Что также известно как вступление в профсоюзы и обязанность голосовать за того, за кого надо.
Еще Смит подчеркнул один серьезный пробел в системе общего образования: «Нет общественных учреждений для специального женского образования, — писал он, — хотя нет ничего бесполезного, абсурдного или фантастического в том, чтобы проводить для женщин курс самых общих знаний». Никогда не слышали, чтобы домохозяйки восемнадцатого века бросались в гневные слезы, обсуждая книгу «Нужны ли мужчины»? Оказывается, они просто не умели читать.
Смит расхваливал частные школы. Он заявлял, что «те предметы, знание которых составляет по-настоящему хорошее образование… чаще всего не преподают в публичных учреждениях, а вот в частных школах они преподаются наилучшим образом». В качестве примеров он приводил «фехтование и танцы». Однако, у меня трое детей — и должен сказать, нахождение в «публичных учреждениях» вовсе не мешает им вальсировать и скакать тут и там, при этом тыкая друг дружку.
Оппонентом Смита в этом накаленном диспуте был сам Смит. Он защищал обязательные требования к образованию: «Чтобы получить разрешение заниматься любой свободной профессией, каждый человек обязан сперва получить соответствующее образование». Он был всецело за то, что школьные фонды должны поддерживаться за счет средств налогоплательщиков: «Государство просто обязано заботиться о том, чтобы не допустить полного разложения и дегенерации низших слоев народа». И вообще, Смит считал любое образование хорошей профилактикой общественных недугов: «Наука — отличное лекарство от яда фанатизма и предрассудков».
Однако, похоже, научный прогресс и до сих пор не зашел так далеко. И хотя многие из идей Смита со временем стали реальностью, я не стал бы утверждать, что прогресс публичного образования не допустил-таки полного разложения и дегенерации кое-кого из народа — по крайней мере тех, кто смотрит передачи типа «Фабрики звезд».
И все же, читая то, что Смит написал об образовании, мы приходим в такое смущение… наверное, такое же, как и сам Смит, когда писал все это. Наверное, нас смущает тот факт, что все эти вещи написаны преподавателем, тем, кто действительно знал всю правду о школе. Не странно ли звучит из его уст такое заключение об учебе: «Похоже, нет наилучшего во всех отношениях способа провести этот длинный период жизни между детством и временем, когда люди начинают делать настоящие вложения в реальные дела». Впрочем, может быть, это и есть главная тайна, зачем нужно образование, — мы просто не знаем, что еще делать с детьми.
Адам Смит был, возможно, первым, кто осознал, что политикам нужен эвфемизм для слова «церковь». Есть что-то очень современное в этих «учреждениях для обучения людей всех возрастов» — можно подумать, речь идет о курсах керамики, йоги или какой-нибудь трансперсональной медитации. Смит безоговорочно был расположен к вынесению всех этих вещей за пределы забот государства:
«Вопросы веры, как и прочих духовных материй… не должны входить в сферу влияния ни одного государственного ведомства… они могут заботиться о защите свободы граждан в этих вопросах, но отнюдь не предназначены, чтобы этим предметам учить».
И все-таки в том, что касается образования, Смит чувствовал необходимость некоторой связи с политикой. С одной стороны, разделение церкви и государства — это очень хорошо. С другой стороны, может быть, правительству следует финансировать религию.
В «Богатстве» Смит приводит высказывание Дэвида Юма о том, что «каждый мудрый законодатель будет учиться не позволять духовенству пользоваться своей профессией для получения материальной выгоды». Если проповедник будет вынужден обеспечивать себя сам, то ему придется, по словам Юма, «заискивать в восхищении своей аудитории, стремиться привести их в возбуждение и готовность служить ему, а не вере. В насаждаемых таким образом учениях не отдается никакой дани истине, морали или благопристойности. Так может быть принят любой догмат, отвечающий беспорядочным возбужденным чувствам». В общем, Юм был уверен в том, что правительству следует делать с «духовными проводниками», чтобы избежать Аль-Каиды: «Поощрять их незаинтересованность и леность, предоставляя фиксированные государственные зарплаты».
Но это означало бы включение в госбюджет религиозных и псевдорелигиозных причуд оригиналов всех сортов — например, поющих гимны методистов, бредящих пятидесятников, конгрегатов-окунателей баптистов и еще бог знает кого. Так что, с третьей стороны, может быть, стоит сохранить принцип официальной государственной религии. «Эта система управления церковью, — писал Смит, — была изначально самой предпочтительной для сохранения мира и доброго порядка».
