на случай, если у кого-нибудь найдется достаточно чистый вкус для того, чтоб предпочесть для своих танцев соло на его инструменте.
Между тем лишь только солнце скрылось с большого открытого пространства перед домом, как начались и игры. Тут, конечно, стояли хорошо намыленные шесты, на которые должны были лезть мальчишки и молодые парни, были устроены беги для старух, беги в мешках; тут находились большие тяжести, которые должны были поднимать сильные мужчины, и длинный список вызовов к фокусам, исполнение которых было делом чести, – так, например, проскакать как можно большее пространство на одной ноге. Все это были штуки, в которых, по общему мнению, уж непременно отличится перед прочими на славу Жилистый Бен – самый проворный и живой малый в околотке. В заключение должен был происходить бег ослов – самый величественный бег из всех, который основывался на великой идее социалистов: каждый ободряет осла, принадлежащего другому, выигрывает же самый жалкий осел.
Вскоре после четырех часов Артур привел величественную старую мистрис Ирвайн, в великолепном штофном платье, в украшениях и черных кружевах, за которой следовала и вся фамилия, к возвышенному месту в полосатой палатке, где она должна была раздавать призы победителям. Важная, церемонная мисс Лидия просила позволения уступить эту королевскую должность старой величественной леди, и Артур с удовольствием воспользовался случаем, который давал ему возможность угодить крестной матери в ее страсти к важности. Старый мастер Донниторн, изящно-чистый, пропитанный духами сухощавый старик, вел мисс Ирвайн с своей обычной слишком точной кислой вежливостью; мистер Гавен вел мисс Лидию, в изящном шелковом платье персикового цвета, имевшую беспристрастный и принужденный вид; и последним шел мистер Ирвайн со своею бледною сестрою Анною. Из всех друзей семейства один мистер Гавен был приглашен сегодня: большой обед для всех соседних помещиков был назначен на завтра, сегодня же следовало употребить все силы на то, чтоб угостить на славу арендаторов.
Перед палаткой был вырыт ров, разделявший лужок от парка, но для прохода победителей был сделан временный мостик, и группы людей, стоявших на лугу или сидевших там и сям на скамьях, тянулись с каждой стороны открытого пространства от белых палаток до рва.
– Какое, право, прелестное зрелище! – сказала старая леди своим низким голосом, когда села и окинула взором светлую сцену с темно-зеленым фоном. – И, вероятно, это последний праздник, который я вижу… Если вы только не поспешите жениться, Артур. Но смотрите, чтоб у вас была очаровательная невеста, а то я скорее соглашусь умереть, не видав ее.
– Вы так ужасно взыскательны, крестная, – сказал Артур. – Я боюсь, что никогда не буду в состоянии угодить вам своим выбором.
– Могу вас уверить, что ни за что не прощу вам, если она не будет красавица. Не думайте, чтоб вы могли примирить меня с нею, выставляя на вид ее любезность, ведь всегда люди стараются этим извинить существование некрасивых людей. Далее, она не должна быть глупа: это нам будет вовсе не кстати, потому что вами нужно управлять, а глупая женщина не может управлять вами. Кто этот высокий, молодой парень, Адольф, с кротким лицом? Вон тот… он стоит без шляпы и так заботится о высокой старухе, которая стоит рядом с ним… это, конечно, его мать. Я очень люблю видеть подобные сцены.
– Как, неужели вы не знаете его, матушка? – сказал мистер Ирвайн. – Это Сет Бид, брат Адама, методист, но весьма хороший малый. Бедный Сет, по-видимому, был очень убит и расстроен в последнее время. Я думал сначала, что он горюет об отце, который умер такою горестною смертью. Но Джошуа Ранн сказал мне, что Сет хотел жениться на этой молоденькой методистке-проповедни це, которая была здесь с месяц назад, а она отказала ему.
– А! я припоминаю, что слышала о ней. Но тут бесконечное множество людей, которых я не знаю: все так выросли и переменились с тех пор, как я встречала их на своих прежних прогулках.
– Какое у вас отличное зрение, – сказал старый мистер Донниторн, державший перед глазами двойное стекло, – когда вы можете видеть выражение лица этого молодого человека на таком расстоянии. Для меня его лицо представляет только бледное мутное пятно. Но зато мое зрение окажется лучше вашего, когда нам придется смотреть на близкие предметы. Я могу читать мелкую печать без очков.
– А, мой дорогой сэр, вы близоруки уж с самого детства. Близорукие глаза сохраняются лучше всех других. Мне нужны весьма сильные очки для того, чтоб я могла читать, но зато мои глаза видят все лучше и лучше предметы на далеком расстоянии. По моему мнению, если б я могла прожить еще пятьдесят лет, то не могла бы видеть всего, что было бы в кругу зрения других людей, как человек, который стоит в колодце и не видит ничего, кроме звезд.