– Скажите, пожалуйста, какой стойкий оловянный солдатик! – хмыкнул со своего стула Ангел. – С копейки он начинал! Так за копейку же и продался. Люди гибнут за метал! Ещё сам Моисей давал трёпку своему народишку за поклонение Золотому Тельцу. Ведь правильно огнём пробуют золото, золотом женщину, а женщиной обязательно мужчину!
Ангел вдруг громко расхохотался совсем как оперный Мефистофель. От этих утробных звуков у Никиты по спине пробежали отвратительные холодные мурашки.
– А кто ж его подбивал на это, не вы ли, милостивый государь? – Николай Васильевич вдруг резко вскинул голову и устремил на Ангела горящий страстным огнём взгляд. – Не вы ли, сударь, прозябаете в нашем несветлом мире только из-за того, что сеете меж нами склоки и раздоры? Что вы можете кроме пустопорожних скандалов? Право слово, за вами давно наблюдаются повадки шкодливой мартышки!
Ангел посмотрел на Гоголя с нескрываемым чувством сожаления, как родитель на неразумное дитя:
– Вы полагаете, Николай Васильевич? А кто же, позвольте спросить, кающегося мерзавца изображать решился? Ведь у вас он чуть ли не в монастырь пообещает Афанасию Васильевичу, да только как лазейка обнаружится – сразу снова за своё примется. Горбатого только могила исправит. Разве не так? Вам ли пристало, православному христианину, мошенника кающимся грешником представлять? Конечно, никто вас не лишал и не лишит пути покаяния, но каким оно будет и будет ли? Сможете ли вы когда-нибудь сказать при всех: «Господи! Господи! Дай мне хоть миг покаянья, не позволяй нераскаянным в полночь уйти!».
– Господь от всех нас ждёт покаяния, даже от вас, – смиренно ответил его собеседник. – Человека так же, как и ангела, мучает страсть стяжательства. Вы – Ангел Господень, а Вседержитель никогда не забывает детей своих неразумных.
– Это понятно, – Ангел закинул ногу на ногу, – только зачем Ему я – кающийся? Что за бред вы несёте, любезный? Не бывает в мире только чёрного или только белого, как никогда бы не было дня, если б ночи не было. Вы бы просто не знали что это такое! Не будь меня, разве смог бы человек узнать сладость падения и радость воскрешения?
– А, может, это действительно не полезное знание? – Гоголь снова вскинул дерзновенный взгляд на непрошенного покровителя. – Может быть, действительно не полезно играть с онгоновым пламенем?
– Ах, Николай Васильевич, Николай Васильевич! Что вы сделали! – передразнил Ангел гоголевского героя. – Уж кому, как не вам знать судьбы литературные? Да вы себя-то вспомните – кем бы вы были, кабы не помощь вам – от друзей ваших? Да я, ваш покорнейший слуга, тоже руку к талантишку завалящему приложил. А то ходили бы по сю пору, да вопили бы не хуже Павла Ивановича: за что-де? я ли не с копейки? Вот и получается, что писали вы героя с себя самого и продажный он такой же, как и вы, любезный. Но продажная душа к покаянию не готова!
Гоголь сидел, выпрямившись неестественно, просто распластавшись по прямой спинке стула – лицом бледен, глазами чёрен. В побелевших костяшках пальцев кочерга давешняя. Кажется вот ещё мгновение, вот ещё одно только слово гадкое слетит с кривых ехидных губ Ангела, и Николай Васильевич проткнёт кочергой обидчика, заставит его почувствовать боль человека в беспомощности.
– За что ж его так? – решил вступиться Никита. – Не сам ли ты, любезный, писателей обижать не велел? Не сам ли метишь на престол Ангела русской культуры?
– Да за дело я его, Никита-ста, за дело. Вдругорядь будет знать, как мошенников монахами изображать. И не он ли только что молвил, не стоит-де жалеть то, что жизни не достойно? Как он своих детей смерти предаёт, вечно сжигая их в камине, так и я могу познакомить его с дыханием бездыханным, со льдом незамерзающим.
И не писатель тот уже, кто живьём на небеса метит. Недаром Николай Васильевич как-то раз устроил на вершине Везувия камнепад. Правда, тогда он изображал себя Творцом во время сильного дождя – думал, падающие камни никого не зашибут. Однако, зашибли. И наш великий писатель числится теперь рядовым убийцей.
– Врёшь, проклятый! – Гоголь, наконец, замахнулся кочергой, но ударить не успел. Ангел повёл рукой, и писатель застыл, будто параличом скованный. Так же и персонажи гоголевские возле стены – двумя застывшими картинками. Живыми и шевелящимися остались только Никита да Ангел. Но к чему было устраивать этот огненный маскарад?
Никите стало обидно: зачем же тогда в гости звал? Литературный мир показать хотел, а показал свою слабость через расправу над неравным противником? Выходит – притворство всё, блеф. И недаром Ангела кто-то обозвал обезьяной Господа нашего.
– Мне сейчас кажется, что ты, Ангел, сволочь порядочная!
– Работа такая, – пожал тот плечами, как ни в чём не бывало. – Только не зли меня почём зря. Заслужишь – и тебе достанется. Я ведь еду-еду – не свищу, а наеду – не спущу!
– Не думаю, – насупился Никита. – Разве мало в свете христианских художников, православных писателей, музыкантов, наконец? Что ж ты тогда на русских отыгрываться решил? Неужели тебе мало, например, американских писарчуков? Хотя бы того же Дэна Брауна, который в своём романе пророка Даниила сыном царя Соломона изображает. Хоть бы на страницу истории заглянул, прежде чем заведомую галиматью за правду выдавать.