Так что, возможно, ничего и не нужно было делать для полного разделения церкви и государства. Смит утверждал, что государство без официальной религии было тем, что ни один «позитивный закон, скорее всего, никогда до сих пор не устанавливал и, возможно, никогда не установит ни в одной стране». В следующем параграфе он объясняет, почему государства в конце концов махнули рукой на мелкие религиозные дрязги: «Учитывая, что во все времена религиозные секты были очень многочисленны и каждая слишком маленькой, чтобы серьезно нарушать общественное спокойствие… правительства уверенно решили оставить их в покое, лишь обязав оставить в покое друг друга». Вот так мы и получили разделение церкви и государства в Америке — стране, основанной религиозно помешанными.
Смит был всецело и безоговорочно за свободу веры, хотя и не в том смысле, который рассчитан на удовлетворение верующих:
«Учителя каждой маленькой секты, пребывая почти в одиночестве, так или иначе вынуждены входить в отношения и искать сотрудничества с учителями других сект, и те уступки, которое они нашли бы взаимно приемлемыми, могут со временем упростить большинство их доктрин до состояния той непосредственной и здравой веры, свободной от всякого абсурда, обмана или фанатизма, которую желали бы видеть установленной в народе мудрые люди всех времен».
(Это напомнило мне шутку о том, что выйдет, если скрестить свидетеля Иеговы с даосистом — получится тот, кто ходит по домам только потому, что кто-то додумался строить дома на пути его Дао.)
И все-таки Смит некоторым образом похвалил… скажем так, субкультуры — однако таким образом, который наверняка привел бы в ярость всех их приверженцев вместе взятых:
«Человек невысокого положения… как правило, далек от того, чтобы быть выдающимся членом любого крупного общества… И ничто в его обычных делах и поведении не может вызвать столько всеобщего внимания и изумления, чем его вступление в какую-нибудь маленькую и, лучше всего, экстравагантную секту. С этого момента он чувствует себя так, как будто поднялся на новый уровень общественного положения, какого у него никогда не было раньше».
И не думайте, что Смит был сторонником «мейнстрима» того времени — римского католицизма: «Это самая жуткая комбинация, которая когда-либо была сформирована против авторитета и безопасности гражданского правительства, так же как против свободы, разума и счастья человечества».
Да, похоже, миссионер из Адама Смита вышел бы никудышный.
Адам Смит много думал о налогах. И надумал на восемьдесят с лишним страниц. Он начал с четырех разумных и целесообразных максим налогообложения: сбор налогов сам не должен требовать больших затрат, проводиться тогда, когда удобно налогоплательщикам, быть пропорциональным доходу, которым плательщики «пользуются, благодаря защите государства», и быть «определенным, а не произвольным или случайным».
Последняя максима, очевидно, самая целесообразная, и ей уделяется больше всего внимания. Законы о налогах чаще всего оказываются бесконечно и безнадежно запутанными, и даже если какой-то налог снижается — это еще не значит, что автор нововведения не намухлевал с повышением в какой-то другой статье. Налогообложение, по-видимому, нарушает принцип Смита, гласящий о том, что «высокий уровень неравенства… не означает также и высокой степени неопределенности». Впрочем, о том, что этот принцип не работает, известно всякому влюбленному или ожидающему счета по почте.
Смит был противником налогов на наследство, размер которых почти всегда так же не определен и случаен, как сама смерть. И о них едва ли можно сказать, что они сбираются в то время, когда налогоплательщику удобнее всего их платить.
Смит не считал панацеей потребительские налоги: «Все налоги на товары потребления… приводят к снижению количества продуктивного труда». Он не стал бы так страстно продвигать НДС в Соединенных Штатах. Один тот факт, что это используется где-то еще, уже является аргументом против. ;«Искусство, которому правительства всех времен учатся другу друга охотнее и быстрее всего, — высасывать деньги из карманов людей», — писал Смит.
Смит был против корпоративных налогов, потому что «владелец международного фонда по сути является гражданином мира», и «налог, который уводит капитал от какой-либо отдельной страны, будет осушать и источник всеобщего дохода, и государств, и народа».
Смит привел здравый аргумент в пользу налога на собственность: «Ничто не может быть более разумно и обоснованно, чем то, что фонд, который обязан своим существованием хорошей работе правительства, должен усиленно облагаться налогом». И, раз правительство было учреждено для защиты богатых от бедных, он призывал к налогам, растущим пропорциональным доходу: «Вполне Обосновано, что богатые должны делать вносить средства в общественные расходы не только в пропорции, соответствующей их доходу, но в размере, превосходящем эту пропорцию». Полагаю, богатые согласились бы — только при условии, что правительство заставит бедных завязать с граффити и слушать рэп хоть немного потише.
Смит противился некоторым налогам на либералистских основаниях: