Фергюсон опубликовал свой «Опыт истории гражданского общества» в 1766 году. Это был энциклопедический труд в духе своего века. Как пишет современный американский исследователь, тематики этой не слишком толстой книги теперь хватило бы на добрый десяток разных наук: психологию, этику, политическую науку, экономику, антропологию, географию, историю, право…
Вскоре в ученом и светском кругу Эдинбурга стало известно, что Смит, недавно вернувшийся из Франции, обвиняет автора, грубо говоря, в плагиате. Фергюсон через добрых знакомых ответил, что, если уж на то пошло, названные Смитом места имеют своим происхождением «одного французского философа, у которого Смит побывал раньше меня». Очевидно, он намекал на Монтескье.
Спор заглох, но трещина осталась. После выхода в 1776 году «Богатства народов» Фергюсон нашел в себе силы пренебречь этой размолвкой и со свойственным ему пылом выразил свой восторг:
«Некоторое время я был так занят чтением вашей книги, разъяснением и цитированием ее студентам, что у меня не было досуга, чтобы тревожить вас своими письмами. Я думаю, в моем мнении вы можете сомневаться меньше, чем в чьем-либо из числа важных для вас… В этой области вы будете наверняка царить один в умах людей, определять мнения и, как я надеюсь, править по крайней мере над ближайшими поколениями… Несомненно, вы чувствительно затронули церковь, университеты и гражданские власти; против всех них я готов занять позицию на вашей стороне…»
Между тем теперь Фергюсон имел известные основания сказать, что Смит почерпнул кое-какие идеи из его книги. Возможно, он и высказал это где-нибудь, ибо известный холодок между ними чувствовался до последней болезни Смита. Сообщая в 1790 году о его смерти одному из общих знакомых, Фергюсон говорит, что он пренебрег неловкостью, пошел к больному Смиту и бывал у него до конца.
Дружба-вражда между Смитом и Фергюсоном объяснялась резким различием характеров. Иногда это не мешает дружбе и даже скрепляет ее, а иногда подрывает. Фергюсон и Блэк, были очень близки, хотя более разных людей трудно себе представить. Со Смитом получилось иначе.
Научные заслуги Фергюсона значительны. Он одним из первых обратил внимание не только на лицевую, но и на оборотную сторону разделения труда в буржуазном обществе. Капитал использует его в ущерб рабочим, обрекая их на роль тупых и бессмысленных частей производственной машины. Рабочий, который 12–13 часов в день без конца повторяет одно и то же движение ногой или рукой, почти перестает быть человеком.
Фергюсон показывает обе стороны разделения труда сразу, в единстве, тогда как Смит сначала поет ему яркий хвалебный гимн, а о вредных сторонах разделения труда говорит походя в конце книги.
Фергюсон гораздо правильнее объяснил происхождение государства, чем это делали до него. Он отверг представление, что люди создали государство сознательно, путем какого-то «общественного договора», ради своих общих интересов. Ему принадлежит догадка, что развитие частной собственности было первопричиной государства, что оно возникло как орудие для защиты собственности имущих[22]. Смит через десять лет говорит это же в несколько иной форме.
Вот почему Маркс называл Фергюсона учителем Смита.
Неужели Смит в 1767 году клеветал на Фергюсона? Не совсем. Неужели он просто заимствовал в 1776 мысли Фергюсона и выдал их за свои? Опять-таки дело обстоит сложнее.
Открытие новых материалов, неизвестных во времена Маркса, показало, что, хотя Смит использовал некоторые идеи Фергюсона из опубликованной им в 1766 книги, сам Фергюсон, очевидно, знал глазговские лекции Смита, и они оказали на него какое-то влияние.
По всей вероятности, Смит высказывал свои взгляды не только в аудитории, но и в клубах и научных обществах Эдинбурга, где он проводил каждый год несколько месяцев. Живя в старой, темной холостяцкой квартире Юма на Кэнонгейт, он вращался в том же кругу ученых и литераторов, что и Фергюсон. Смит был одним из учредителей Эдинбургского общества поощрения художеств, наук, мануфактур и земледелия, а Фергюсон (как и все сколько-нибудь видные интеллигенты столицы) был его членом. В этом обществе усиленно обсуждались экономические вопросы, которые были в большой моде.
В записи глазговского студента в 1763 году анализ Смитом вредной стороны разделения труда выглядит таким образом:
«Развитие промышленности и торговли несет с собой и ряд отрицательных следствий. Во-первых, оно сужает умственный кругозор людей… Это очень сильно проявляется, когда все внимание человека устремлено на одну семнадцатую часть булавки или одну восьмидесятую часть пуговицы: таково разделение труда в этих производствах… Другое неблагоприятное следствие состоит в сильном пренебрежении к образованию. В богатых и промышленных странах разделение труда, сведя все профессии к очень простым операциям, позволяет занимать детей работой в очень раннем возрасте. В Бирмингеме мальчик шести-семи лет может заработать свои три или шесть пенсов в день, и родители считают выгодным посылать таких детей на работу. Ясно, что они остаются без образования».