– Ты прав, в Америке вашего брата предостаточно, – согласился Ангел. – Только откуда их писательство взялось? Откуда в Америке, стране, поклоняющейся доллару, время от времени появляются музыканты, писатели, да и всё прочее искусство, ты не задумывался? А напрасно. Скажем, тот же Дэн Браун – мной сделанный, мной воспитанный. Это моё истинное творение! Я в этом случае – настоящий Творец! А писательство его – от гордыни всё. Может, вспомнишь: гордыня-матушка вперёд тебя родилась… Но и тебе я помогу, коли будет согласие…
Никита прикусил губу. Опять уел его нечистый, и в который раз! Но ведь не может, не должно такого быть! Не для соблазна и разврата Господь людей создавал! А с другой стороны… ведь недаром перед человеком вечная дилемма: быть или не быть, вот только нет повести печальнее, чем жизнь!
Как он там выразился: «…откуда их писательство и всё прочее искусство… гордыня-матушка…»? А не однокоренные ли слова Искусство, Искус, Иисус? Не для человеков ли сказано Сыном Человеческим: судите Меня по делам Моим? Так что ошибаешься, бес лукавый. Верно, поставлен ты на соблазн, обман, искушение. Но на то и разум дан людям, что б задумываться.
Тот же Дэн Браун писал под диктовку Ангела свои «сногсшибательные» опусы и наделал таких ляпсусов, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Оказывается, у него не только пророк Даниил превратился в сына царя Соломона, но и сам Соломон всю сознательную жизнь потратил на то, чтобы завести в Америку и зарыть в катакомбах свои драгоценности, которые уже в наше время находят крутые масонские умельцы и найденное золото становится «Сокровищем нации»! Американцам не хватает истории, вот и высасывают всё из пальца.
Глава 11
Никита оглянулся. Но вокруг опять никого. Город исчез, лишь дорога осталась. Берег моря. День солнечный. От дороги прямо к морю пляж песчаный, но песок на нём уже не траурно-пепельный, а настоящий, жёлтый, даже завлекательной красноватинкой отливает. Только опять в пейзаже что-то странное, неживое. Никита сначала за размышлениями своими не очень-то внимание обращал на окружающее. Но песчаный пляж и море отметил боковым зрением.
Он стал уже понемногу привыкать к попаданию в неизвестно какие сгорающие в сумасшедшем огне опусы. От Ангела можно было ожидать чего угодно, только не настоящей помощи в становлении писательского таланта. А есть ли вообще такая помощь? Талант вообще-то имеется, но стоит ли предаваться какому ни на есть учению? Да и чему может научить взявший на себя кураторские обязанности Ангел, который однажды набедокурил и до сих пор не может даже покаяться в содеянном? Куда уж ему в педагоги налаживаться!
Возможно, преподаватель или гуру из Ангела никакой, недаром кроме клюнувшего на его учение Дэна Брауна он ничем похвастаться не может. Даже Гоголь, часто обращающийся в своё время ко многим инфернальным или просто демоническим темам, относился к путающемуся под ногами нелюдю, пытающемуся выставить себя князем земного царства, с нескрываемой неприязнью.
Талант писателя человеку ближе и понятнее любых других человеческих талантов. Поэтому многие из нас пишут стихи во времена Первой любви; поэтому почти каждый пускается в мемуарные воспоминания о прожитой жизни; поэтому и Ангел пытается стать незаменимым литературным агентов русских писарчуков, чтобы чувствовать себя хоть чем-то похожим на Творца.
Тот же Дэн Браун согласился на помощь Ангела и насмешил весь мир своей писаниной. Несмотря на это, киношники тут же принялись экранизировать один из нашумевших опусов, но, сколько ни вбухивали денег в это дело – фильм не получился. Лишний раз подтверждается простая аксиома – талант за деньги не купишь, поскольку это не простой товар, а дар Божий.
Неужели самому Ангелу нравится такая жизнь? Может быть, действительно он выполняет на земле чёрновую работу становления человеческой души? Навряд ли Богу приятно будет видеть сыновей, отказавшихся от воспитания души, а тем более, размещать возле себя графоманов, угробивших жизнь на завоевание власти, денег, сытого старения и философских заумствований о том, что должен Вседержитель человеку и чего не должен.
Никита снова оглядел новый, возникший ниоткуда мир, но отметил для себя, что всё окружающее на сей раз похоже просто на рисунок, даже пастельный набросок, сделанный художником впопыхах на подвернувшемся клочке папиросной бумаги, ибо застывшие в пространстве образы были прозрачны и эфемерны.
Картинка оказалась довольно интересной: пляжные грибки, шезлонги всякие, даже ресторанчик летний. А самое главное, до горизонта перед глазами раскинулось море. В общем, современный морской пляж. Но мёртвый. И волны на море застывшие, будто морозцем прихваченные. Опять ангеловы штучки – понял Никита. Любит он всё замораживать. Надо ему посоветовать: на работу холодильником устроиться, по совместительству. Просто таланты гибнут! Без него-де ни жизни, ни смерти – одно прозябание в замороженном виде. А вот под его отеческим наблюдением сразу все писателями, поэтами, музыкантами и художниками станут. И люди всенепременнейше примутся изумительные шедевры создавать! Всё это, конечно, будет, только в строю всегда в ногу ходить надо и не высовываться, пока не разрешат.