Сказано лучше, чем у Фергюсона: более точно и социально остро.
Смит говорил это своим студентам и радовался, что язва детского труда в Шотландии еще не так страшна, как в промышленных городах Англии. Через полвека Глазго, во всяком случае, не уступал в этом смысле Бирмингему.
А вот что он говорит о происхождении государства:
«Приобретение овец и крупного рогатого скота, которое явилось первой формой имущественного неравенства, было и первой причиной возникновения настоящей государственной власти. Пока нет собственности, не может быть и государства, цель которого как раз и заключается в том, чтобы охранять имущих от бедняков».
Для середины XVIII столетия сказано отлично! Это иллюстрируется примером… из библии. Авраам, Лот и прочие ветхозаветные патриархи приобрели власть над людьми, сосредоточив в своих руках большие стада. Они ведут себя как «маленькие князьки». Здесь интересно и отношение глазговского профессора к «священному писанию»: для него это только источник сведений о быте древних евреев!
Таким образом, некоторые идеи Фергюсона из книги 1766 года были высказаны Смитом, и притом в весьма четкой форме, не позже 1763 года. Бесполезно гадать, заимствовал ли их Фергюсон y Смита, но приоритет последнего можно считать доказанным.
И в целом Адам Смит был, конечно, мыслителем более крупного масштаба, чем Адам Фергюсон.
Смит прокладывает новые пути. К общественным явлениям он подходит как экономист, и в этом его сила. Он всегда стремится найти реальное объяснение этих явлений.
Смит использовал в «Богатстве народов» некоторые идеи Локка, Юма и того же Фергюсона, очень часто — как это было принято в то время — без ссылки на них. Но это были только кирпичики в его здании, конструкция которого принадлежала только ему самому.
Адам Фергюсон в 40 лет нашел спутницу жизни в юной племяннице доктора Блэка, подкрепив этим браком уже имевшуюся линию родства еще одной. Адам Смит остался холостяком.
Среди бумаг в замке Далкейт было обнаружено письмо, которое бросает на Смита несколько неожиданный свет и чуть-чуть приоткрывает завесу над его личной жизнью. Письмо это написано неизвестным шотландцем, очевидно, близким к Смиту. Язык — шутливая смесь французского с английским. Оно датировано 18 февраля 1766 года и послано из Тулузы в Париж, где в это время жил со своим воспитанником Смит:
«А ты, Адам Смит, философ из Глазго, герой и идол высокородных дам, что поделываешь ты, мой дорогой друг? Как управляешься ты с герцогиней д'Анвиль и мадам де Буфле, или твое сердце все еще находится во власти чар мадам Николь, а также явных и скрытых прелестей той другой леди, девы из Файфа[23], которую ты так любил? Не можете ли вы, милорд, сообщить мне ваши новости?..»
Имеются кое-какие другие сведения об успехах Смита у парижских дам. Существует рассказ о некоей маркизе, которая последовала за ним в Абвиль, куда отправилось в развлекательную поездку большое общество, в том числе герцог Баклю и Смит. Однако она не добилась успеха, так как он был сильно увлечен какой-то английской леди из этого общества. Имена не называются.
Год в Париже был единственным в жизни Смита периодом, когда он вел нечто подобное светской жизни. Любовные похождения были в галантный век Людовика XV неотъемлемой частью этой жизни. Считалось неприличным не иметь их или допустить, чтобы другие так думали. Кроме того, англичане, а особенно шотландцы, были в Париже в моде.
Но если почтенный воспитатель лорда и позволил себе в новом Вавилоне какие-то вольности, имена герцогини д'Анвиль и мадам де Буфле в этой связи, во всяком случае, лишь шутка веселого земляка. Обе немолодые дамы были хозяйками признанных философских салонов и в какой-то мере руководительницами Смита в парижском свете, о котором он до этого не имел почти никакого представления. Мадам де Буфле взяла на себя эту роль по просьбе Юма, который в письме от марта 1766 года благодарит ее за заботу о друге, не имеющем в силу сидячей замкнутой жизни «манер и внешности светского человека». В этом письме Юм как будто слегка извиняется за провинциализм философа из Глазго. Мы не знаем, кто такая мадам Николь, упоминаемая, в письме. Очевидно, это случайное имя.
Но о «деве из Файфа» и о длительной привязанности Смита к ней кое-что известно, хотя и очень немногое. Когда Дагалд Стюарт через несколько лет после его смерти опубликовал первое жизнеописание ученого, эта женщина была жива. Поэтому Стюарт не назвал ее имени. После этого почти сто лет сочинение Стюарта было практически единственным источником биографических сведений о Смите. А когда дотошные исследователи взялись за дело более основательно, было уже поздно: все следы этой возлюбленной Адама Смита оказались безнадежно утерянными.
Стюарт сообщает, что «молодая леди обладала большой красотой и умом». Она не вышла замуж и дожила до глубокой старости. Это все.